Глава X

Вслед за Эблуайтами один за другим начали прибывать другие гости, пока не собрался полный кворум. Вместе с членами семьи набралось двадцать четыре человека. Великолепная картина: все сидят за круглым столом, местный священник из Фризингхолла (искусно и проникновенно) читает молитву.

Список гостей пусть вас не беспокоит. Вы их больше не встретите, по крайней мере в моей части истории, за исключением двоих.

Эти двое сидели по обе стороны от мисс Рэчел, как звезда торжества неизбежно привлекавшей к себе всеобщее внимание. На этот раз она притягивала к себе взгляды всех и каждого еще и по другой причине: она надела (к тайному неудовольствию матери) чудесный подарок, затмивший все остальные, – Лунный камень. Алмаз достался ей без оправы, но всесторонне гениальный мистер Фрэнклин с помощью ловких пальцев и кусочка серебряной проволоки смастерил брошь, которую можно было приколоть к вырезу белого платья. Все, естественно, восхищались удивительной величиной и красотой алмаза. Однако что-либо особенное, отличное от всеобщих банальностей, высказали лишь два гостя, сидевшие по правую и левую руку от мисс Рэчел.

Слева от нее сидел мистер Канди, доктор из Фризингхолла.

Это был приятный, общительный человечек маленького роста, имевший, впрочем, один недостаток: он слишком любил – кстати и некстати – шутить и вступать в беседы с незнакомцами очертя голову, не прощупав почву. Из-за этого он постоянно совершал оплошности в свете и нечаянно ссорил людей друг с другом. В лечебных делах он, однако, вел себя осмотрительнее и проявлял чисто инстинктивную (как утверждали недоброжелатели) осторожность, благодаря чему оказывался правым там, где другие, более скрупулезные доктора попадали впросак.

То, что он сказал мисс Рэчел об алмазе, по обыкновению было преподнесено как мистификация или шутка. Доктор с наисерьезнейшим видом предложил (в интересах науки, разумеется) позволить ему забрать алмаз к себе домой и сжечь.

– Сначала мы его нагреем, – сказал доктор, – до определенной температуры. Потом направим на него поток воздуха. И понемногу – пуф! – испарим алмаз, дабы избавить вас, мисс Рэчел, от треволнений, связанных с хранением драгоценного камня.

Миледи слушала их разговор с крайне озабоченным видом, будто действительно желала, чтобы врач говорил всерьез и убедил мисс Рэчел поступиться подарком ради науки.

По правую руку юной госпожи сидел выдающийся общественный деятель, путешественник по Индии, мистер Мертуэт, с риском для жизни побывавший под чужой личиной в таких местах, куда не ступала нога европейца.

Это был долговязый, тощий, жилистый, загорелый и молчаливый человек. Взгляд усталый, но в то же время прямой и внимательный. Ходили слухи, что ему наскучила рутинная жизнь наших краев и он жаждал еще раз отправиться в странствия по диким землям Востока. Помимо замечаний о драгоценном камне, сделанных для мисс Рэчел, он не произнес за весь вечер и пяти-шести слов и не выпил больше одного бокала вина. Лунный камень был единственным предметом, мало-мальски его заинтересовавшим. Слава алмаза, похоже, достигла путешественника еще в местах его странствий по опасным районам Индии. Он долго рассматривал драгоценность, отчего мисс Рэчел стало немного не по себе, и наконец произнес в своей спокойной, бесстрастной манере:

– Если вам придется поехать в Индию, мисс Вериндер, оставьте подарок вашего дяди дома. Для индусов алмаз нередко является предметом религиозного поклонения. Я знаю об одном городе Индии и храме этого города, где, появись вы в сегодняшнем наряде, ваша жизнь не продлилась бы и пяти минут.

Мисс Рэчел, чувствуя себя в Англии в полной безопасности, с удовольствием слушала рассказы об индийских ужасах. О попрыгуньях и говорить нечего. Они с треском побросали ножи и вилки и хором воскликнули:

– О-о-о, как интересно!

Миледи заерзала на стуле и перевела разговор на другую тему.

По ходу ужина я начал замечать, что нынешнее торжество вызывало меньше веселья, чем в прежние времена.

Вспоминая этот день рождения и последовавшие за ним события, я наполовину склоняюсь к тому, чтобы поверить: проклятый алмаз отбросил свою тень на всю нашу компанию. Я потчевал гостей вином и, пользуясь своим особым положением, сопровождал вокруг стола блюда, находившие мало спроса, и заговорщицки нашептывал:

– Прошу отведать. Уверен, что вам понравится.

В девяти из десяти случаев гости соглашались – из уважения, как сами говорили, к старому оригиналу Беттереджу, – но и это не помогало. Разговоры за столом то и дело замолкали, вызывая неловкость даже у меня. А когда снова оживали, невинно произнесенные слова приходились совершенно не к месту. Один мистер Канди намолол больше чепухи, чем когда-либо. Приведу пример, чтобы вы поняли, что мне пришлось пережить как человеку, всем сердцем желавшему, чтобы торжество протекало весело.

Одной из приглашенных на ужин была достойная миссис Тридголл, профессорская вдова. Эта добрая леди непрестанно говорила о муже, ни разу не упомянув, что его уже нет в живых. Видимо, полагала, что любому англичанину, пребывающему в своем уме, такая подробность должна быть известна. Во время одной из мучительных пауз кто-то заговорил о человеческой анатомии, предмете сухом и отталкивающем. Миссис Тридголл, по обыкновению, тут же завела речь о муже, опять не упоминая, что он умер. Профессор, оказывается, на досуге любил изучать анатомию. Как назло, напротив сидел мистер Канди (не знавший о смерти ее мужа) и услышал ее. Будучи образцом вежливости, он не мог упустить возможности и предложил поддержать увлечение профессора.

– В хирургическую академию недавно поступили прекрасные образчики скелетов, – громко и жизнерадостно заявил мистер Канди на весь стол. – Я крайне рекомендую профессору, мадам, если у него найдется пара часов свободного времени, нанести визит в академию.

В наступившей тишине можно было услышать звук упавшей булавки. Вся компания (из уважения к профессору) проглотила язык. В этот момент я стоял за спиной миссис Тридголл, незаметно подливая ей рейнвейну. Она уронила голову и едва слышно проговорила:

– Моего любимого мужа больше нет в живых.

Увы, мистер Канди не расслышал и, ничтоже сумняшеся, продолжал еще громче и вежливее, чем прежде:

– Возможно, профессору неизвестно, что, если предъявить карточку академии хирургии, его пропустят с десяти до четырех в любой день, кроме воскресенья.

Миссис Тридголл уткнулась в кружевной воротник и все еще тихим, но торжественным голосом повторила:

– Моего любимого мужа больше нет в живых.

Я отчаянно подмаргивал мистеру Канди с другой стороны стола. Мисс Рэчел тронула его за руку. Миледи пронзила его взглядом, который нельзя описать словами. Какой там! Говорун с необоримой сердечностью гнул свое:

– Буду рад отправить профессору свою карточку, если вы сообщите его адрес.

– Его адрес – кладбище! – вдруг выйдя из себя, выпалила миссис Тридголл с таким напором и яростью, что зазвенели бокалы. – Профессор скончался десять лет назад!

– О, господи! – вырвалось у мистера Канди. За исключением прыснувших со смеху попрыгуний, компанию охватила гробовая тишина, словно все они отправились вслед за профессором.

И это один мистер Канди. Остальные по-своему провоцировали разлад не меньше его. Когда нужно было что-то сказать, молчали. А когда раскрывали рот, говорили невпопад. Мистер Годфри, столь велеречивый на публике, как воды в рот набрал. То ли он дулся, то ли оробел после конфуза в розарии – понять было трудно. Он ни к кому не обращался кроме сидевшей рядом с ним леди (еще одной нашей родственницы). Она была одной из участниц его кружка – очень духовная особа с торчащими наружу ключицами. У нее была губа не дура по части шампанского – ну, вы поняли: любила посуше и побольше. Они сидели недалеко от буфета, и, судя по обрывкам разговора, которые я услышал, пока откупоривал бутылки и нарезал баранину, могу засвидетельствовать, что компания сильно выиграла бы от их беседы. Обсуждение благотворительных дел проходило без меня. К тому моменту, когда я начал прислушиваться, они оставили рожениц и бедствующих женщин далеко позади и перешли к серьезным темам. Религия (сказал мистер Годфри, как я расслышал в промежутках между хлопками пробок и звоном ножа) есть любовь. А любовь есть религия. Земля – тот же рай небесный, только немного обветшавший. А рай – земля, но вычищенная и как новенькая. На земле встречаются возмутительные субъекты, зато во искупление страданий все женщины в раю являются членами одного неохватного кружка, в котором никто не ссорится, а мужчины в облике ангелов-хранителей исполняют их желания. Какая прелесть! Какого рожна мистер Годфри скрывал такую новость от всех остальных?

Вы, вероятно, спросите, не расшевелил ли общество, сделав вечер приятнее, мистер Фрэнклин?

Ничего подобного! Он вполне оправился и находился и телом, и душой в прекрасном состоянии после того, как, я подозреваю, Пенелопа сообщила ему о приеме, полученном мистером Годфри в розарии. Говорил-то мистер Фрэнклин много, но в девяти случаях из десяти не о том, что нужно, и не с теми, с кем следовало. Заканчивалось это обидой у одних и недоумением у других. Заграничное образование, все эти французские, немецкие и итальянские черты характера, о которых я уже говорил, повылезали за праздничным столом самым беспорядочным образом.

Например, как вам его рассуждения о том, насколько замужняя женщина может увлечься другим мужчиной, не являющимся ее мужем, представленные в легкомысленной шутливой французской манере незамужней тетке священника из Фризингхолла? Что вы думаете о его немецкой стороне, когда он заявил владельцу поместья и опытному скотоводу, который начал было рассказывать о своем опыте разведения бычков, что опыт, в сущности, ничего не сто́ит и что правильно вырастить породистого быка можно, лишь достав из глубин собственного разума архетип идеального быка и обратив его в реальность. А что вы скажете на это: член совета графства, распалившись, когда подавали сыр и салат, по поводу распространения демократии в Англии, вскричал: «Если мы растеряем наши наследные гарантии, мистер Блэк, то с чем мы останемся?», а мистер Фрэнклин на итальянский манер ответил: «У нас останутся три вещи, сэр: любовь, музыка и салат»? Мало того, что эти выходки привели компанию в ужас. Когда в свой черед вернулась его английская сторона, мистер Фрэнклин вдруг растерял весь заграничный лоск и, заговорив о медицине, стал жестоко высмеивать докторов, чем привел в ярость даже благодушного коротышку мистера Канди.