Осман Аталан наблюдал за этой сценой со своего почетного места в первом ряду, не переставая восхищаться мудростью и проницательностью Махди. Он инстинктивно чувствовал, что новые религиозные общины устанавливаются не обещаниями роскоши или прощением грехов, а жестким внедрением моральной чистоплотности и безграничной преданностью слову Господа. Никому из присутствующих, своими глазами видевших правление этого нового пророка, и в голову не придет усомниться в истинности его божественного откровения.

Махди тем времен снова обратился к правоверным:

– Мое сердце сжимается от печали, поскольку сейчас перед нами предстанут два человека – мужчина и женщина, совершившие тяжкий грех прелюбодеяния.

Собравшиеся загудели от возмущения, вскидывая руки и громко выкрикивая:

– Они должны умереть! Они должны умереть!

Сначала палачи выволокли на небольшую площадку перед Махди женщину, похожую на ребенка с тонкими руками и ногами. Длинные спутанные волосы свисали на плечи, прикрывая заплаканное лицо. Пока палачи привязывали ее руки и ноги к вкопанному неподалеку столбу, она все время плакала, повизгивая от ужаса.

Затем палачи привели мужчину. Он тоже был совсем юным, но высоким, крепким и необыкновенно гордым.

– Будь мужественной, любовь моя! – крикнул он своей любовнице. – Скоро мы окажемся в лучшем месте, чем это.

Несмотря на сдерживавшую веревку на шее, он решительно направился к самому краю площадки, словно пытаясь обратиться к божественному Махди. Однако палач дернул его назад.

– Не приближайся к Непобедимому, грязное животное! Ты можешь запачкать своей кровью его белоснежную одежду.

– Наказанием мужчине за супружескую неверность будет отсечение головы, – произнес Махди, и слова гулким эхом разнеслись по мечети, повторенные десятками верующих. В тот же миг один из палачей подошел к парню сзади, приставил к его шее острую саблю, словно примериваясь к удару, и, размахнувшись, со свистом опустил сверкающее лезвие на шею несчастной жертвы. Девушка у столба громко вскрикнула, когда голова ее возлюбленного отделилась от тела и покатилась по пыльной земле, разбрызгивая тонкие струйки крови. Из шеи парня в воздух с шумом вырвался темный фонтан, окрасив тело, пока он все еще стоял, словно не веря в случившееся. Махди благоразумно отступил, запахивая полы белоснежной джиббы. Через секунду голова парня застыла в липкой кровавой грязи, а тело рухнуло на землю. Девушка отчаянно билась у столба, пытаясь разорвать путы и броситься к любимому.

– Наказанием для женщины за супружескую неверность будет побивание камнями, – провозгласил свой приговор Махди.

Халиф Абдуллахи первым встал с почетного места, подошел к привязанной девушке и со странной нежностью убрал с ее изможденного лица слипшиеся волосы. Вероятно, для того, чтобы правоверные видели выражение лица грешницы в момент мучительной смерти. Затем отошел к большой груде заблаговременно приготовленных камней, выбрал самый крупный, удобно легший в его ладонь, и снова повернулся к девушке.

– Во имя Аллаха и божественного Махди, да помилуют они твою грешную душу. – С этими словами он широко размахнулся и бросил камень с силой и ловкостью опытного метателя копья, попав ей прямо в глаз.

Даже со своего места Осман Аталан услышал глухой удар, после которого глаз вывалился и повис на щеке, удерживаясь окровавленным нервом, словно сгнивший на ветке плод.

За Абдуллахи последовали другие халифы, эмиры и шейхи, которые так же старательно выбирали камни и швыряли в окровавленную юную женщину. Когда настал черед Османа Аталана, ее лицо уже превратилось в кровавое месиво, а хрупкое тело, не подавая признаков жизни, беспомощно обвисло на крепких веревках. Камень Османа попал ей в плечо, но она даже не вздрогнула и висела у позорного столба, пока Махди не закончил свою проповедь.

– Пророк, да будет он милостив в своей вечной жизни, неоднократно напоминал мне во время нашей беседы: усомнившийся в том, что я истинный Махди, является вероотступником. Тот, кто противится мне, – изменник и неверный. Объявившие мне войну будут лишены жизни и уничтожены в загробном мире, а их имущество и дети станут собственностью ислама. Моя битва против турок и неверных ведется по приказу самого пророка. Он посвятил меня в ужасные тайны, и одна из самых важных гласит, что все страны Турецкой империи, а также европейцы и прочие неверные, восставшие против Аллаха и его пророка, рано или поздно покорятся нашей священной религии и его законам. Они станут пылью на грязной дороге, мелкой вошью на нашем пути, абсолютным ничтожеством, жалко ползущим в сумраке ночи.

Осман Аталан вернулся в свой шатер, раскинутый в тенистой пальмовой роще на живописном берегу Нила, посмотрел на противоположный берег, где находилась захваченная неверными крепость, и вдруг ощутил страшную физическую усталость, хотя в душе испытывал необыкновенный подъем, будто победу в предстоящем сражении ему гарантировал сам Аллах и божественный Махди. Он устало опустился на дорогой шелковый ковер из Самарканда, а жены принесли ему кувшин прохладного молока. Когда он сделал несколько глотков, первая жена наклонилась и прошептала на ухо:

– Один человек ожидает тебя, мой господин.

– Пусть войдет, – разрешил Осман. Через порог палатки робко переступил старик с необыкновенно ясными глазами. – А, это ты, голубятник. Рад видеть тебя, – доброжелательно приветствовал его Осман. – Да пребудет с тобой милость Аллаха.

– И я рад видеть тебя, всемогущий эмир, – низко поклонился тот. – И молю пророка, чтобы он ниспослал тебе удачу. – И протянул Осману серого голубя, которого прижимал к груди обеими руками.

Эмир взял птицу и нежно погладил по голове. Та тихо заворковала в ответ, а он быстро развязал шелковый шнурок на ее лапке и снял свернутый трубочкой клочок рисовой бумаги. Развернув его на коленях, прочитал и злорадно ухмыльнулся, ощутив, как свалилась с плеч тяжелая усталость. Немного подумав, он более внимательно перечитал последнюю строчку короткой записки. «Я видел его лицо при свете луны, – говорилось в ней. – Это тот самый франк, которому удалось избежать вашей мести в битве под Эль-Обейдом. Тот самый, известный под именем Абадан Риджи».

– Позовите всех моих аггагиров и оседлайте Хулумайю, – решительно приказал он. – Мы отправляемся на север. Мой давний враг сам пришел к нам. – Слуги опрометью бросились исполнять приказ хозяина.

– Слава Аллаху, что не придется прочесывать пустыню Монассир вдоль и поперек, – поделился Осман своими мыслями с Хасаном бен Надиром и аль-Нуром, которые стояли у входа в палатку и ждали, когда слуги приведут им лошадей. – Нам известно, когда и где он переправился через брод, и осталось только одно место, куда он стремится.

– От переправы до того места, куда он сейчас направляется, чтобы добраться до Хартума, не меньше двухсот пятидесяти миль, – резонно заметил аль-Нур.

– Это хороший и выносливый воин, – добавил Хасан бен Надир. – Мы видели его во время сражения под Эль-Обейдом и знаем, на что он способен. Он постарается ехать как можно быстрее и в конце концов погубит своих верблюдов.

Осман кивнул в знак согласия, поскольку хорошо знал человека, за которым так долго охотился. Конечно, Хасан прав: тот ни перед чем не остановится и до смерти загонит своих животных.

– Дня через три, максимум четыре этот человек сам попадет в нашу сеть, как маленькая рыбешка.

Конюх привел ему Хулумайю, и та радостно замотала головой, узнав хозяина. Осман нежно похлопал ее по морде и дал пожевать немного хлеба, пока поправлял уздечку и проверял седло, рассуждая вслух:

– Он очень осторожен и будет держаться подальше от берега, пока не выберет место для переправы. Интересно, где он собирается это сделать? – И, не дожидаясь ответа, снова похлопал лошадь по морде. – К югу от Омдурмана или к северу? Нет, вряд ли он пересечет реку к северу – там очень сильное течение и всех его верблюдов вместе с багажом отнесет прочь от города. Он должен переправиться южнее Омдурмана, чтобы течение Бахр-эль-Абьяда, – употребил он арабское название Белого Нила, – отнесло его вниз к Хартуму.

В этот момент кто-то кашлянул, переступив ногами по пыльной земле. Только один из его помощников мог осмелиться прервать своего хозяина. Осман недовольно зыркнул на аль-Нура – самого надежного и преданного воина.

– Говори, Нур. Пусть твоя мудрость ублажит нас, как прекрасное пение небесного херувима.

– Мне кажется, что этот франк умен и хитер, как степной шакал. Он может рассуждать примерно так же, как это только что сделали вы, и поэтому, хорошо понимая вашу логику, сделать нечто совершенно противоположное. Например, переправиться через реку далеко на севере, а потом быстро добраться до горной гряды и попытаться переплыть Бахр-эль-Абьяд, а не Бахр-эль-Азрак.

Осман покачал головой:

– Он не дурак, как ты сам только что сказал, и неплохо знает эти места. Он знает, к примеру, что самая большая опасность подстерегает его не в безводной пустыне, а вдоль берега реки, где сосредоточены все наши племена. Неужели ты считаешь, что он отважится дважды пересечь реку, вместо того чтобы сделать это один раз? Нет, он будет переправляться через Бахр-эль-Абьяд и именно южнее города. Вот там-то мы и будем его ждать.

Осман легко запрыгнул в седло, и аггагиры последовали за ним.

– Мы едем на юг.

Они окунулись в приятную вечернюю прохладу, оставляя за собой длинный шлейф красноватой пыли. Осман Аталан скакал во главе отряда, постоянно пришпоривая свою быстроногую лошадь. Проехав несколько миль, он резко натянул поводья и приподнялся на стременах, оглядывая раскинувшуюся перед ним полоску земли. Слева едва виднелись верхушки пальм, обозначающих береговую линию, а справа до горизонта тянулась мрачная пустыня Монассир, через две тысячи миль незаметно переходившая в еще более жаркую и безлюдную Сахару.

Осман спрыгнул с лошади и похлопал ее по загривку. Верные воины последовали его примеру.

– Абадан Риджи сделает большой круг на запад, чтобы держать в поле зрения реку и перебраться на другой берег в удобном месте, – заключил эмир. – Затем выйдет из дикой пустыни и попытается проскользнуть через охраняемую нами территорию под покровом ночи. А мы оставим посты наблюдения вон там и там, – показал он на обширную территорию береговой линии. Воины молча кивнули в знак согласия, хорошо понимая поставленную перед ними задачу. – Нур, возьмешь своих людей и поедешь вон туда, а ты, Хасан бен Надир, отправишься в другую сторону.

Пенрод гнал верблюдов с такой скоростью, что далеко не каждый человек мог выдержать, не говоря уже про животных. Они преодолевали не менее восьми миль в час и ехали без отдыха и остановок более восемнадцати часов. Однако даже для выносливых животных есть свой предел. Оба всадника также совершенно обессилели, и Пенрод решил сделать привал. Они отдыхали часа четыре, если верить карманным часам Пенрода, но когда стали поднимать верблюдов, один из них – самый старый и слабый – наотрез отказался продолжить путь. Недолго думая, Пенрод пристрелил загнанное животное, и, распределив его груз по остальным верблюдам, они помчались дальше с прежней скоростью.

В конце следующего восемнадцатичасового этапа Пенрод прикинул, что до Нила в десяти милях от Хартума им предстоит преодолеть еще как минимум девяносто, а может, и все сто миль. Якуб с ним согласился, хотя его расчеты строились по совершенно другим критериям. Судя по всему, они уже прошли половину пути, но это стоило им слишком дорого – тридцать шесть часов напряженной езды и только четыре часа отдыха. Они попытались накормить верблюдов, но те решительно замотали головами, отказываясь принимать скудную пищу да еще в таком мизерном количестве.

Когда верблюды отдыхали от второго перехода, Пенрод осмотрел каждое животное и проверил содержимое кожаных бурдюков, определяя запасы воды. Обдумал соотношение груза, длину предстоящего пути и физическое состояние каждого животного и в конце концов решил испробовать другой план. Он тут же изложил его Якубу, на что тот тяжело вздохнул и почесал бок, высоко задрав длинную арабскую рубашку. Это означало, что его одолевают серьезные сомнения. После долгих раздумий он неохотно кивнул, но так и не подтвердил согласие словами.

Они выбрали двух самых молодых и крепких верблюдов, отвели их подальше, чтобы не видели остальные, и щедро напоили из прихваченных бурдюков. Верблюды жадно глотали воду, и казалось, никогда не утолят жажду. Пенрод прикинул, что каждый из них выпил как минимум по тридцать галлонов бесценной в пустыне жидкости. И это мгновенно принесло свои результаты. Животные взбодрились и с жадностью набросились на еду, от которой отказались их ослабевшие и истощенные долгим переходом собратья. Наконец они полностью восстановили силы и готовы были продолжать путь. Наблюдая за ними, Пенрод не переставал поражаться физической выносливости этих чудесных творений природы.

Через четыре часа отдыха они отвели их к остальным, неподвижно лежавшим на горячем песке. Оседлав ослабевших животных, они переложили на их спины оставшийся груз, освободив двух самых крепких от какой бы то ни было ноши, кроме седел. Таким образом, слабые верблюды несли на себе не только груз, но и седоков, а окрепшие бежали рядом налегке. Первый верблюд рухнул на землю уже через три часа напряженного пути, и Пенрод без колебаний пристрелил загнанное животное. Затем они с Якубом напились до отвала, а оставшуюся воду распределили между двумя крепышами.

Они продолжали продвигаться вперед с прежней скоростью и в течение следующих десяти миль потеряли еще двух слабых верблюдов. Один из них упал замертво, когда они поднимались на высокий склон песчаной дюны, причем рухнул так неожиданно, словно ему выстрелили в голову. А через полчаса другой верблюд хрипло застонал, издал предсмертный вопль и тяжело опустился на задние ноги. Он умирал медленно, закрыв глаза длинными ресницами. Пенрод, стоя над обреченным животным с револьвером, тихо сказал:

– Спасибо, старик. Надеюсь, твое путешествие в вечность будет не столь мучительным. – И выстрелил ему в голову.

Они снова вволю напоили двух оставшихся верблюдов и сами выпили сколько могли. Верблюды казались бодрыми и готовыми к долгому пути. Якуб остановился рядом с ними и посмотрел вдаль. Вплоть до горизонта тянулись небольшие дюны, а за ними виднелись вершины горной гряды.

– Еще восемь миль до реки, – подытожил он.

– Если моя задница выдержит такой долгий путь, – устало проворчал Пенрод, с трудом взбираясь в седло.

У него ныли все кости, болели мышцы, а иссушенные солнцем и ветром глаза закрывались от усталости. Пришпорив верблюда, он полностью отдался во власть животного и вскоре задремал, покачиваясь в такт размеренного бега. Ровное пространство пустыни осталось далеко позади, а однообразные песчаные дюны и голые вершины холмов были настолько похожими друг на друга, что невольно создавалось впечатление, будто они топчутся на месте в этом жутком и бесконечном пространстве.

В своем деревянном седле Пенрод неожиданно провалился в бездну тяжелого, как свинец, и мрачного, словно сумрак ада, сна. В какой-то момент он утратил контроль над собой и чуть не свалился наземь, но твердая рука преданного Якуба поддержала его в последнюю минуту. Пенрод поднял голову, виновато посмотрел на друга и бросил взгляд на солнце. Они ехали не более двух часов.

– Еще шесть часов, – сказал он и тряхнул головой, отгоняя сонливость.

Он знал, что в любую минуту может снова провалиться в забытье, и поэтому соскочил на землю и какое-то время бежал рядом с верблюдом, пока не вспотел от невыносимой жары и физической нагрузки. После чего спокойно поскакал за Якубом, не опасаясь, что снова уснет. Правда, ему еще дважды приходилось проделывать этот трюк, а в самом конце пути он заметил, что животное резко сменило ход.

– Они почувствовали реку! – закричал ему Якуб, радостно взмахнув рукой.

– Ну и сколько же до нее?

– Час, а может, чуть дольше! Потом свернем на восток и выедем прямо к реке.

Этот час тянулся очень медленно, но верблюды резво продвигались вперед, пока в сгустившемся от жары воздухе не появилась еще одна возвышенность из сланцевой глины. Пенроду она показалась такой же, как и сотни других, встреченных на пути после переправы через реку, но Якуб радостно улыбнулся и показал на холмы:

– Я хорошо знаю это место!

Он повернул верблюда, и животное охотно ускорило шаг. Яркий диск солнца уже находился на полпути к западному небосклону, и их длинные тени весело подрагивали на голой песчаной земле.

Вскоре они подошли к невысокой горной гряде, и Пенрод жадно вгляделся в даль в надежде увидеть долгожданную зеленую полоску, но впереди лежала голая земля без всяких признаков прибрежной растительности. Но Якуб был полон энергии и бодро тряс на горячем ветру своими длинными, слипшимися от жары кудрями. А верблюды так же бодро отмеривали шаг за шагом по песчаной равнине.

Через некоторое время впереди показалась еще одна голая вершина, возвышавшаяся над пустыней, как голова сказочного чудовища над поверженными врагами. Якуб пришпорил верблюда и пустился к Пенроду с бешеной скоростью.