Так далеко пешком? Устану, друг мой.
 

Лэди Перси.

 
Ну, полно, полно, попугай мой. Прямо
Ответь на мой вопрос. Без шуток, Гарри,
Сломаю твой мизинец, если правды
Не скажешь мне.
 

Готспур.

 
                Прочь, баловница, прочь.
Любовь? Я не люблю. Мне до тебя
Нет дела, Кэт. Играть не время в куклы
Иль губные устраивать турниры.
Носов разбитых нужно нам побольше,
Дырявых черепов^{30}. Вот нынче наша
Ходячая монета. Эй, коня!
Что ты сказала, Кэт? Что нужно?
 

Лэди Перси.

 
Так ты меня не любишь? Вправду, нет?
Ну, хорошо. Но если ты не любишь,
И я любить не стану. Так не любишь?
Скажи хоть: это шутка или правда?
 

Готспур.

 
Идем, коль хочешь видеть, как поеду.
Чуть на коня вскочу, я поклянусь,
Что я тебя люблю и беспредельно.
Но слушай, Кэт. Отныне не должна
Ты спрашивать, куда я отправляюсь
Или зачем. Спешу, куда мне нужно.
А в заключенье, дорогая Кэт:
Я вечером сегодня вас покину.
Я знаю, ты умна, но не умнее
Супруги Гарри Перси, – постоянна,
Но все же женщина, а что до тайн,
Нет лэди боле скрытной. Оттого-то
Охотно верю, что не передашь
Всего того, чего еще не знаешь.
Так велико, о дорогая Кэт,
Мое к тебе доверье.
 

Лэди Перси.

 
         Неужели
Так велико?
 

Готспур.

 
      Не больше, ни на дюйм.
Но слушай, Кэт. Куда теперь я еду,
Поедешь ты. Сегодня я, ты – завтра.
Довольна ты?
 

Лэди Перси.

 
      Довольна поневоле.
 

(Уходят).

Сцена IV

Истчип. Комната в таверне «Кабанья голова».

Входят принц Генрих и Пойнс.

Принц Генрих. Нед, прошу тебя, выйди из этой грязной комнаты, и посмейся вместе со мной.

Пойнс. Где ты был, Галь?

Принц Генрих. С тремя или четырьмя болванами, среди трех или четырех дюжин бочек. Я спустился на самую низшую ступень плебейства. Да, голубчик, я побратался со всеми трактирными мальчишками, и могу их всех назвать тебе по именам – Том, Дик и Фрэнсис. Они клянутся спасением своей души, что хотя я еще только принц Уэльский, но уже король по учтивости, и открыто говорят мне, что я не спесивец, как Фальстаф, а настоящий коринфянин^{31} – весельчак добрый малый (клянусь Богом, так они меня называют) – и что когда я буду английским королем, то все истчипские молодцы будут готовы служить мне. Напиваться значит по ихнему «нарумяниться», а если хочешь во время питья перевести дух, они кричат: «живей, живей, осуши до дна!» Словом, в какие-нибудь четверть часа я сделал такие успехи, что всю жизнь могу пить с любым медником, говоря с ним на его языке. Уверяю тебя, Нед, ты потерял случай отличиться, не побывав со мной в этом деле. Но, сладкий друг мой Нед, – а чтобы еще больше подсластить твое имя, даю тебе этот кусок сахару на пени, его только что сунул мне в руку один из трактирных мальчишек, который во всю свою жизнь не говорил других слов по английски, как: «восемь шиллингов, шесть пенсов» и «милости просим!», всегда добавляя тонким голосом: «сейчас, сейчас, сэр! Бутылку сладкого вина в комнату с полумесяцем»^{32} или что-нибудь в этом роде. Так послушай, Нед, чтобы скоротать время до прихода Фальстафа, пойди ты в соседнюю комнату, а я буду спрашивать мальчишку, зачем он мне дал сахар; ты же поминутно кричи «Фрэнсис!», так чтобы он не мог отвечать мне ничего другого, кроме словечка «сейчас». Ступай, и я тебе покажу, как это устроить.

Пойнс. Фрэнсис!

Принц Генрих. Вот так, отлично!

Пойнс. Фрэнсис! (Уходит).

Входит Фрэнсис.

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!.. Ступай вниз в комнату Гранатового яблока, Ральф.

Принц Генрих. Ступай сюда, Фрэнсис.

Фрэнсис. Милорд.

Принц Генрих. Долго-ли еще тебе служить здесь, Фрэнсис?

Фрэнсис. Да, еще пять лет осталось, столько же как…

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!

Принц Генрих. Пять лет! Долгонько же тебе еще придется греметь посудой, черт возьми! Но скажи, Фрэнсис, хватило бы у тебя храбрости разыграть труса относительно твоего контракта с хозяином и показать ему пятки, удрав отсюда?

Фрэнсис. О, Господи, сэр! Я готов поклясться на всех библиях в Англии, что у меня хватит смелости…

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!

Принц Генрих. Сколько тебе лет, Фрэнсис?

Фрэнсис. Дайте подумать – в Михайлов день мне исполнится…

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сэр! Пожалуйста, милорд, подождите, я сейчас вернусь.

Принц Генрих. Нет, скажи мне еще, Фрэнсис – сахару, который ты мне дал, было на один пенс, неправда ли?^{33}

Фрэнсис. Ах, сэр, я хотел бы получить за него два пенса.

Принц Генрих. Я тебе дам за него тысячу фунтов: попроси их у меня, когда захочешь, и ты получишь их.

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Фрэнсис. Сейчас, сейчас!

Принц Генрих. Сейчас, Фрэнсис? Нет… Но если хочешь завтра, Фрэнсис, или в четверг, или же, Фрэнсис, когда хочешь. Но, Фрэнсис…

Фрэнсис. Милорд?

Принц Генрих. Согласишься ли ты ограбить этого человека в кожаной куртке^{34} с хрустальными пуговицами, со стриженой головой, с агатовым перстнем на пальце, в темных шерстяных чулках с подвязками, с вкрадчивым голосом и испанской сумкой…

Фрэнсис. О ком это вы говорите, сэр?

Принц Генрих. Ну, да я вижу, что тебе пристало только пить сладкое вино. Смотри, Фрэнсис, чтобы твоя белая куртка не запачкалась. В Берберии, сэр, этого бы не случилось.

Фрэнсис. Чего не случилось бы, сэр?

Пойнс (за сценой). Фрэнсис!

Принц Генрих. Да иди же, бездельник. Не слышишь ты что-ли, что тебя зовут? (Они начинают оба звать его. Фрэнсис стоит растерянный и не знает, куда идти).

(Входит старший трактирный слуга).

Слуга. Что это такое? Ты тут стоишь и не слышишь, что-ли, что тебя зовут? Поди туда к гостям. (Фрэнсис уходит). Милорд, старый сэр Джон с полдюжиной других господ стоят у ворот. Прикажете их впустить?

Принц Генрих. Пусть они немного подождут, а потом впусти.

(Уходит слуга).

Пойнс!

(Входит Пойнс).

Пойнс. Сейчас, сейчас, сэр!

Принц Генрих. Послушай, Фальстаф и остальные воры у дверей. Ну что ж, выйдет потеха?

Пойнс. Еще бы, Галь, нам будет весело, как сверчкам. Ловко однако ты одурачил мальчишку. Что же будет дальше?

Принц Генрих. Я теперь готов на все шалости, которые когда-либо проделывались со времен старика Адама до этой юной полуночи. (Входит Фрэнсис с вином). Который час, Фрэнсис?

Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр! (Уходит).

Принц Генрих. И этот мальчишка, который знает меньше слов чем попугай, рожден от женщины! Все его занятие исчерпывается беганием по лестницам вверх и вниз, а все его красноречие итогом трактирного счета. – Да, а я все-таки еще не в таком настроении, как Перси Готспур; он убивает каких-нибудь шесть или семь дюжин шотландцев перед завтраком, умывает руки и говорит жене: – «Надоела мне эта спокойная жизнь, мне нужна работа». – «О, милый Гарри», спрашивает она, «сколько человек ты убил сегодня?» – «Напоите моего чалаго», говорит он и отвечает через час: «Штук четырнадцать, пустяки, пустяки!» Пожалуйста, позови Фальстафа. Я буду играть Перси, а эта жирная туша – лэди Мортимер, супругу его. «Rivo!» как восклицают пьяницы^{35}. Позови же этот окорок, позови кусок сала!

Входят Фальстаф, Гэдсгиль, Бардольф и Пето.

Пойнс. Здравствуй, Джэк. Где ты был?

Фальстаф. Чума на всех трусов, говорю я, чума и проклятие, говорю я, и прибавляю «аминь». – Эй, малый, дай мне стакан хереса. – Чем вести дольше такую жизнь, я лучше готов вязать чулки, штопать их и чинить пятки. Чума на всех трусов! Дай же мне стакан хереса, бездельник. – Неужели на земле нет более добродетели? (Пьет).

Принц Генрих. Видал-ли ты когда-нибудь, как бог солнца (этот сострадательный Титан) целует тарелку с маслом, которое тает от его ласки? Если не видал – то взгляни вот на эту тушу.

Фальстаф. Ах ты, мерзавец! В херес подмешана известь. Да чего и ждать кроме плутовства от мошенников. Но трус еще хуже, чем стакан хереса с примесью извести. Ступай своей дорогой, старый Джек! Умри, когда хочешь. Пусть меня назовут выпотрошенной селедкой, если неправда, что мужество, истинное мужество исчезло с лица земли. Во всей Англии не осталось более трех не повешенных порядочных людей, и один из них разжирел и начинает стариться – да помилует нас Бог! Нет, говорю я, свет стал никуда не годен. Хотел бы я быть ткачем^{36} – распевать псалмы и все такое. Чума на всех трусов, повторю я.

Принц Генрих. Что ты так ворчишь, мешок, набитый шерстью?

Фальстаф. И это сын короля! Пусть у меня на лице не останется ни одного волоска, если я не выгоню тебя из твоего королевства деревянной шпагой, и не погоню перед тобой всех твоих подданных, как стадо диких гусей. И ты – принц Уэльский!

Принц Генрих. Это еще что такое, поганый брюхан?

Фальстаф. Разве ты не трус? Отвечай… Да и Пойнс также.

Пойнс. Ах ты, жирное пузо, я тебя заколю, если еще раз назовешь меня трусом.

Фальстаф. Разве я назвал тебя трусом? Будь ты раньше проклят, чем я назову тебя трусом. Но я бы дал тысячу фунтов, чтобы уметь бежать так быстро, как ты. У вас прямые плечи, так вы и не боитесь показать свои спины – но разве это значит быть опорой друзьям? К черту такую опору! Настоящие друзья не показывают тыла, а прямо в глаза смотрят. Дайте мне стакан хереса. Будь я подлец, если у меня хоть капля была во рту.

Принц Генрих. Ах, негодяй – у тебя еще губы не обсохли от последнего стакана.

Фальстаф. Не все ли равно. (Пьет). Проклятие всем трусам! говорю я.

Принц Генрих. В чем дело?

Фальстаф. В чем дело? В том, что вот мы четверо сегодня утром добыли тысячу фунтов.

Принц Генрих. Где ж деньги, Джэк?

Фальстаф. Где? Их у нас отняли. На нас несчастных четырех напало сто.

Принц Генрих. Как, неужели сто?

Фальстаф. Будь я подлец, если я не сражался с целой дюжиной их два часа под ряд. Я спасся каким то чудом. Мой камзол продырявлен в восьми местах, штаны в четырех, щит мой весь изрублен, меч иззубрен как пила: ессе signum. С тех пор как я стал взрослым мужчиной, я лучше не дрался – но все напрасно. Чума на всех трусов! Пусть вот они расскажут: если они что-нибудь прибавят к правде, или убавят из неё – значит они подлецы, исчадия тьмы.

Принц Генрих. Расскажите, господа, как было дело.

Гэдсгиль. Мы, четверо, напали человек на двенадцать.

Фальстаф. Шестнадцать по крайней мере, милорд.

Гэдсгиль. И связали их.

Пето. Нет, нет, мы их не связали.

Фальстаф. Ах ты, бездельник, конечно связали каждого в отдельности: будь я еврей, жид-еврей, если это не так.

Гэдсгиль. Когда мы стали делить добычу, на нас напали еще шесть или семь человек…

Фальстаф. Они развязали первых; а тут подоспели и другие.

Принц Генрих. Как, и вы со всеми бились?

Фальстаф. Со всеми? Я не знаю, что ты называешь всеми; но если я не дрался с пятьюдесятью из них, ты можешь меня назвать пучком редьки. Если на бедного, старого Джэка не напало пятьдесят два или пятьдесят три человека – то я после этого не двуногая тварь.

Принц Генрих. Господи помилуй! Надеюсь, ты никого не убил из них.

Фальстаф. Ну, брат, об этом поздно молиться. Двух я зарубил, с двумя наверное все счеты покончены – с двумя негодяями в клеенчатых плащах. Говорю тебе, Галь – если я солгал, плюнь мне в лицо, назови меня клячей. Ты ведь знаешь мой обычный фехтовальный прием; вот так я стал, так держал шпагу. Четверо негодяев в клеенчатых плащах кинулись на меня…

Принц Генрих. Как четверо? ведь ты только что сказал, что двое?

Фальстаф. Четверо, Галь, я тебе сказал четверо.

Пойнс. Да, да, он сказал четверо.

Фальстаф. Эти четверо выстроились рядом и сразу направили на меня свои шпаги. Я, не долго раздумывая, подставил щит и все семь клинков воткнулись в него.

Принц Генрих. Семь? Ведь их было только-что четверо?

Фальстаф. В клеенчатых плащах?

Пойнс. Да, четверо в клеенчатых плащах.

Фальстаф. Семеро, клянусь рукоятью этой шпаги; будь я бездельник, если это не так.

Принц Генрих. Пожалуйста, не мешай ему, число их скоро еще возростет.

Фальстаф. Ты слушаешь, Галь?

Принц Генрих. Слушаю и отмечаю, Джэк.

Фальстаф. То то же – стоит послушать. Так вот, эти девять человек в клеенчатых плащах, как я тебе сказал…

Принц Генрих. Ну вот, уже двумя больше стало.

Фальстаф. Так как острия их шпаг отломились…

Пойнс. То штаны с них свалились?^{37}

Фальстаф. То они стали отступать; но я бросился за ними, и в одно мгновение ока уложил семерых из одиннадцати.

Принц Генрих. Какой ужас! Одиннадцать человек в клеенчатых плащах выросло из двух.

Фальстаф. Но тут черт вмешался в дело – на меня наскочили сзади трое проклятых негодяев в зеленых куртках из кендальского сукна, и стали колотить меня, а было так темно, Галь, что не видать было собственной руки.

Принц Генрих. Эти выдумки похожи на своего родителя – огромные, точно горы, явные, осязательные. Ах, ты грязный обжора, безмозглый чурбан, грязный ком сала, потаскушкино отрод…

Фальстаф. Что с тобой? Ты с ума сошел? Что правда, то правда, ведь!

Принц Генрих. Как ты мог знать, что эти люди были в зеленых куртках из кендальского сукна, если было так темно, что ты не мог видеть своей руки? Объясни нам это. Ну, что ты скажешь?

Пойнс. Объясни, Джек, объясни!

Фальстаф. Как, по принуждению? Нет, если бы меня на дыбу вздернули, или чем угодно пытали, я бы ничего не сказал по принуждению. Давать вам объяснения по принуждению! Если-б у меня было столько же объяснений, сколько бывает ежевики летом, то я бы никому ничего не объяснил по принуждению.

Принц Генрих. Не хочу я больше иметь этого греха на душе: этот налитой кровью трус, этот лежебока, этот ломатель лошадиных хребтов, эта огромная гора мяса…

Фальстаф. Отстань, заморыш, шкурка от угря, сушенный коровий язык, хвост бычачий, треска – о, если бы я мог, не переводя дух, назвать все, на что ты похож – портняжный аршин, пустые ножны, колчан, дрянная шпага!

Принц Генрих. Отдышись немного, а там опять начни; а когда ты устанешь от своих скверных сравнений, выслушай только вот это…

Пойнс. Слушай, Джэк, внимательно.

Принц Генрих. Мы двое видели, как вы напали вчетвером на четверых, связали их и забрали их имущество. Ты только заметь, как простая правда сразу вас обличит. Затем мы вдвоем напали на вас четырех и в одну минуту прогнали вас от добычи, которая теперь у нас; мы можем показать ее – она здесь же в доме. А ты, Фальстаф, быстрехонько и проворно понес свое брюхо, и так ревел, моля о пощаде, так бежал и ревел, как настоящий теленок. Какая подлость иззубрить свою шпагу, и уверять, что это произошло в бою! Что же ты можешь придумать, какую хитрость, какую уловку, чтобы прикрыть свой явный и очевидный позор?