С точки зрения фармакологии, всё выглядело убедительно. Наружное применение дурмана даже в относительно умеренных дозах рождает бредовые галлюцинации, за которыми следуют рассеянность и амнезия. А превышение дозы влечёт оцепенение и смерть.

У меня был ещё один, подсказанный интуицией повод связывать действие дурмана с явлением зомбирования. Жизнь в представлении многих индейских племён подразделяется на стадии от рождения до инициации, затем брак и, в конце концов, смерть. При смене этапов важную роль играет ритуальная сторона этого процесса. Когда я первый раз услышал от Клайна и Лемана отчёт о воскрешении Нарцисса из мёртвых, мне оно показалось типичным «обрядом перехода»^[31] от жизни к смерти, но в искажённой форме.

Видимо, дурман связан с этими решающими «транзитными» моментами в обрядах перехода теснее других наркотиков. Например, индейцы луисеньо из Южной Калифорнии убеждены, что все юноши должны при помощи дурмана погружаться в наркоз в ходе посвящения в мужчины. Алгонкины и другие североамериканские племена также используют его, именуя уисоккан.

Половозрелых юношей специально изолируют и сажают на пару недель наркотической диеты. В ходе продолжительной интоксикации они забывают, что когда-либо были детьми и учатся вести себя по-мужски.

Южноамериканские хиваро или шуара – знаменитые охотники за головами на юге Эквадора^[32], опаивают молодь смесью маикуа, посылая шестилетнего ребёнка на поиск его собственной души. Если мальчику повезёт, она предстаёт перед ним в виде пары крупных хищников, например, ягуара и анаконды. А потом эта душа вой дёт в его тело.

Для большинства индейских племён дурман тесно связан со смертью. В горных районах Перу его называют уака, что на тамошнем диалекте кечуа^[33] означает «могила», в виду способности одурманенных угадывать места захоронения своих пращуров. Живущие на юго-западе зуни жуют дурман чтобы вызвать дождь, посыпав глаза толчёным корнем этого растения, они просят духов мёртвых о посредничестве в этом деле с соответствующими богами. Очевидная связь дурмана с силами тьмы и смерти указывала на то, что он был компонентом в составе яда зомби.

Естественно, наше внимание было обращено именно на Datura stramonium, именуемом на острове Гаити «огурцом живого мертвеца». Хотя родина этого растения Азия, в силу своих свойств оно стало широко известно всей Европе и Африке ещё с доколумбовых времён. Поскольку Шултс не имел сведений об использовании дурмана индейцами Карибского бассейна, а также в виду африканского происхождения гаитян, меня особо интересовала судьба дурмана в Западной Африке.

В тот же день мы без особого удивления выяснили, что Datura stramonium применяется множеством племён. Нигерийская народность хауса использует семена дурмана для усиления действия ритуальных напитков. Им угощают юношей фульбе^[34] для поднятия духа в ходе проверки их на мужественность шаро^[35]. Тоголезские знахари при решении спорных вопросов потчуют стороны питьём из листвы и корня Lonchocarpus capassa^[36], которым травят рыбу. Во многих частях Западной Африки сохранился оригинальный вид убийства, когда женщины разводят жучков на подвиде дурмана, чтобы отравить неверного любовника их испражнениями.

Если Африка – родина этой отравы, разумно предположить, что там же находится и противоядие, которым грезит Клайн. Вот почему меня так порадовала информация о том, что признанное медициной средство против отравления дурманом получают из одного западноафриканского растения. Это лекарство называется физостигмин^[37], его основа была добыта из стручковой лианы, известной как калабарская фасоль, произрастающей в прибрежных болотах от Сьерра-Леоне на юге до Камеруна на востоке. Оно широко известно населению калабарского побережья, где река Нигер впадает в Гвинейский залив – там, откуда предков современных гаитян вывозили на плантации Нового Света.

Короткий этнографический экскурс в XVIII-й век показал, что плантаторы-французы в Сан-Доминго, ныне Гаити, были весьма внимательны при отборе рабов. Учитывая чудовищный уровень смертности на острове, они решили, что привозные африканцы обойдутся дешевле тех, что выращены в неволе.

За какие-то двенадцать лет, между 1779 и 1790 гг., морским путём в Сан-Доминго на суднах, шедших, огибая побережье Африки, от Сьерра-Леоне до Мозамбика, было доставлено почти 400 000 рабов. И хотя этих несчастных отлавливали в разных местах, у их собственников имелись, конечно, свои предпочтения. Сенегальцев ценили за высочайшего образца нравственность вкупе с кротким характером (такие заверения из уст рабовладельцев говорят об их чувстве юмора). А уроженцы Сьерра-Леоне, Берега Слоновой Кости и Золотого Берега^[38] славились упрямством и склонностью к побегам и мятежу. Игбо^[39] с юга Невольничьего берега (в современной Нигерии) работали исправно, но считались склонными к суициду. Высоко ценились уроженцы Конго и Анголы, и их закупали в немалом количестве. Но лучшим считался люд с Невольничьего Берега – основного центра европейской работорговли.

Размах работорговли был настолько широк, что в Дагомейском королевстве она стала отраслью государственной промышленности^[40]. Экономика этой страны полностью зависела от ежегодных набегов в соседние страны. Толпы захваченных жертв: наго, махи и арада из западных йоруба^[41] – перегоняли в Нигер, где они попадали в лапы одиозного племени эфик^[42]. Национальным промыслом этого старокалабарского клана была торговля людьми.

Исконно эфик были рыболовами, а жили они в идеально расположенной для работорговли дельте реки Нигер, имея преимущество в этой горестной битве за «живой скот». Ветра и течения, господствующие в этом краю, вынуждали суда на обратном пути в Европу и Америку плыть южнее, к Невольничьему берегу, где хозяйничали эфик. Получив европейское оружие, эти алчные посредники полностью контролировали торговлю с отдалёнными районами. Само название клана происходит от слова «ибибио-эфик», которое означало «притеснять». Имя они получили от соседних племён, обитавших в низовье рек Калабар и Кросс, которых эти эфик и «притесняли», не допуская до прямых контактов с белыми оптовиками.

Но и эфик с европейцами были не очень сговорчивы, требуя плату вперёд. Европейцы регулярно вносили задаток ходовой валютой – солью, хлопком, полотном, железом, латунью и медью. Всё это стоило тысячи фунтов стерлингов. Вдобавок к обмену товара на рабов также взималась пошлина за привилегию иметь дело непосредственно с вождями эфик. Некоторые суда стояли на якоре в течении года, однако ни один белый не имел права сойти на берег. Разрешения забрать «живой груз» приходилось ждать месяцами.

Каждым крупным поселением эфик управлял обонг или вождь, который поддерживал порядок, посредничал в спорах и командовал войском в случае войны. Но помимо власти светской, существовала не менее влиятельная сила в лице тайного общества под названием Эгбо или Общества Леопарда^[43]. Это была чисто мужская организация со своей табелью о рангах, каждому из которых соответствовал характерный костюм. Хотя внешне обонги и эгбо функционировали раздельно, влиятельные члены общины заседали в советах обеих группировок. Не забывая воздавать почести обонгу, который сам мог быть членом сообщества, эгбо часто эксплуатировали зловещий флёр, которым была окутана их иерархия, для устрашения рядовых граждан.

Закрытый совет общинных старейшин учреждал состав верховного суда, «дети леопарда» издавали законы и следили за их соблюдением, решали важные дела, взимали долги и защищали имущество своих членов. Власть обладала широким спектром полномочий. Она могла налагать штрафы, пресекать единоличную торговлю, конфисковать имущество, арестовывать, удерживать и сажать нарушителей. За серьёзные преступления полагалась казнь – жертве отрубали голову или привязывали к дереву, отсекая нижнюю челюсть. Искалеченную таким образом, её ждала смерть.

Трибунал тайного общества решал вопрос о виновности или невиновности обвиняемого способом в наивысшей степени оригинальным. Подсудимому давали ядовитый напиток на восьми калабарских бобах, разбавленных водой в перемолотом виде. От такой дозы физостигмина начинается постепенный паралич нижней части тела, затем отказывают все мышцы, и следует смерть от удушья.

Напоив обвиняемого, ему велели спокойно стоять на виду у собравшихся на трибунал судей до появления первых признаков воздействия зелья. Затем ему приказывали пройти до линии, прочерченной на земле на расстоянии трёх метров. Если он умудрялся вызвать у себя рвоту и исторгнуть отраву, то его признавали невиновным и отпускали с миром. Если выблевать не выходило, но до линии он доходил, то тоже считался невиновным. Он быстро получал противоядие – кал, разбавленный водой, которой попользовалась женщина для подмывания.

Но всё-таки в большинстве случаев подсудимый погибал ужасной смертью, столь велика ядовитость калабарской фасоли. Тело раздирают ужасные конвульсии, из носа хлещет слизь, рот жутко дрожит. Если жертва умрёт от мучений, палач вырвет ей оба глаза, а труп выбросит в лесу.

Вплоть до последних лет работорговли территория эфик являла собой конвейер по депортации полностью деморализованных невольников. Для поддержания порядка и дисциплины эфик полагались на агентуру и палачей эгбо. Отправка в Америку задерживалась на недели и месяцы, в течении которых томившиеся в ожидании погрузки рабы наверняка слышали про гнусную пытку калабарской фасолью, а то и были подвергнуты ей.

Информация внушала оптимизм. Оказывающее сильнейшее психотропное действие растение, широко знакомое африканцам как парализующий яд, могло быть завезено на Гаити. А калабарская фасоль, дающая противоядие, произрастает в одном с ним регионе. И об этом свойстве также определённо известно по ту сторону Атлантики. Африканские виды дурмана растут на современном Гаити повсеместно. И хотя у нас нет аналогичных данных про калабарскую фасоль, её твёрдые бобы могли пересечь океан в целости, чтобы составить компанию дурману на плодородной почве Сан-Доминго.

Так, за один день библиотечных изысканий у меня по явилось нечто конкретное, гипотеза, при всей её шаткости отвечавшая скудным актам нашего досье. Сведения о фармацевтических свойствах двух ядовитых растений прибыли на Гаити вместе с невольниками. Где её, адаптировав для новых нужд, приберегли для практической магии, породившей слухи об оживлении мертвецов, актуальные и в наше время. Моя калабарская теория оставалась не более чем домыслом, но, по крайней мере, у нас появился скелет, который нам предстояло нарастить плотью новых идей и фактов. Они и приведут нас к разгадке этой сверхъестественной тайны.

При всем её изяществе и простоте, гипотеза оказалась ложной. Тем не менее, следуя ей, мне удалось обнаружить ключевую взаимосвязь феномена зомби с тайными обществами эфик.