And right perfection wrongfully disgraced,

And strength by limping sway disabl d,

And art made tongue-tied by authority,

And folly (doctor-like) controlling skill,

And simple truth miscalled simplicity,

And captive good attending captain ill:

Tired with all these, from these would I be gone,

Save that, to die, I leave my love alone.

66

Устав, взываю к Смерти: – Нет терпенья

Достоинство с рожденья в нищете,

Нарядное ничтожество в веселье,

И вера позабыта в суете,

И почесть воздают не по заслугам,

И добродетель век глумясь растлил,

И совершенство оболгали слухом,

И мощь правитель в немощь превратил,

И власть лишила голоса искусство,

И знаниями блажь руководит,

И дурью честность нарекло холуйство,

И зло добру прислуживать велит.

Устав так жить, ушёл бы раньше срока,

Боюсь любовь оставить одинокой.

67

Ah wherefore with infection should he live,

And with his presence grace impiety,

That sin by him advantage should achieve,

And lace itself with his society?

Why should false painting imitate his cheek,

And steal dead seeming of his living hue?

Why should poor beauty indirectly seek

Roses of shadow, since his rose is true?

Why should he live, now Nature bankrupt is,

Beggared of blood to blush through lively veins,

For she hath no exchequer now but his,

And proud of many, lives upon his gains?

O him she stores, to show what wealth she had,

In days long since, before these last so bad.

67

Зачем он должен жить среди пороков,

Украсив их присутствием своим,

Чтоб тяжкий грех, укрывшись от упрёков,

Себя связал ещё прочнее с ним?

Зачем цвет мёртвых красок подражает

Румянцу его щёк, он нежно ал,

Зачем обман уродство украшает

Его лицо, приняв за идеал.

Зачем он должен жить, когда Природа,

Растратив кровь давно уже банкрот,

Казна её всё меньше год от года,

Живёт лишь тем, что у него берёт?

Она хранит его, чтоб с пьедестала

Нам показать, чем раньше обладала.

68

Thus is his cheek the map of days outworn,

When beauty lived and died as flowers do now,

Before these bastard signs of fair were borne,

Or durst inhabit on a living brow;

Before the golden tresses of the dead,

The right of sepulchres, were shorn away,

To live a second life on second head;

Ere beauty's dead fleece made another gay:

In him those holy ntique hours are seen,

Without all ornament, itself and true,

Making no summer of another's green,

Robbing no old to dress his beauty new;

And him as for a map doth Nature store,

To show false Art what beauty was of yore.

68

Лицом мой друг похож на тех людей,

Когда краса жила и умирала,

Так, как сегодня цвет весенних дней,

Фальшивя, лбы живых не украшала;

Тогда ещё не стригли мертвецов,

Был локон достоянием могилы,

Наделав золотистых париков,

На голову не водружали милым.

Видна в нём благодать иных времён:

Прекрасное тогда не знало фальши,

Не убавляли лет, рядясь в бутон,

Не грабили людей слабей и старше.

Для верных, прежней красоте сердец,

Мой друг и был, и будет образец.

69

Those parts of thee that the world's eye doth view

Want nothing that the thought of hearts can mend;

All tongues (the voice of souls) give thee that due,

Utt'ring bare truth, even so as foes commend,

Thy outward thus with outward praise is crowned,

But those same tongues that give thee so thine own,

In other accents do this praise confound

By seeing farther than the eye hath shown.

They look into the beauty of thy mind,

And that in guess they measure by thy deeds;

Then, churls, their thoughts (although their eyes were kind)

To thy fair flower add the rank smell of weeds:

But why thy odour matcheth not thy show,

The soil is this, that thou dost common grow.

69

Твой внешний облик восхищает мир,

Прекрасно всё: походка, стать, ухватка;

Все языки твердят, что ты кумир

И злейший враг не видит недостатков.

Все те, кто плоть прославили хвалой,

Воздали только то, что причиталось,

Но речь у них была совсем иной,

Когда души невидимой касалась.

Твоей души увидев красоту,

В догадках долго мерили делами,

Теперь твердят, забыв про доброту:

Цветок хорош, но пахнет сорняками.

В чём состоит причина всех проблем?

Разгадка : ты цветёшь доступный всем.

70

That thou are blamed shall not be thy defect,

For slander's mark was ever yet the fair;

The ornament of beauty is susp ct,

A crow that flies in heaven's sweetest air.

So thou be good, slander doth but approve

Thy worth the greater, being wooed of time,

For canker vice the sweetest buds doth love,

And thou present'st a pure unstain d prime.

Thou hast passed by the ambush of young days,

Either not assailed, or victor being charged,

Yet this thy praise cannot be so thy praise

To tie up envy, evermore enlarged:

If some susp ct of ill masked not thy show,

Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe.

70

Навет не обличает твой порок,

Краса мишенью клеветы бывает;

Догадками чернит её намёк –

Как ворон в чистом воздухе летает.

Когда красив, у сплетен есть резон

Твердить, что ты соблазнам потакаешь,

Червь портит самый сладостный бутон,

Ты чистоту и совесть воплощаешь.

Ты миновал ловушки юных дней,

И вышел победителем из схваток,

Но в будущем нападки посильней,

Все прошлые от зависти задаток.

Легла тень подозренья, как венец –

Ты был бы без него король сердец.

71

No longer mourn for me when I am dead

Than you shall hear the surly sullen bell

Give warning to the world that I am fled

From this vile world with vildest worms to dwell;

Nay, if you read this line, remember not

The hand that writ it, for I love you so

That I in your sweet thoughts would be forgot,

If thinking on me then should make you woe.

Or if (I say) you look upon this verse,

When I (perhaps) compounded am with clay,

Do not as much as my poor name rehearse,

But let your love even with my life decay,

Lest the wise world should look into your moan,

And mock you with me after I am gone.

71

Когда умру, оплакивай меня

Не дольше, чем с церквей колоколами

Трезвонить будут, что сбежал кляня

За подлость мир, теперь в земле с червями.

Читая эти грустные слова,

Не вспоминай меня – того не стою,

Люблю так сильно, что даю права

Забыть меня, не мучаясь тоскою.

Когда в стихи заглянешь невзначай,

Мой бренный прах, возможно, станет глиной,

Поэта имя вслух не повторяй –

Пусть гибнет и любовь с моей кончиной.

Чтоб мир тебя не осмеял за плач,

Когда умру и грусть, и слёзы спрячь,

72

O lest the world should task you to recite

What merit lived in me that you should love,

After my death (dear love) forget me quite;

For you in me can nothing worthy prove,

Unless you would devise some virtuous lie

To do more for me than mine own desert,

And hang more praise upon deceas d I

Than niggard truth would willingly impart:

O lest your true love may seem false in this,

That you for love speak well of me untrue,

My name be buried where my body is,

And live no more to shame nor me nor you:

For I am shamed by that which I bring forth,

And so should you, to love things nothing worth.

72

Чтоб злобный мир не требовал отчёта

За что и почему меня любил,

Умру – забудь, зачем тебе забота,

Не сможешь доказать, что прав ты был,

Пока, мои расхваливая свойства,

Себе на помощь ложь не позовёшь,

Напрасным будет всё твоё упорство,

Над правдою меня не вознесёшь.

А чтобы ложь нас пачкать не посмела,

И ты, хваля меня, не прятал глаз,

Пусть имя похоронят вместе с телом,

Тогда не сможет опозорить нас.

Сегодня мне за скудность дел обидно –

Тебе меня любить должно быть стыдно.

73

That time of year thou mayst in me behold

When yellow leaves, or none, or few, do hang

Upon those boughs which shake against the cold,

Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang.

In me thou seest the twilight of such day

As after sunset fadeth in the west,

Which by and by black night doth take away,

Death's second self, that seals up all in rest.

In me thou seest the glowing of such fire

That on the ashes of his youth doth lie,

As the death-bed whereon it must expire,

Consumed with that which it was nourished by.