Фергюс прошагал по подвалу дальше и поднял край еще одного брезента. Там лежали патронные сумки, снабженные защелками с быстрым размыканием клапана; на ящике краской было написано: «1000 патронов, калибр.303».

– Вполне хватит, чтобы провернуть наше дело, – сказал Фергюс и, сжав руку Марка, повел его дальше.

А дальше были стойки с винтовками, хоть сейчас готовыми к бою; вороненая сталь стволов блестела в электрическом свете оружейной смазкой. Фергюс взял одну винтовку и протянул ее Марку:

– А вот на этой стоит твое имя.

Марк взял винтовку. «Ужасно знакомое ощущение», – подумал он.

– У нас такая только одна, я как ее увидел – сразу подумал о тебе. Настанет время, и ты из нее постреляешь.

Снайперская винтовка Ли-Энфилда образца 1914 года, вес такой, что держать в руках естественно и легко… но все это вызывало в душе у Марка муторное ощущение. Ни слова не говоря, он вернул винтовку Фергюсу, и тот подмигнул младшему товарищу, прежде чем аккуратно поставил ее на место.

Как опытный экскурсовод, все самое интересное Фергюс приберег напоследок. Эффектным движением руки он отбросил очередной тяжелый брезент, и Марк увидел под ним оружие посерьезнее: станковый пулемет «максим» с толстым гофрированным водяным кожухом вокруг ствола. В своих многочисленных модификациях этот пулемет обладал сомнительной славой: он положил больше человеческих жизней, чем любое другое отдельно взятое оружие, которое изобрел разрушительный гений человека.

Этот являлся одним из членов смертоносной семейки, пулемет системы Виккерса-Максима, стреляющий пулями калибра.303, марка VI.В, а рядом с ним стопкой лежали коробки с пулеметными лентами. В каждой ленте – 250 патронов. Прицельная дальность стрельбы – 2440 футов, эту дистанцию пуля пролетает за одну секунду, скорострельность – 750 выстрелов в минуту.

– Ну, что скажешь, товарищ? Ты спрашивал, чем мы собираемся воевать… как считаешь, для начала хватит?

В тишине подвала доносился до слуха из зала наверху едва слышный, но явственный детский смех.

Марк сидел в одиночестве на самой высокой точке гряды невысоких холмов, протянувшейся на запад; эта черная гряда с железосодержащей породой выступала из плоской сухой земли и напоминала снабженную гребнем спину крокодила, всплывшего на поверхность спокойного озера.

Он всю ночь не спал, вспоминая о тайном арсенале, и теперь не мог отделаться от ощущения, словно в глаза ему сыпанули песком, а кожа на щеках высохла и натянулась.

Бессонная ночь оставила ему некое темное чувство, легкость мысли, совершенно оторванной от действительности, и теперь он сидел под ярким солнцем, нахохлившись как сыч, и внутренним взором всматривался в образы, теснящиеся в его голове, словно видел их впервые.

В груди рождалось смутное чувство смятения и тревоги; он понял, насколько бездумно плыл по течению, которое принесло его сюда, на самый край бездны. Лишь снайперская винтовка в руках и детский смех заставили его опомниться и прийти в чувство – словно кто-то протянул ему кончик веревки, чтобы он смог выбраться из этого ужаса.

Все его воспитание, все его твердые убеждения сходились к одной мысли о святости закона и порядка, об обязанностях перед обществом. За это он воевал и всю свою взрослую жизнь посвятил борьбе за эти убеждения. А сейчас вдруг из-за собственного равнодушия и апатии его принесло к лагерю врага; его уже поставили в один ряд с огромным количеством людей, презирающих законы, ему уже дали в руки оружие и призвали начать работу разрушения. Теперь он ни на секунду не сомневался в том, что все их слова, все, что выкрикивал его друг перед сборищем пьяных рабочих, – пустая риторика, краснобайство, ведь он своими глазами видел настоящее, боевое оружие. Война грядет жестокая и безжалостная. Он понимал Гарри Фишера и те силы, которые движут им. Он понимал Фергюса Макдональда, человека, который и раньше убивал людей, и довольно часто. И он снова станет убивать не моргнув глазом.

Марк громко застонал, ошеломленный тем, чему он позволил случиться в своей жизни. Он-то ведь не понаслышке знает, что такое настоящая война, он носил форму солдата королевской армии и был награжден медалью за отвагу.

Стыд жег его, ему было тошно думать об этом, и, чтобы не допустить подобной слабости в будущем, он пытался докопаться до причин: как могло произойти, что его втянули в это дело?

Марк понял, что это случилось, когда он оказался потерянным и одиноким, когда у него не осталось ни дома, ни семьи и Фергюс Макдональд стал для него единственным прибежищем в этом холодном мире. Фергюс был его старшим товарищем, с которым он прошел огонь и воду и которому безоговорочно доверял. Фергюс являлся для него непререкаемым авторитетом, он заменил ему отца, и Марк пошел за ним, благодарный ему за то, что тот взял на себя роль руководителя, и не очень-то спрашивал, куда Фергюс его ведет.

Свою роль тут, конечно, сыграла и Хелена; она тоже имела над ним власть, и ее влияние на него было настолько мощным, что редко кто мог бы похвастаться чем-то подобным относительно другого человека. Мысли о ней постоянно преследовали его. Она пробудила в нем слишком долго подавляемую и жестко контролируемую чувственность. Стена, которую он выстроил, чтобы сдерживать этот инстинкт, вот-вот готова была разрушиться; когда это случится, держать в узде свое влечение он окажется не в состоянии – одна мысль об этом приводила его в настоящий ужас.

Теперь он пытался оторвать образ этой женщины как человека от ее женственных чар, пытался увидеть в ней личность, порвать в клочки губительные сети, которыми она опутала все его чувства. И ему это удалось настолько, что он понял: восхищаться ее личностью он не способен, а тем более сделать ее матерью своих детей. К тому же она ведь является женой его старого товарища, который полностью доверял ему в этом смысле.

Теперь он чувствовал, что готов принять решение уехать и твердо его исполнить.

Он немедленно покинет Фордсбург, оставит Фергюса Макдональда с его темными, разрушительными интригами и заговорами. При этой мысли на душе у Марка сразу стало легче. Он не станет скучать по своему другу, он не станет скучать и по этому серому, как монастырская келья, отделу зарплаты с его ежедневной епитимьей скуки и тягомотной работы. В груди у него снова запылал огонь, и ему показалось, что он стоит на пороге новой жизни.

Да, он уедет из Фордсбурга следующим же поездом… но как же Хелена?

Пламя в груди замигало и сникло, и настроение сразу упало. Представив себе такую перспективу, он ощутил почти физическую боль. Под мощным напором страсти стена дала трещину.

Уже стемнело, когда он поставил велосипед под навесом; в доме слышались веселые голоса и громкий смех. За кухонными занавесками горел свет. Войдя на кухню, Марк обнаружил, что за столом сидели четверо. Хелена быстро подбежала к нему и, смеясь, порывисто обняла; щеки ее горели. Взяв его за руку, она подвела юношу к столу.

– Проходи, товарищ, садись с нами, – сказал Гарри Фишер, глядя на Марка тяжелым взглядом, и качнул копной спадающих на лоб жестких как проволока темных волос. – Как раз вовремя; у нас праздник, присоединяйся.

– Хелена, тащи парню стакан! – рассмеялся Фергюс.

Выпустив его руку, она поспешила к шкафу, чтобы принести стакан и наполнить крепким портером.

Гарри Фишер, глядя на Фергюса, поднял стакан:

– Итак, товарищи, позвольте представить вам нового члена Центрального комитета Фергюса Макдональда.

– Замечательно, правда, Марк? – Хелена пожала его руку.

– Человек он правильный, – рокотал Гарри Фишер. – Так что назначение пришло как раз вовремя. Нам нужны такие стойкие и принципиальные люди, как товарищ Макдональд.

Остальные двое, члены местного комитета партии, согласно закивали со стаканами в руках; Марк хорошо их знал, часто встречая на собраниях.

– Давай к нам, дружок, – пригласил Фергюс и подвинулся, давая ему место за столом, и Марк втиснулся рядом с ним, чем сразу привлек всеобщее внимание.

– И такие, как ты, наш юный друг, нам тоже нужны, – сказал Гарри Фишер, кладя ему волосатую руку на плечо. – Скоро и тебе выдадим партийный билет…

– Ну, что скажешь, дружок, а? – подмигнул ему Фергюс и ткнул локтем в ребра. – Обычно на это требуется года два, а то и больше; кого попало мы в партию не принимаем, но в Центральном комитете у тебя теперь есть друзья…

Марк хотел что-то ответить, отказаться от предложенной ему чести. Его мнением никто не интересовался, все считали, что он выдвиженец Фергюса, что он свой. Марк хотел было опровергнуть это, сообщить о своем решении, но вовремя спохватился; то самое чувство опасности подсказало не делать этого. Он ведь видел в подвале оружие, и если он им не друг – значит враг, которому стали известны их секреты, а это для него смертельно опасно. Им нельзя так рисковать. Насчет этих людей у него теперь не осталось никаких сомнений. Если они сочтут его врагом, то обязательно позаботятся, чтобы он не передал их секреты кому-нибудь еще. Раньше надо было думать, а теперь уже поздно.

– Товарищ Макдональд, у меня для тебя есть важное задание. Это срочно и жизненно необходимо. Ты не мог бы взять на работе отпуск недельки на две?

– Скажу, мать заболела, – усмехнулся Фергюс. – Когда ехать и что надо делать?

– Отправишься, скажем, в среду; мне нужно время, чтобы подготовить инструкции, да и тебе следует подготовиться.

Гарри Фишер сделал глоток пива, и на верхней губе у него осталась пена.

– Ты должен побывать во всех местных комитетах… Кейптаун, Блумфонтейн, Порт-Элизабет… надо поточнее скоординировать наши действия.

У Марка словно камень с души свалился, хотя оставалось и чувство вины: с Фергюсом теперь разбираться не придется. Друг отправится выполнять задание, а он просто потихоньку ускользнет. Он поднял голову и вздрогнул: Хелена сверлила его пристальным взглядом. Она буквально пожирала его жадными глазами – так леопард смотрит на жертву из своего укрытия в последние мгновения перед прыжком.

Но, встретившись с ним взглядом, она снова улыбнулась своей потаенной, всепонимающей улыбкой, и кончик ее розового языка коснулся приоткрытых губ.

Сердце Марка болезненно застучало, и он торопливо перевел взгляд на стакан с пивом. Они останутся с Хеленой одни – от этой перспективы ему стало страшно, а в груди поднялась горячая волна страсти.

Провожая Фергюса на вокзал, Марк нес его дешевенький, видавший виды чемодан; и когда они решили срезать дорогу через открытый вельд, под ногами у них захрустел густой и белый как сахар иней, сверкающий мириадами бриллиантовых искр в первых лучах восходящего солнца.

На вокзал явились еще четверо провожающих, все члены партии; почтовый поезд, идущий на юг, тяжело дыша и пуская в морозный воздух густые клубы пара, наконец-то прибыл, опоздав на тридцать пять минут.

– Для наших железных дорог тридцать пять минут – сущий пустяк, – смеялся Фергюс.

Он по очереди пожал товарищам руки, похлопал каждого по плечу и поднялся по железным ступенькам в вагон. Через открытое окно Марк передал ему чемодан.

– Ты там присматривай за Хеленой… да и сам тоже – смотри у меня, – сказал на прощание Фергюс.

Марк стоял на платформе, провожая взглядом убегающий на юг поезд; состав стремительно уменьшался, пока совсем не исчез из виду, и стук его колес вначале превратился в шепот, а вскоре и вовсе затих. Марк повернулся и пошел вверх по склону холма в сторону шахты. Как раз в это время скорбно завыли гудки; эхо их воплей отражалось от высоких желтых склонов отвалов, призывая нестройные колонны людей поспешить и поскорее приняться за работу. Марк шагал вместе с ними, один из тысяч, ничем не отличаясь от остальных – ни внешностью, ни достижениями. И снова, уже в который раз, в груди его закипело острое чувство досады, сопровождаемое смутным, но все растущим пониманием, что настоящая жизнь – это нечто другое, что он способен на нечто большее со своей молодостью и энергией. Он с любопытством смотрел на спешащих вместе с ним к железным воротам шахты людей, подгоняемых властными завываниями гудка.

Все шли с замкнутыми, отрешенными лицами, за которыми – Марк не сомневался в этом – скрывались те же недобрые опасения, которые сейчас одолевали его самого. Наверняка и они, особенно молодые, чувствовали всю тщету их тупой, ежедневно повторяемой работы. Те, кто постарше, с сединой в волосах, наверняка сожалеют о бездарно прожитой жизни; им горестно вспоминать о тех длинных солнечных днях, когда они гнули спину в бесконечной каторжной рутине ради богатства одного человека. Они непременно должны скорбеть о том, что скоро уйдут, не оставив после себя ни следа, ни памяти, разве что сыновей, которые повторят все тот же бессмысленный круг, ведь каждого из них можно заменить другим и без каждого можно обойтись.

У ворот он задержался; постоял в сторонке, пропуская мимо себя этот поток человеческого материала, и в груди его нарастали радостное волнение и уверенность в собственном особом предназначении, в том, что впереди у него большие дела, что в жизни его ждет некое особое место и он должен искать и найти его.

Он поспешил вперед, неожиданно для себя охваченный чувством благодарности к Фергюсу Макдональду за то, что тот оказал на него давление, заставил его посмотреть на себя со стороны и прервал этот бездумный дрейф по течению, которому Марк отдавался с тех пор, как бежал из Ледибурга.

– Андерс, вы опоздали.

Начальник отдела поднял голову от бухгалтерских талмудов и строго посмотрел на Марка. Каждый из его подчиненных сделал то же самое: перед юношей возник длинный ряд обращенных к нему лиц с одинаковым строгим, осуждающим выражением.

– Что скажете в свое оправдание?

– Да я всего на минутку, очистить стол, – улыбаясь, ответил Марк, все еще ощущая веселое волнение в груди. – И навсегда попрощаться с вами.

Осуждающее выражение на лицах исчезло, сменившись потрясением.

Уже в сумерках Марк открыл заднюю калитку и прошел на кухню. Весь день он гулял без цели, не мог усидеть на месте – новые чувства будоражили его, новые мысли теснились в голове и толкали вперед. И только увидев свет за окошком и почуяв запах горячей пищи, Марк понял, как сильно он проголодался.

Кухня оказалась пуста, но из комнаты его окликнул голос Хелены:

– Марк, это ты?

Не успел он ответить, как она появилась в проеме двери и прислонилась бедром к косяку.

– Я уже думала, ты сегодня совсем не придешь.

На ней было синее платье. Марк уже знал, что это ее лучший наряд, который она берегла для особых случаев; мало того, она еще и накрасилась – прежде Марк не замечал, чтобы она пользовалась косметикой. На щеках румяна, губы напомажены, и это придавало новый глянец ее обычно желтоватой коже. Короткие темные волосы вымыты и, зачесанные назад и схваченные над одним ухом черепаховой заколкой, лоснились в свете лампы.

Марк смотрел на нее и глаз не мог оторвать. Ноги ее, в туфлях-лодочках, обтянутые шелковыми чулками, выглядели стройными и холеными.

– Что ты на меня так смотришь, Марк?

– Ты… – начал он внезапно охрипшим голосом, и у него перехватило дыхание; он откашлялся. – Ты сегодня такая красивая.

– Благодарю вас, сэр, – она засмеялась низким, гортанным смехом и сделала медленный пируэт, двумя руками расправив перед ним юбку. – Я рада, что тебе понравилось.

Она подошла к нему и взяла за руку. И снова ее прикосновение словно током ударило его – однако ощущение оказалось приятным, словно ныряешь в озеро со скалы.

– Садись, Марк, – она подвела его к стулу во главе стола. – Я хочу угостить тебя хорошим пивом.

Она подошла к домашнему леднику и достала бутылку.

– Я сходила в мясную лавку и купила гуся… ты любишь жареного гуся? – весело спросила она, вынимая пробку и наливая пиво ему в стакан.

У Марка слюнки потекли.

– Обожаю, – ответил он.

– С жареной картошкой и тыквенным пирогом.

– Душу готов за это продать.

Хелена радостно рассмеялась: куда подевалась обычная сдержанность и стеснительность Марка? Вокруг него словно витала некая аура, которая возбуждала и ее саму.

Она принесла два стакана и бочком села перед ним на стол.

– За что выпьем?

– За свободу, – без колебаний ответил он, – и за светлое завтра.

– Мне это нравится, – сказала она и звякнула стаканом о его стакан, наклонившись к нему так, что вырез платья оказался прямо на уровне его глаз. – Но почему только завтра, почему бы светлому будущему не начаться прямо сейчас?

Марк засмеялся:

– Хорошо, тогда за прекрасный вечер, темную ночку и светлое завтра!

– Марк! – с притворным недовольством поджала губки Хелена.

Он сразу покраснел и смущенно хмыкнул:

– Нет-нет, я вовсе не хотел… ужасно прозвучало. Я…

– Небось всем девушкам говоришь такое.

Хелена быстро встала. Ей не хотелось его смущать, портить ему настроение, и она подошла к кухонной плите.

– Гусь уже готов, – объявила она, – и если ты проголодался…

Она села напротив, предвкушая удовольствие, с которым будет наблюдать, как он с аппетитом ест, намазывать ему толстые куски хлеба желтым деревенским маслом и подливать в стакан пиво.

– А ты что, разве не будешь?

– Я не голодна.

– Но это же вкусно. Ты сама не знаешь, от чего отказываешься.

– Правда вкусно? Или другие девушки готовили тебе вкуснее? – игриво спросила она.

Марк опустил глаза в тарелку и нагрузил вилку едой.

– У меня не было девушек.

– Ой, Марк, так я тебе и поверила! Такой молодой, симпатичный, а там во Франции полно красивых француженок. Наверняка они были от тебя без ума.

– У нас не было времени. И вообще… – он замолчал.

– Что – вообще? – приставала она.

Он посмотрел на нее, секунду помолчал и заговорил. Ему вдруг стало просто говорить с ней, его подогревало новое ликующее настроение, да и после еды и пива он чувствовал себя легко и непринужденно. Он говорил с ней, как еще никогда не говорил ни с одним человеком, и она отвечала ему с откровенностью мужчины.

– Послушай, Марк, это же чушь собачья. Не всякая ведь женщина больна, больны только уличные.

– Да, я знаю. Я им не доверял, но, понимаешь, ведь только с ними можно… – он на секунду замолчал. – А с другими ребенок получится, – запинаясь, проговорил он.

Она всплеснула руками и радостно рассмеялась:

– Ах, милый мой Марк! Ты пойми: забеременеть не так-то просто. Вот я замужем уже девять лет, а детей у меня нет.

– Гм… – неуверенно хмыкнул Марк. – Ну, просто ты другая. И я не имел в виду тебя. Я имел в виду других девушек.

– Даже не знаю, как к этому относиться… это что, комплимент или оскорбление? – продолжала дразнить его Хелена.

Она давно поняла, что он девственник. Он так и сиял откровенной невинностью, трогательной неопытностью, стеснительностью в присутствии женщин – его неповторимая робость скоро, конечно, пройдет, но сейчас она возбуждала ее еще больше, разжигала ее сладострастие. Теперь Хелена понимала, почему некоторые мужчины платят огромные деньги за то, чтобы лишить девушку невинности; она коснулась его обнаженного предплечья, наслаждаясь ощущением гладкой кожи и крепких мускулов и не в силах отвести от него руки.

– Нет-нет, это комплимент, конечно, – торопливо ответил Марк.

– Марк, а я тебе нравлюсь?

– Да, да! Ты мне нравишься больше, чем все другие девушки.