Доктора моя шутка повеселила, и он сразу стал чуть разговорчивее. Понимать его сложно. Он говорит на жуткой смеси ратиславского, лойтурского и брюфоморского. Признаю, мой брюфоморский весьма плох. Матушка по настоянию деда наняла лойтурского и литторского гувернёров, которые обучили меня своим родным языкам (а также троутоскому), но вот с брюфюморским, который пытался объяснить мне господин Дроссельмейер, так и не задалось. Зато я знаю парочку ругательных стишков (опять же, от господина Дроссельмейера. Хороший был малый, особенно когда выпивал. Жаль, что мучился от собственных бесов. Они его и сожрали. Ну, они, бутылка и чахотка).

Стишки мои весьма развеселили доктора, и он стал ещё разговорчивее.

В Новый Белград Шелли прибыл недавно в составе экспедиции с островов. Зачем и как они изучали Океан Ледяных Душ и каким попутным ветром их занесло в столицу, так и осталось непонятным. С Афанасьевым, если верить обоим, их свёл интерес к фольклору.

– Вы, доктор, тоже изучаете фольклор? – удивился я.

– Да, доктор Шелли, – поспешил ответить за него Афанасьев, – большой знаток мифологии разных стран. Сами понимаете, когда живёшь на Брюфоморе, иначе и нельзя.

Об островах говорят столько всего, что поверить во все эти небылицы образованному человеку просто сложно. Я видел в княжеском Белградском музее редкостей много любопытных существ, но, в отличие от большинства посетителей, и, опять же, благодаря господину Дроссельмейеру, познакомился со старым экскурсоводом.

Иван Демидович сразу проникся ко мне симпатией благодаря нашим зеркальным именам. Он разрешал без билета навещать выставку, даже закрытые залы, и показал, как все эти диковинки якобы из-за моря мастерят буквально в подвале музея. Я видел, как младенцу пришивают поросячий пятачок, а взрослому мужчине – чешую и рога. Мастера, лепившие этих диковинных уродцев, пили чистый спирт. Видимо, только так и получается выдержать такую работёнку. И, наверное, только оставаясь мертвецки пьяным, можно придумать что-то настолько уродливое и странное. А потом они всё это заливают формалином, помещают в стеклянные сосуды и подписывают сложными заумными словами на троутоском, выдавая или за мутантов, или за данийцев.

Мерзкое зрелище, зато теперь точно могу выдержать вид любого, даже самое преотвратного места преступления. Удивить меня сложно. Впрочем, благодаря Ивану Демидовичу мне и поручили дело Ферзена. Отличить настоящих чудищ и мутантов от поделок из музея не каждый сможет. Большинство неспособны преодолеть отвращение, чтобы обратить внимание на детали. Волков же знает о моем опыте, верит, что я не сделаю всё тяп-ляп, лишь бы побыстрее развидеть это. Он надеялся, я привезу несколько образцов экспериментов Остермана в Белград, только мы до сих пор ничего не обнаружили. Доктор и граф всё уничтожили. Если, конечно, эти существа и вправду существовали. Не стоит исключать вероятность, что Белорецкий – судя по записям, он юноша нежный, впечатлительный и с богатым воображением. А ещё с больной головой – всё придумал. И если это так, то все опыты Остермана не увенчались успехом, и это такие же музейные уродцы, не пригодные к жизни.

Но Шелли будто бы не на шутку заинтригован Великолесскими сказками о леших и водяных.

– Я верить, это существа одна природа, – заявил он.

Я уточнил, не имеет ли он в виду жителей Драконьих островов.

– Да-да, их самих, – сказал он на ломаном ратиславском. Как я уже упоминал выше, говорит он на жуткой смеси из нескольких языков, поэтому передать его манеру речи на письме – настоящая головоломка. Лучше буду записывать основную суть. Я не писатель какой-нибудь, хотя, пожалуй, мог бы написать однажды целую книгу о своей деятельности как сыскаря. А, может, и вправду в отставке на старости и напишу. Буду сидеть, потягивать уйджи, греть под пледом старые кости и ностальгировать по былым временам.

Если Шелли и вправду доктор и родом из Думнорга, он, так или иначе, должен хоть отдалённо разбираться в данийцах. Этого могло хватить, чтобы Афанасьев попросил того заняться мутантами Остермана.

Если верить дневникам и записям, у себя в лаборатории Остерман создавал таких же уродцев, что и наши мастера в Музее редкостей, за тем исключением, что порождения его больного воображения всё же не застывали замертво в формалине, а дышали и ходили, а некоторые даже говорили.

А пропавший Белорецкий и вовсе утверждал, что сам доктор Остерман приобрёл подобные чудовищные свойства. Кажется, он описывал, что глаза доктора стали красными и звериными. Впрочем, Клара ни о чём таком не упоминала. Она будто вовсе не заметила никаких перемен в отце. Значит, один из них врёт. Вопрос, о чём? Есть ли хоть толика правды в их словах, и кому можно верить?

Или же Белорецкий не зря сомневался в своём здравом разуме, и он просто лишился ума и всё придумал.

Методом же исключения можно сказать, что в словах Белорецкого чуть больше правды. Это он пропал без вести, это его пытались убить граф с доктором. А вот у лицемерной Клары Остерман вполне есть основания лгать. Она отчаянно защищает любимого папеньку и собственную крысиную шкурку.

Крысы. Твою ж мать. Грёбаные крысы.

Ладно, рассказываю дальше по порядку.

Итак, пытаясь выведать больше подробностей о занятии доктора Шелли (узнал я немного, он называет себя просто корабельным доктором), я проболтал всю оставшуюся дорогу с нашими новыми спутниками.

– А для кого вы искали доктора? – уточнил Афанасьев. – Вы же из Курганово?

Он явно сразу нас заподозрил.

– Оттуда. Юной воспитаннице графа стало нехорошо. Чем-то приболела.

– Разве её отец не доктор?

Афанасьев осторожный. Ничего напрямую сразу не выдаёт. А на вид кажется таким простодушным старичком.

– Доктор Остерман в отъезде.

– Надолго он уехал?

Ответил, что не знаю. И ни словом не соврал.

– Но с графом у нас получится встретиться?

– Он тоже в отъезде, – сказал я.

И Афанасьев едва смог сдержать радость. Зачем ему в Курганово? Несмотря на то что профессор не в списке подозреваемых, всё же раскрывать перед ним все подробности я не спешил. Хотелось понаблюдать со стороны, пользуясь своим инкогнито.

– Как хорошо, что доктору Шелли по пути, – будто бы невзначай сказал Афанасьев. – Уверен, он сможет помочь бедняжке Кларе.

– Вы с ней знакомы?

– Постольку-поскольку.

– Потолку-потолку? – переспросил Шелли, чем вызвал наш общий смех и сменил тему разговора.

В общем, всё шло весьма неплохо до момента возвращения в Курганово.

И Афанасьев сразу подметил, что в усадьбе пугающе тихо.

– Даже конюха нет, – заметил он удивлённо.

До недавнего времени Курганово славилось как одно из самых богатых поместий Империи. И вот, часть зданий сгорела в чудовищном пожаре, хозяева исчезли, а крепостные…

Хм, мне начинает нравиться вести дневник. Строчу и строчу, а тем временем свеча уже наполовину прогорела.

Итак. Мы вернулись в Курганово. И даже учитывая все обстоятельства, изложенные в протоколе осмотра места преступления номер № 14 ^[2], выглядело место слишком безлюдно. Даже мы со Смирновым, зная все обстоятельства, почуяли неладное.

Дверь едва получилось открыть. Пришлось толкать – что-то навалилось с другой стороны.

И как только мы едва протиснулись внутрь, в холле на первом этаже раздался оглушительный писк.

Крысы были повсюду!

В сумраке холла мы и не сразу сообразили, что это такое. Весь пол выглядел тёмно-серым, как вдруг ожил, зашевелился и хлынул в разные стороны. Это были самые настоящие, чтоб их, крысы, и было их столько, что я за всю свою жизнь раньше не видел. Не десятки даже, а сотни, точно их собрали со всей округи. Они запищали и кинулись прочь, исчезая в коридоре и проталкиваясь под мебель, в незаметные прежде щели, за шторы и под столы. В одно мгновение их почти не осталось, и если бы я один это видел, то всерьёз усомнился бы в собственной вменяемости. К счастью, у меня есть свидетели.

Мы – четверо взрослых мужчин – ринулись в стороны, опасаясь попасться по пути этим тварям. Смирнов вскрикнул, указывая рукой, но я и сам заметил раньше него.

Стоило крысам броситься врассыпную, как из-под их тел показалось уже другое тело. То самое, что подпирало дверь.

Усладина мы узнали только по сохранившимся именным золотым часам. Их твари сожрать не успели. Сомневаюсь, что не смогли. Удивляюсь, что они весь дом не обглодали.

Всё остальное – в протоколе доктора Шелли. Он любезно согласился засвидетельствовать смерть Усладина и всех остальных.

Все в Курганово мертвы. Все. Только тело Клары Остерман не обнаружено. Её нигде нет ни живой, ни мёртвой.

Пусть доказательств нет, да и всё это может показаться бредом, но готов поклясться, что за всем этим стоит девчонка.

5 лютня

Уже поздняя ночь. Отправил Смирнова в Орехово на почту. Сами ждём подкрепления. К счастью, гобеленная гостиная, в которой мы проводили все предыдущие ночи, осталась почти нетронутой, не считая крысиного помёта. Но тут хотя бы никого не загрызли.

Мы плотно закрыли двери и заткнули все щели, свет гасить не стали и решили дежурить по очереди. Сейчас и до трёх часов как раз моя смена. Вот пишу, чтобы не заснуть. Раньше не понимал людей, которые ведут дневники, а теперь пожалуйста, сам строчу, и будто в голове проясняется.

Итак, по возвращении в Курганово, уже не было смысла скрывать от Афанасьева и Шелли, что мы со Смирновым из Первого отделения. Тем более, они согласились с нами сотрудничать.

Половину оставшегося дня осматривали мёртвых, наводили порядок и искали Клару. Её нигде нет. И, кстати, только в её спальне не нашлось следов крыс. Только помёт, но мебель и одежда целы, все вещи в порядке. Пропал один лишь саквояж (я подмечал, что он стоял на одном месте все эти дни).

Остерман сбежала, и в этом нет никаких сомнений.

Какого лешего произошло в этом доме, пока нас со Смирновым не было?

Всю ночь воют волки. Не то чтобы я считал себя суеверным или пугливым, но сегодня даже мне не по себе после увиденного.

Хотелось бы поскорее (если вообще получится) забыть обгрызенное лицо Усладина. Эх, вредный старик. Вот вроде бы ужасно раздражал всегда своими придирками, а теперь, когда его нет, я готов хоть каждый день писать объяснительные записки, лишь бы он оставался доволен, сидел сейчас рядом со мной у камина и отчитывал за ругань и нарушение устава.

Настроение в усадьбе удручающее. Доктор Шелли и вовсе пребывает в состоянии пугающем. Очень чувствительной натурой оказался этот иноземец, а вроде доктор, должен быть привычен ко всяким зрелищам.

Не отрицаю, я тоже впечатлился. За свои годы многое видел, но такого – нет.

Доктор с удивлением отметил, что у всех погибших сильная кровопотеря. Это ввело его в замешательство. Смирнов составил протокол под его диктовку (Афанасьев помогал переводить). Протокол я распорядился сразу же отправить Волкову вместе с другими документами. Опасаюсь об их сохранности.

Вечером собрали остатки пищи, уцелевшей после крысиного нашествия, засели в гобеленной гостиной, но аппетита ни у кого особо не было.

Афанасьев долго писал. Он уже знает, кто такие мы со Смирновым, поэтому не скрывает больше своей личной заинтересованности в деле. Он признался, что вернулся не столько ради поисков Белорецкого, сколько ради Клары. Профессор беспокоится за её безопасность, ведь девчонка осталась с опасными преступниками совсем одна.

Вот уже не знаю, кого стоит больше опасаться.

– Получается, это вам мы с моими студентами отправляли письма? – спросил Афанасьев меня во время ужина.

– Не напрямую мне, но в итоге да, мне поручили заняться этим делом, – признал я.

– То есть вы в курсе всех ужасных подробностей случившегося в Курганово?

Надо сказать, несмотря на то что я обычно не придаю событиям и словам никакого мистического значения, на этот раз даже меня проняла инфернальная атмосфера усадьбы. Мы – чужаки, вторгшиеся в чужой дом, – сидели в пустой усадьбе, где столь жестоко убили моих коллег, а за стенами то и дело скрежетали мыши. В камине горел огонь (граф Ферзен, насколько известно, большой поклонник лойтурской моды, да и сам по происхождению выходец из древнего лойтурского рода, поэтому Курганово его полно портретов аристократов, старинных украшений и книг. Вот и в гостиной камин вместо печки). За окном в эту ночь выли волки, а им подпевала метель. Надеюсь, Смирнов успел добраться до какой-нибудь деревни, прежде чем попасть в самое ненастье.

Так вот. Всё в усадьбе способствовало нагнетанию мрачного настроения. Профессор сидел спиной к камину, и лицо его было тяжело разглядеть в свете нескольких свечей, поэтому даже добродушный Афанасьев со своими соломенными усами вдруг приобрёл вид подозрительный и даже немного пугающий.

Теперь, не скрываясь, мы смогли честно и прямо обсудить всё, что случилось в Курганово: исчезновение Михаила Белорецкого, множественные смерти крепостных, пожар в лаборатории и, конечно, же гибель всех моих коллег.

Афанасьев, впрочем, знал немногим больше меня.

– Я, как и вы, Демид Иванович, узнал обо всём из письма Клары. Она прислала дневник Михаила мне, его учителю, и я, прочитав его, немедленно приехал сюда, в Курганово, надеясь найти своего студента.

– У вас были хоть какие-то зацепки?

Афанасьев помотал головой, но вдруг как-то засомневался, открыл рот несколько раз, не решаясь сказать:

– Вы верите в чудовищ, господин Давыдов?

Вопрос его, надо признать, заставил меня усмехнуться.

– Вы про небылицы, которые записывал Белорецкий? Он же фольклорист, это его работа.

– Это и моя работа, Демид Иванович, – очень серьёзно произнёс профессор. – Именно я научный руководитель Белорецкого. Мы с Михаилом знакомы со дня, когда он поступил в Университет, я сам принимал у него вступительные экзамены. Михаил – чудесный юноша, но очень ранимый и чувствительный. Он и вправду всегда воспринимал мир очень… тонко. И всё же… это была не первая его фольклорная практика.

– Что вы имеете в виду?

– Михаил уже не раз ездил по деревням, собирал сказки и былички, записывал их. Мы обсуждали его экспедиции, он охотно делился всеми подробностями. И да, он обладает очень богатым воображением, но точно не душевнобольной и умеет отличать выдумку от реальности.

– Вы же читали его дневник? – уже с некоторым сомнением, которое из-за усталости не получилось скрыть, уточнил я.

– Конечно.

– А в его дневнике сплошные волки-оборотни, ведьмы, вештицы, опыты над людьми…

– Именно, – подтвердил совершенно невозмутимо Афанасьев, и я ощутил толику разочарования.

– Послушайте, Фёдор Николаевич, вы же учёный…

Настолько, насколько фольклористику можно назвать наукой, конечно.

– …Человек образованный. Вы не можете верить, что всё это происходило по-настоящему.

– А вы можете поверить, что сотни крыс загрызли насмерть несколько сотрудников Первого отделения?

Шелли усмехнулся с покрякиванием, и я впервые за долгое время вспомнил про него. Мне казалось, иноземец давно выпал из беседы из-за своего скудного знания ратиславского языка, но, оказывается, он внимательно нас слушал всё это время.

– Признаю, – сказал я, – случай с крысами даже меня поразил. Никогда не слышал о таком. Может, в Века Тени что-то подобное и было возможно…

– Всё возможно, – произнёс доктор Шелли.

Это прозвучало настолько неожиданно и загадочно, что я замешкался.

– Что возможно?

– Всё, – улыбнулся доктор Шелли, сверкая в полумраке стёклышками очков.

Если профессор – крепкий, коренастый, весьма мужественный, пусть и добродушный на вид человек, то доктор – его полная противоположность. Щуплый, темноволосый, с длинными тонкими, точно паучьи лапки, пальцами и широкой белозубой улыбкой рептилии. И глаза за стёклышками очков-полумесяцев, даже когда он в хорошем настроении, остаются холодными, совершенно равнодушными.

Наверное, этим двум нравилось забавляться надо мной, потому что я от их загадочности начал раздражаться и потребовал выражаться конкретнее.

– Вы видеть их? – спросил Шелли.

– Кого?

– Мутант доктор Остерман?

Мы прибыли в Курганово спустя несколько седмиц после описываемых в дневниках событий. У Ферзена была уйма времени, чтобы скрыть все улики. Даже вход в лабораторию оказался завален настолько плотно, что мы не смогли пробраться внутрь. Пытались найти рабочих, но Стрельцовы (это хозяева соседнего поместья) отказались отправлять своих людей в «это Создателем проклятое место», а все крепостные Ферзена разбежались или мертвы. Мы ждём со дня на день подкрепления из Златоборска.

Кратко описал сложившуюся ситуацию своим новым знакомым.

– Конечно, – понимающе закивал Афанасьев. – Вряд ли доктор Остерман настолько глуп, чтобы оставлять после себя улики. Если что-то и осталось после пожара, он увёз это подальше от Курганово, в надёжное место.

– И оставить Клара? – усомнился Шелли.

– А при чём тут Клара?

– Клара, – вздохнул с неподдельной печалью Афанасьев. – Чудесная милая девушка. Насколько хорошо вы успели узнать её?

Успел, но вот не нахожу её ни милой, ни чудесной. Лицемерная лживая манипуляторша. Как она ловко юлила, уходя от вопросов. Говорить об этом очарованному девицей профессору я не стал, потому что ожидал, что тот встанет на её защиту, но он меня удивил:

– Клара опасна, – неожиданно произнёс Афанасьев. – И для себя самой, и для окружающих.

– В каком плане?

– Вы же читали дневники Белорецкого?

– Конечно. Сколько раз можно повторять?

– Значит, вы знаете, что Клара – вештица?

Белорецкий и о таком писал.

– Хотите сказать, что Клара на самом деле ведьма?

– Не ведма, – вставил Шелли, наклоняясь вперёд. Он уткнулся локтями в колени и переплёл между собой длиннющие жутковатые пальцы. – Мутант.

Честно, я пытался сдержать смех. Но после всех событий минувшего дня, это было уже едва ли возможно. И в этом безумном диком доме, полном крыс-людоедов, трупов и загадок, я расхохотался посреди ночи так громко, что даже воя волков на короткое время не стало слышно в нашей забаррикадированной гостиной.

– Мутант? – повторил я. – Доктор, вы это серьёзно?.. Профессор?

Но они, оказывается, совершенно не шутили.

– Раз вы читали дневник Мишеля, – сказал Афанасьев, – то должны помнить, что он рассказывал о вештицах. Это люди, которые приобрели колдовской дар в силу инородного вмешательства.

– Инвазивное… ве… вед… тык, – Шелли ткнул себе пальцем в руку, изображая иглу шприца, введённую в вену, – Золотой сила. – И он взмахнул рукой, точно фокусник из уличного балагана, сотворивший заклинание.

– Что?

– Про Золотую силу вы слышать?

– Её изучал граф Ферзен. Якобы источник находится в Великом лесу. Это какое-то… явление природы?

– Ископаемое! – воскликнул Афанасьев так громко и восторженно, точно ждал этого весь вечер. – Понимаете, Демид Иванович, магия – это не вспышка – взрыв – и кролик появляется из шляпы. Магия существует на самом деле. Она живая, настоящая, её можно потрогать руками.

– И это называться Золотая сила, – добавил Шелли. – Aurea potentia на языке мёртвых. А на языке Исток… о… я бы желать это произносить правильно, но даже бояться, – он наклонился ещё ближе, почти впритык к моему лицу, – кто знать, что случиться, если ошибаться? Кто знать, как сильно оскорбить это боги?

– Язык Истока? Боги? Доктор, вы о чём?

На самом деле хотелось спросить, в своём ли он уме.

– Мы здесь, в Великолесье, почти так же близки к боги, как дома, – и он расплылся в широкой полоумной улыбке. – Вы напугаться, детектив?

– Чего я должен напугаться?

– Боги.

– Я не верю в богов.

– Даже в Создателя?

– Даже в Аберу-Окиа.

– Зря, – прошептал с наслаждением серийного убийцы, что четвертует свою жертву, Шелли. – Вы поверить во всё, детектив, если послушать нас.