В этом состоянии твое поведение не может не быть религиозным – в том смысле, что в этом состоянии невозможны насилие, агрессия, алчность или амбиции. Ты ничего не ищешь, даже так называемые духовные переживания. Ты не хочешь быть другим, отличным от того, чем являешься в этот конкретный момент; а что будет в следующий, ты на самом деле не знаешь. «Я пойду домой» – это идея. Возможно, я и не пойду домой. Это то, что присутствует на заднем плане, что, возможно, произойдет в будущем. Но нет определенности, так как это все еще слишком далеко от меня: путь домой. Между этим столько разных моментов, столько ситуаций, в которых я оказываюсь. Не то что бы ты останавливался и смотрел на цветок, это происходит иначе. Как только ты делаешь еще один шаг, появляется еще один цветок или что-то еще – машина, полная жизни девушка – и это забирает все твое внимание. В этом нет удержания того, что я сейчас вижу. Что ты видишь – то видишь. Ты просто смотришь на то, что там есть.

* * *

Хислоп: Вы говорили, что впервые это с вами случилось в Индии, когда вы слушали Кришнаджи.

У. Г.: Это было связано с переживанием смерти.

Хислоп: Расскажете об этом?

У. Г.: Я слушал Дж. Кришнамурти с 1947 года, и это произошло, пока я его слушал в период 1953–1954 годов. Однажды в Мадрасе он обсуждал тему смерти. Меня заинтересовала эта беседа. В качестве лектора Теософского общества я сам читал лекции на такие темы, как жизнь после смерти, теория кармы, реинкарнация, и прочие. Так что, естественно, меня заинтересовала эта тема. И я сказал себе: «Я читаю лекции на эту тему несколько лет и теперь мне нужно понять, что это за штуковина такая – смерть». Я не знал об этом ничего, кроме большого количества накопленных слов и информации.

К тому же я читал лекции о жизни после смерти. Я видел, как люди умирают, и слышал все эти объяснения.

В тот день, к концу беседы, Дж. Кришнамурти вновь и вновь задавал вопрос: «Что такое смерть?» Я не знаю, что произошло, но мой ум затих, и я сказал и про себя, и вслух: «Кроме всех этих обсуждений, которые я слышал, и моего собственного так называемого переживания смерти – кроме всего этого вы говорили о смерти, но я на самом деле…» А затем я замолк, в буквальном смысле остановился, и не смог завершить предложение; когда я сказал «но я на самом деле…», возникла внезапная пауза. Вместо того чтобы завершить предложение «но я на самом деле не знаю…», слова «не знаю» исчезли из моего сознания, а затем что-то со мной произошло. Как будто бы я исчез. Дж. Кришнамурти тогда посмотрел на меня, но ничего не сказал, а затем какие-то люди стали что-то ему говорить, и все продолжили обсуждение темы смерти, и все это продолжалось где-то еще час. Я не знаю, что произошло потом, и затем я вышел из зала. Я чувствовал себя так, будто я не от мира сего.

На следующий день я подошел к Дж. Кришнамурти и рассказал ему о своем грандиозном переживании смерти. Он только сказал: «Почему вы все это мне сейчас рассказываете?»

– Я просто рассказываю, так как это все так волнующе.

– Что тут волнующего? – спрашивал он вновь и вновь. – Почему вы хотите рассказать мне об этом?

– Не знаю, просто…

– Что можно понять о смерти? Можно ли ее по-настоящему постичь? И тот факт, что вы хотите об этом говорить, показывает, что вы на самом деле ее не постигли. В любом случае, как вы можете что-либо осознавать, когда такое происходит? У вас нет способа знать это; если это и правда есть в вашей жизни, у вас нет способа это знать. Почему вы спрашиваете у меня? Вы спрашиваете, чтобы я это подтвердил, но мое подтверждение или заявление, что это истинно или неистинно, не имеет для вас никакого смысла. Вы наверняка воспользуетесь этим и скажете: «Дж. Кришнамурти это подтвердил, это мой опыт». Однако в этом нет никакой ценности!

Позже я поделился этим экстатическим переживанием со всеми, очень возбужденно. Я был в эйфории, мне было так радостно. Это длилось несколько дней и затем ушло как любое другое возбуждение, как любое другое необычное переживание. А затем я вновь пошел к Дж. Кришнамурти и спросил, нужно ли мне посещать его беседы (смеется). Он сказал, что да, мне абсолютно необходимо это делать. Я не знаю, почему он это сказал и что он имел в виду.

В любом случае это было давно. Но, видите ли, что-то тогда произошло. Я бы назвал это переживанием ума, находящимся в сфере переживаний, но это вызвало во мне какие-то изменения – внешние изменения. Я бы назвал это полным, абсолютным равнодушием. Равнодушием к моим финансовым и семейным делам, образованию моих детей. А затем у меня пропал интерес и к моей теософской работе. Не то чтобы я захотел подать президенту Теософского общества свое заявление об увольнении – просто больше не было никаких амбиций.

Также изменился весь образ мышления; все, на что я смотрел и что читал, я видел как бы через какие-то новые очки. Как будто ты сменил стекло в своем автомобиле. Как это ни назвать – переживание смерти, или безмолвный ум, или как-то еще, это дало мне своего рода инсайт во всю проблему мышления. Я думал, что смогу по-новому объяснить философские концепции и по-новому их осветить. Я даже написал книгу о «Йога-сутре» Патанджали в свете учения Дж. Кришнамурти.

Хислоп: «Йога-сутра» Патанджали в свете учения Дж. Кришнамурти?

У. Г.: Да, это была мгновенная реакция, сразу после этого переживания. Каждую сутру я теперь видел совершенно иначе, и я думал, что именно так ее нужно интерпретировать; поэтому я написал это так, как считал нужным, с собственным комментарием. Это дало мне некое постижение жизни. И вся моя жизнь стала меняться, но не каким-то определенным образом. Я продолжал жить со своей семьей, но не было никаких отношений. Я читал жене лекции на тему того, что то время, когда мы жили как муж и жена, прошло; что теперь ей придется жить своей жизнью и заботиться о детях.

Я не дал этому [переживанию] время, чтобы оно «устаканилось» и чтобы можно было проследить, какое воздействие оно на меня окажет. Я продолжал заниматься своими делами, путешествовал и все такое, и я думал, что это [околосмертное переживание] сойдет на нет, но так не произошло. Что-то продолжало работать; это было как огонь, горящий внутри, это не давало мне ни минуты покоя, не то чтобы я не мог спать. Это было странное невротическое состояние – это не было обладанием понимания того, о чем говорил Дж. Кришнамурти, о чем говорили философы; однако я также начал думать, что Дж. К. чудесными словами описывал обычные переживания, и я сказал себе: это весь опыт или там было что-то еще? – ведь он использовал мистические выражения, полные абстракций. Все это – противоречия, раздражение, стремящиеся к самовыражению амбиции – продолжалось в подсознании. В тот период я однажды поколотил жену за то, что она что-то не одобрила. Как мог такой человек, практиковавший любовь, добродетельный – как он мог такое сделать, спрашивал я себя. Я смеялся над собой, но это было не смешно. Эти противоречия заставляли меня думать, что все это было не истинно, что, находясь в сфере переживания, это переживание ничего не значило. И я сказал себе: это было экстраординарное переживание безмолвного ума, оно оказало на меня подрывающий эффект, я пытался смотреть на все иначе, вот и все.

Такое «невротическое» состояние – я применяю этот термин за неимением лучшего – продолжалось несколько лет. Это было своего рода шизофреничное состояние – абсолютное безразличие ко всему вокруг, безразличие к тому, что о тебе говорят. Это продолжалось много лет и чуть было не закончилось полным срывом, но, к счастью, этого не произошло. И со временем это привело меня сюда, в Швейцарию. Не знаю, зачем я сюда приехал (смеется), не из-за моего внутреннего голоса (его не существует).

Когда-то у меня были способности к ясновидению – я мог просто посмотреть на человека и больше знать о нем, чем он сам о себе знал. Эти экстрасенсорные возможности у меня были в шизофреничный период: это называют «потерей связи с реальностью». Не то чтобы я был психом. Внутри я был совершенно нормальным, но все это продолжалось и продолжалось, и затем Дж. Кришнамурти перестал сюда приезжать.

Я вновь встретил его в Лондоне в 1964 году, и он пытливо меня допрашивал: «Почему вы здесь? Чем вы занимаетесь? Кто оплачивает ваше проживание?» И подобные вопросы, на которые нужно было давать честный ответ. Я не смог бы увильнуть от прямого ответа, поэтому перестал видеться с ним, так как ответов на его вопросы у меня не было. Я также считал, что нет смысла с ним видеться – возможно, не было способа получить то, что у него было; возможно, у него вообще ничего не было; так зачем же к нему ездить? Однако я ходил на его беседы, и для меня это было необычным «слушанием». В прошлом году я решил это или закончить, или исправить. Это конец, сказал я себе. В этот раз (1966 год, в Гштааде) я посетил все его беседы и обсуждения. Я начал туда ходить с самого первого дня. В тот момент, когда он начинал говорить о природе слушания, с моей стороны не было никакого слушания; это был странный процесс. Слова приходили, ударяли меня и уходили обратно. Слова вообще в меня не проникали; никакого смысла, просто слова; слова меня ударяли и уходили; в них вообще не было никакого смысла, или я сам повторял слова, те же слова, и то же быстрое повторение, слово за словом, продолжалось и продолжалось. Слова отражались от отражательной поверхности, на которую их бросали, и затем возвращались обратно. Этот процесс продолжался во время всей беседы.

Хислоп: Но вы не понимали слов?

У. Г.: Нет, не понимал. Была какая-то безнадежность, а не отчаяние. Однажды я прочел книгу о гинекологии и акушерстве – мне это было нужно для курсовой по физиологии в колледже. Я заинтересовался и стал читать на эту тему все больше и больше. В одной из книг, написанной большим авторитетом в гинекологии, я прочел описание случая применения акушерских щипцов. Когда все попытки принять ребенка с применением щипцов потерпели неудачу, когда никак нельзя помочь ребенку родиться, то если вы верите в Бога,

вы молитесь, а вот если не верите, что делать? Ждать. Объясняя эту ситуацию, автор книги использовал два выражения: полнейшая бездеятельность и бдительное ожидание.

Вот так и у меня – хотя с моей стороны была полная бездеятельность, внутри было это бдительное ожидание. Как будто чего-то ждешь. Несмотря на эту полнейшую бездеятельность внутри, когда слова входят и выходят… ум пребывал в состоянии внимания. Он чего-то ждал и, как я сказал вам вчера, в тот момент, когда я кого-то слушал, ум (а ум – хитрая штука, самый великий обманщик) меня обманывал, погружая в состояние безмолвия, осознавания и безмолвия… И когда все это прекратилось, я внезапно потерял интерес к моей автобиографии…

Здесь У. Г. переходит к теме своей автобиографии. Любопытно, что прежде чем перейти в естественное состояние, он на протяжении пяти лет диктовал Валентине описание нескольких событий из своей жизни, своей садханы, различных мистических переживаний и т. п. Но за несколько месяцев до того, как перешел в естественное состояние, он однажды вечером просто сжег все эти страницы. Когда Валентина вернулась с работы, она была в ужасе, увидев, как 350 страниц ее кропотливой работы превратились в золу в камине.

В чем смысл продолжать работу над автобиографией – этой бесполезной книгой! Никому не интересно, что я делал и говорил. События изложены очень красиво; возможно, кто-то из читателей и заинтересуется и захочет узнать, что же произошло с этим человеком, который все это пережил. Но вы же видите, что на самом деле с ним произошло? (смеется) Со всем этим огромным багажом прошлого он оказался здесь; такая автобиография не обладает никакой ценностью для кого-либо. Но те, кто читал эту ее часть и слушал это, подумали, что там есть что-то великолепное. Это то, как некоторые из нас жили, и это должно быть по-своему интересным. Но я сказал, что не вижу смысла все это продолжать; лучше было просто отказаться от этого. А они расстроились. В любом случае я сам не хотел продолжать. А затем начались эти физические изменения.

Хислоп: Вы говорите о том, что произошло в 1967 году?

У. Г.: Я говорю о 1966-м. Время бесед Дж. Кришнамурти прошло. В то время мне было интереснее разговаривать с людьми. Приезжали самые разные люди со всех частей света. Там были битники, хиппи (смеется). Это было похоже на карусель! Приезжал Дешикачари – учитель хатха-йоги Дж. Кришнамурти, а также многие другие, посещавшие беседы Дж. Кришнамурти.

А затем медленно что-то внутри стало, образно выражаясь, сгорать; что-то происходило, принимало внутри некую форму. Я думал, что, возможно, это мое воображение; я не знаю, что это было; но мое тело вдруг стало слабеть. Это началось после ноября или декабря 1966 года. В то время я был в Женеве. Я постоянно жаловался на боль; в те времена я ходил по десять-пятнадцать километров в день. Я решил, что слабость – следствие боли в голове, которую я испытывал каждый раз, когда спускался с горы или поднимался на нее, и я даже подумал, что это может быть результатом низкого давления. Я чувствовал тяжесть в голове и избегал высоты, однако тяжесть не исчезала. Я не обращал на это никакого внимания, хотя физическая слабость продолжалась очень долго. А затем я вдруг почувствовал себя очень сильным и здоровым, без всяких признаков боли.

Прямо перед началом бесед Дж. Кришнамурти – не помню, это было до начала бесед или после них, – тяжесть в голове вновь вернулась и не покидала меня несколько дней. Однажды я сказал, что с этого момента голова для меня не существует; эта часть головы больше не существует для меня.

Хислоп: Та часть, что над бровями?

У. Г.: Над бровями головы не было. Иногда я ощущал, что она там, а иногда ее не было, и тогда боль исчезала. А затем через несколько дней боль вновь возвращалась. При всем этом во время бесед Дж. Кришнамурти на протяжении десяти дискуссий я продолжал принимать участие в этой карусели, разговаривая с людьми. Несмотря на тяжесть в голове, я шел на беседы, приходил сюда и затем обсуждал Дж. Кришнамурти с посетителями. Люди думали, что у меня было глубокое понимание того, что этот человек говорит. Я помогал им понимать слова, абстракции собственным интересным образом. Но они также хотели, чтобы я обсуждал Дж. Кришнамурти, чего я делать не хотел. Я сказал, что нет смысла его обсуждать, так как учения Дж. Кришнамурти объяснить невозможно.

Некоторые друзья сказали: «Возможно, это и так, но ты, похоже, действуешь с какого-то другого уровня сознания». Один из молодых людей, посещавших беседы Дж. Кришнамурти, гонялся за мной дней десять. Каждый день он приходил сюда и спрашивал: «Как так получается, что ваше поведение так сильно отличается от моего; почему ваши реакции так отличаются? У вас вроде как нет тревог и забот. В чем дело?» Я сказал: «Не знаю. Я так живу. Я ни за чем не гоняюсь, у меня нет никаких амбиций, ничего такого, но не думай, что у меня есть то же самое, что и у него (Дж. Кришнамурти).

Он чем-то обладает, но это – не оно, в этом я уверен. Я такой же, как ты или любой другой, и ничем не отличаюсь». Но он не отставал. Он был полон решимости что-то от меня получить и сказал, что тот человек его больше не интересовал. Мне пришлось сказать ему, что здесь ничего нет; ничего, что можно было бы дать или как-то это втолковывать; здесь нет никакой заботы. Это для меня естественно. Но он настаивал на том, что это был другой уровень сознания. И вся эта карусель продолжалась.

А затем в следующем году, в августе 1967-го, начались образовательные беседы, и все эти боли исчезли – все, кроме физической слабости. Каждый день после беседы я ощущал жуткую усталость. Первые две были посвящены образовательным проектам для детей, которые не были мне интересны. Я спросил себя: «В чем смысл открывать школы в духе учения Дж. Кришнамурти? Это не будет успешным». Видите ли, если у вас что-то есть и если все эти мальчики, девочки и учителя, которые сидели вокруг Дж. Кришнамурти, поняли значимость всего этого, то будет работать не одна школа, а сотни по всему миру. Однако нельзя открывать школу от имени Дж. Кришнамурти. Когда я это сказал, многие подумали, что я циничен, а я ответил: «Представьте, что к вам пришел ученик с какой-то проблемой. Вы обратитесь к беседам Дж. Кришнамурти или к стенографическим записям, чтобы найти решение? Вы не сможете решить проблему, так как не поняли суть того, что этот человек говорил, и вы создадите еще больше проблем и для учеников, и для себя».