Вот идет цивилизация

Берни по прозвищу Фауст

Это меня так Рикардо прозвал. Сам-то я не знаю, кто я есть. Вот он я: сижу в крошечном – шесть на девять – кабинетике, углубившись в сводки распродаж из правительственных резервов. Такая у меня работа: пытаться определить, где можно урвать доллар-другой, а где ничего не светит, кроме головной боли. И тут открывается дверь. И в дверь заходит этот мелкий тип с грязной физиономией, в совсем уж негодящемся костюмчике. Заходит и, неуверенно кашлянув, спрашивает:

– Не хотите ли, – говорит, – купить двадцать за пятерку?

Так вот прямо и спросил. То есть что хочешь, то и думай.

– Чего-о? – удивился я и смерил его взглядом. Он потоптался на месте и кашлянул еще менее уверенно.

– Двадцать, – повторил он.

Я посмотрел на него так, что он опустил взгляд, уставившись на свои башмаки. Башмаки у него были поношенные, потрескавшиеся и заляпанные грязью – ну, под стать всему остальному. А еще левое плечо у него то и дело подергивалось, словно от тика.

– Я даю двадцать, – объяснил он своим башмакам, – а вы мне даете пять. Выходит, у меня будет пять, а у вас двадцать.

– Как вы сюда попали? – спросил я.

– Просто вошел, – ответил он в некотором замешательстве.

– Просто вошли? – переспросил я и подпустил в голос немного угрожающих ноток. – Ну так ступайте восвояси! Вниз по лестнице и к чертям собачьим на выход. Кстати, в вестибюле висит табличка: ПОПРОШАЙКАМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН!

– Я не попрошайничаю, – он подергал за низ пиджака, словно поправлял пижаму, едва выбравшись из кровати. – Я хочу вам кое-что продать. Двадцать за пятерку. Я даю вам…

– Хотите, чтобы я вызвал полицию?

А вот теперь он действительно испугался.

– Нет. Зачем же полицию? Я вам ничего такого не сделал, чтобы вы вызывали полицию!

– Еще секунда, и я им позвоню. Я вас предупредил. Один звонок вниз, в охрану, а они уже сообщат в полицию. У нас здесь не любят попрошаек. Здесь серьезным бизнесом занимаются.

Он провел рукой по лицу, от чего то, возможно, сделалось чуть чище, а потом вытер руку о пиджак, от чего тот сделался еще грязнее.

– Так вы не хотите? – спросил он. – Двадцать за пятерку? Вы же покупаете и продаете. Что не так с моим предложением?

Я потянулся к телефону.

– Ладно, ладно! – он выставил перед собой грязную пятерню. – Уже ухожу.

– Правильно, уходите. И дверь за собой не забудьте закрыть.

– На случай, если вы вдруг передумаете, – он порылся в кармане отвратительных, измятых брюк и достал карточку. – Вы можете связаться со мной. В любое время дня… почти.

– Выметайтесь, – буркнул я. Он протянул руку, уронил карточку мне на стол – прямо на бумаги, – раз-другой кашлянул и еще раз окинул заискивающим взглядом, не передумал ли я. Я не передумал. Он вышел. Я осторожно, самыми кончиками пальцев взял карточку, чтобы выкинуть ее в корзину, но спохватился. Настоящая визитная карточка. Черт меня подери, слыханное ли дело – оборванец вроде этого с собственной визиткой! И все же вот она, перед глазами. Если подумать, так все это было не совсем чтобы обычным случаем. Я даже начал жалеть, что не дал этому бедолаге изложить свое дело. Ну, выслушал бы я его, не помер бы. В конце концов, вся его возня сводилась к тому, что парень пытался предложить мне сделку. И когда это я был против сделки – если она выгодная, конечно. Да, я сижу в крошечном кабинете, покупаю и продаю почти все, что угодно, – но большую часть моего товара составляют хорошие идеи. Хорошую идею грех не использовать, даже если исходит она от бомжа. Карточка оказалась неожиданно чистой, если не считать двух бурых пятен в местах, где он брался за нее своими пальцами. На белом прямоугольнике красовались написанные витиеватым почерком слова: «м-р Ого Эксар». Ниже, мелкими буковками, название и телефон отеля, располагавшегося где-то рядом с Таймс-сквером, совсем недалеко от моей конторы. Я даже знал этот отель – не дорогой, но и не клоповник. Чуть ниже среднего уровня. В углу значился номер комнаты. Смотрел я на него, и что-то странное со мною творилось, сам не пойму, что. Хотя, с другой стороны, почему бы коммивояжеру не останавливаться в отеле?

– Не будь ты таким снобом, Берни, – сказал я себе. Значит, он предлагал двадцать за пятерку? Черт, хотелось бы мне посмотреть на его физиономию, если бы я сказал: «Ладно, давайте мне свои двадцать, берите мои пять – и валите отсюда». Тут взгляд мой упал на бумаги. Я кинул карту в корзину и попытался заняться делами. Двадцать за пять. Какая в этом выгода для коммивояжера? Все это решительно не шло у меня из головы! И справиться с этим я мог лишь одним-единственным способом. То есть посоветоваться с кем-нибудь. С Рикардо? Он не абы кто, а настоящий профессор, в колледже. Один из моих лучших консультантов. И много чем мне помог: и курсами в колледже за смешную сумму в полторы тысячи, и халявным оборудованием для офиса – из списанного ООН… ну, такого рода штуками. И всякий раз, когда у меня возникал вопрос, требующий университетских знаний, он оказывался очень даже кстати. За комиссионные с меня, конечно, – сотни за две или три. Я посмотрел на часы. Рикардо должен быть у себя на работе – проверять контрольные или что ему там положено делать. Я набрал его номер.

– Ого Эксар? – переспросил он. – Похоже на финские имя и фамилию. Ну, или эстонские. Я бы сказал, откуда-то с восточной Балтики.

– Забейте, – посоветовал я ему. – Меня волнует совсем другое, – и рассказал ему про двадцать-за-пять. Он рассмеялся.

– Что, опять?

– Что опять? Какая-нибудь древняя байка про то, как античные греки нагрели египтян на кругленькую сумму?

– Нет, вовсе не греки. Американцы. И никто никого не нагрел. В годы Депрессии одна из нью-йоркских газет послала репортера по городу с чеком на двадцать долларов, который он предлагал любому желающему купить за один доллар. И знаете что? Никто не согласился. Суть в том, что даже безработные, находящиеся на грани голодания люди прилагают столько усилий, чтобы не выглядеть слабаками, что отказываются от халявного дохода почти в две тысячи процентов.

– Двадцать за доллар? Этот предлагал двадцать за пятерку.

– Сами понимаете, Берни, инфляция, – он снова рассмеялся. – Только сегодня это, скорее всего, для какого-нибудь шоу на ТВ.

– ТВ? Да видели бы вы только, как он одет!

– А вы включите логику: это же лишний повод к тому, чтобы люди не воспринимали его предложение всерьез. Наши, университетские, проводя свои опросы, поступают точно так же. Вот хотя бы несколько лет назад – группа социологов изучала отношение людей к уличным активистам. Ну, знаете: таким типам, что обычно торчат на ближайшем углу, бренча мелочью в картонной коробке с надписью типа ПОМОГИТЕ ДВУХГОЛОВЫМ ДЕТЯМ! Или, скажем, СПАСИТЕ АТЛАНТИДУ ОТ ПОТОПА! Так вот, они переодели нескольких студентов…

– Вы что, думаете, что этот парень нашего с вами круга?

– Мне кажется, шанс того, что это так и есть, достаточно велик. Правда, я до сих пор не понимаю, зачем он тогда оставил вам свою визитку.

– Вот это я как раз, сдается мне, смекаю. Теперь-то. Если это какие-то штучки телевизионщиков, за этим может скрываться много всяких других возможностей. Шоу с призами: с машинами там, холодильниками, замками в Шотландии – со всякой такой всячиной.

– Викторина с призами? Ну что ж, вполне вероятно.

Я повесил трубку, сделал глубокий вдох и позвонил в отель к Эксару. Да, он у них зарегистрирован. И как раз только что пришел. Я быстренько спустился и поймал такси. Как знать, с кем он еще за этот час успел договориться? И о чем? Я продолжал думать об этом, поднимаясь на лифте. Как мне лучше перейти от его дурацкой двадцатки к более серьезным штукам – вроде телевикторин, – не дав ему при этом понять, что я обо всем догадываюсь? Ладно, может, повезет. Может, он сам подаст какой намек. Я постучал в дверь номера. Он сказал: «Войдите», – и я вошел. Первые секунду или две я ничего не видел. Номер был убогий, как и все номера в этом отеле, – крохотный, тесный и вонючий. Но света он не включал, ни одной лампочки. И шторы оставались задернуты наглухо. Только когда мои глаза немного привыкли к темноте, я нашел этого Ого Эксара взглядом. Он сидел на кровати, с той ее стороны, что ближе ко мне. На нем все еще красовался измятый дурацкий костюмчик. И знаете что? Он смотрел телевизор – маленький переносной телевизор, стоявший на конторке. Цветной. Только он работал черт знает как. Я не увидел на экране ни лиц, ни пейзажей – вообще ничего, лишь мельтешню цветных пятен. Большая клякса красного цвета сменялась большой кляксой оранжевого, и все это окаймлялось переливающейся синим, зеленым и черным рамкой. Из телевизора доносился голос, но слов было не разобрать. «Бе-бе, бу-бу, бу-бы, бу-бы…». Стоило мне войти, как он его выключил.

– Таймс-сквер плохое место для того, чтобы смотреть телик, – сообщил я ему. – Слишком много помех.

– Да, – согласился он. – Слишком много помех, – и затем сложил антенну и убрал телевизор. Жаль, что я не видел эту штуку работающей нормально. И знаете что забавно? Я мог бы ожидать, что в номере будет пахнуть спиртным, а в мусорной корзинке у конторки так уж наверняка должна была лежать минимум пара пустых бутылок. И – дудки, ничего такого. В номере чем-то пахло, конечно, но я никак не мог понять, чем. Наверное, самим Эксаром.

– Привет, – сказал я, ощущая себя немного неловко из-за того, как только что держал себя с ним у меня в кабинете. Не слишком-то любезно, да уж. Он не поднялся с кровати.

– Двадцатка при мне, – сказал он. – Вы принесли пятерку?

– Да, пятерку найду, конечно. – Я заглянул в кошелек, стараясь, чтобы это не выглядело слишком уж серьезно. Он ничего не сказал, даже не предложил мне сесть. Я достал купюру. – Сойдет?

– Сойдет. – Он подался вперед, ближе к купюре, словно мог разглядеть ее в такой-то темнотище. – Сойдет, – повторил он. – Но мне нужна расписка. Заверенная расписка.

Какого черта, подумал я. Заверенную расписку ему подавай!

– Тогда нам надо спуститься. Тут рядом, на Сорок четвертой, есть один аптекарь – он может заверить.

– Хорошо, – согласился он и встал, закашлявшись при этом. Кашель его прозвучал частой, почти пулеметной очередью. – Тут туалет в коридоре. Дайте мне чуток сполоснуться, и идем.

Я подождал его у входа в туалет, размышляя о том, с чего это он вдруг поднял планку своих санитарных запросов. Я мог бы не заморачиваться на этот счет. Не знаю, чем он там, в туалете, занимался, но одно знаю наверняка: ни вода, ни мыло не имели к этому абсолютно никакого отношения. Он продолжал выглядеть так, словно всю ночь только и делал, что ползком прогуливался по помойкам. По дороге в аптеку я зашел в канцелярскую лавку и купил пачку пустых бланков расписок. Большую часть их я заполнил там же, на месте. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, дата. Получена от м-ра Ого Эксара сумма в двадцать долларов в обмен на пятидолларовую купюру с серийным номером таким-то.

– Так сойдет? – спросил я. – Я пишу номер серии, чтобы это выглядело так, словно вас интересует эта конкретная купюра, – юристы предпочитают точность.

Он почесал в затылке и внимательно прочитал расписку. Потом сверил номер серии в расписке с тем, что значился на купюре у меня в руках, и кивнул. Нам пришлось подождать, пока аптекарь обслужит двоих покупателей, стоявших перед нами в очереди. Когда я подписал расписку, он внимательно прочитал ее, пожал плечами, отошел за стойку и тиснул на нее печать.

Я заплатил ему пару баксов: в конце концов, это я остался в выигрыше. Эксар придвинул ко мне по стеклянной поверхности стойки новенькую, хрустящую двадцатку. У него на глазах я поднял ее к свету и внимательно осмотрел – сначала с одной стороны, потом с другой.

– Нормальная купюра? – спросил он.

– Ага. Поймите меня правильно: я не знаю ни вас, ни ваших денег.

– Конечно. Я сам поступаю так с незнакомыми людьми. – Он сунул мою расписку и мою пятидолларовую купюру в карман и двинулся прочь.

– Эй, – спохватился я. – Вы очень спешите?

– Нет, – он задержался, окинув меня удивленным взглядом. – Не спешу. Но вы получили двадцать за пять. Обмен совершен, и на этом все.

– Ну да, да, совершен. Как насчет чашечки кофе?

Он явно колебался.

– Я угощаю, – заверил я его. – Всегда приятно слегка подзаработать. Пойдемте, хлебнем горяченького.

Вид у него сделался уже не удивленный, а прямо-таки встревоженный.

– Уж не хотите ли вы пойти на попятный? Расписка у меня. Она заверена. Я дал вам двадцать, вы мне пять. Уговор есть уговор.

– Ну разумеется, – подтвердил я, заталкивая его за свободный столик. – Мы договорились, подписали и заверили все печатью. Никто не собирается идти на попятный. Я просто хочу угостить вас чашечкой кофе.

Лицо его просветлело, насколько это было возможно под таким слоем грязи.

– Не кофе. Суп. Я бы съел немного грибного супа.

– Хорошо, хорошо. Суп, кофе, мне все равно. Лично я выпью кофе. – Я сел напротив и принялся смотреть на него. Он склонился над тарелкой и жадно хлебал суп – ложка за ложкой. Классическая иллюстрация безработного, не евшего целый день. Да что там классическая – прямо-таки эталон, тройная дистилляция, хоть ярлык наклеивай. Такому типу полагалось бы валяться в подворотне, прикрывая глаза рукой от света полицейского фонарика, или блевать на помойке с жесточайшего бодуна. Ему не полагалось жить в относительно благопристойном отеле или менять двадцатку на пятерку… черт подери, да ему даже не полагалось есть чего-либо приличного вроде этого грибного супа. Впрочем, все сходилось. Ребята с телевикторин такое любят; уж наверняка они наняли для распродажи своих пончиков самого лучшего, самого дорогого актера. Такого, чтобы он так убедительно изображал бомжа, что люди будут смеяться ему в лицо, когда он предложит им свою сделку. – Кстати, а не хотите ли вы купить чего-нибудь еще?

Он застыл, не донеся ложку до рта, и подозрительно покосился на меня.

– Например, что?

– Ну, не знаю. Может, десятку за полсотни. Или, скажем, сотню за двадцатку?

Эксар призадумался. Я прямо-таки видел, как мысль трепещет на грязном челе. Потом он отвел взгляд и снова взялся за суп.

– Это не сделка, – нерешительно пробормотал он. – Разве это сделка?

– Простите меня великодушно. Мне просто показалось, что спросить стоит. – Я закурил сигарету и принялся ждать. Мой приятель-замарашка покончил с супом, потянулся за бумажной салфеткой и вытер ею губы. Я смотрел внимательно: ни пятнышка грима у рта он не стер, только пару капель супа. По-своему, он был даже изыскан.

– Так вы точно ничего не хотите купить? Я здесь, я никуда не тороплюсь. Мы могли бы обсудить все, что у вас на уме.

Он скатал салфетку в шарик и кинул его в тарелку из-под супа. Тот мгновенно размок. Оказывается, он съел все грибы, а суп оставил.

– Мост Золотые Ворота, – неожиданно произнес он. Я выронил сигарету изо рта.

– Чего?

– Мост Золотые Ворота. Тот, в Сан-Франциско. Его бы я купил. Я бы купил его за… – он поднял взгляд к люминесцентным трубкам под потолком и подумал пару секунд. – Скажем, за сто двадцать пять долларов. Наличными.

– Но почему именно Золотые Ворота? – спросил я, ощущая себя идиот идиотом.

– Потому что я так хочу. Вы спросили меня, чего бы мне еще хотелось купить, – так вот, я хочу это.

– А чем вам не нравится мост Джорджа Вашингтона? Он ведь прямо здесь, в Нью-Йорке, над Гудзон-ривер. И построен совсем недавно. Зачем покупать что-то, расположенное на другом конце света?

Он расплылся в улыбке, словно испытав восторг от моей сообразительности.

– О нет, – возразил он, с силой дергая левым плечом вверх-вниз. Раз, два, три. – Я знаю, чего хочу. Мост Золотые Ворота в Сан-Франциско. За сотню и четвертной сверху. И ни цента больше.