Песнь пятая

 
1.
Влюбляет армию в себя Армида,
Страданья, чувства для нее ничто,
Пойдут с колдуньей хоть под свод Аида
Уже не десять латников, а сто!
Такое предприятье – не для вида —
Возглавить должен кто-нибудь, но кто?
От полководца рыцари удачи
Ждут разрешенья каверзной задачи!
 
 
2.
Ключ подыскало небо к тайнику
И подсказало выход суверену:
Пусть сами воины в своем полку
Найдут Дудону павшему замену.
«Беды на войско я не навлеку
И самолюбья братьев не задену», —
Так он решил, передоверив труд
Тому, кого они же изберут.
 
 
3.
Он рыцарей созвал и властным тоном
Им объявил: «Я обещал не раз
Царевне овладеть дамасским троном,
Но в должный срок, и это не отказ!
Я непоколебим в решенье оном
И, как в былом, поддержки жду от вас,
Поскольку ничего нет неизменней
В умах людей, чем перемена мнений.
 
 
4.
Однако если ваш высокий ранг
Не помешает счесть сию затею
Рискованной для рыцарских фаланг,
Я с вами препирательств не затею.
Будь предо мною самый знатный франк,
Скажу я гордецу и богатею:
„Опасна авантюрная звезда,
Но мой совет не кнут и не узда!“
 
 
5.
Не уходить я вам даю свободу
Или уйти, но прежде, чем уйти,
В своих рядах вам должно воеводу
Взамен вождю убитому найти.
Счастливцев, подготовленных к походу,
Он отрядит числом до десяти.
Другого не назначу я условья —
Не сторож я для вольного сословья».
 
 
6.
Ответил полководцу младший брат:
«Ты мудр и с глупою не дружишь спешкой!
Твой долг – вести войска в обход преград,
А в молодых клокочет кровь: „Не мешкай!“ —
Азартный вызов нам милей стократ!
Боюсь, как бы презрительной усмешкой
Не оскорбила нас Европа вся,
Тебя за трезвый ум превознося!
 
 
7.
Дамаска штурм не назовешь забавой,
Но выгоду сулит его разгром.
Так пусть же лучшие на бой кровавый
Уйдут, как ты велишь, вдесятером». —
Евстахий притворялся, что за славой
Гоняется и за чужим добром.
Был окрылен в его отряде каждый
Не жаждой подвига – любовной жаждой!
 
 
8.
Червь ревности Евстахия снедал:
Ринальда он оглядывал с обидой,
Так был негодник статен и удал!
«Не увязался б только за Армидой
И этот захудалый феодал! —
Так думал принц. – Нет, сколько ни завидуй,
В доверье к выскочке придется влезть,
А значит, хитрость применить и лесть»:
 
 
9.
«Ринальд, ты к подвигам на бранном поле
Шагаешь по родительским следам!
Вождя в Дудоне чтил я поневоле
Из уваженья к прожитым годам.
Кто лучше подойдет для этой роли?
Кому сегодня голос я отдам?
Я, полководца брат единокровный,
Отныне твой вассал беспрекословный.
 
 
10.
Дудона пост и славу заодно
Я жертвую тебе без возражений,
Бульонский герцог уступил давно
Тебе главенство на полях сражений.
Итак, ты остаешься, решено!
Блажен защитник слабых, но блаженней
Поборник чести и высоких нужд:
Он искренне путей полночных чужд!
 
 
11.
Блеснуть у нас всегда найдется повод,
Собратьев я уговорил почти,
Есть у меня для них весомый довод:
Ринальд, один ты стоишь десяти!
Меня же искусал сомнений овод,
Остаться или все-таки уйти…
Я сдержанность твою ценю, однако:
Молчи, покуда не подам я знака».
 
 
12.
Умолк Евстахий, покраснев как рак.
В душе его читая без ошибки,
Ринальд чуть не сказал: «Достойный брак!»
И рот чуть не скривил в полуулыбке.
Амур ему не друг был и не враг,
Он юношу щадил при всякой сшибке:
Герой ревнивой страстью не пылал
И за Армидой гнаться не желал.
 
 
13.
Он был сражен Дудоновой кончиной,
Убийство как бесчестье пережив.
Шептал себе сквозь слезы: «Будь мужчиной!» —
Негодовал, что беззаконник жив!
Евстахий, похвалой небеспричинной
Легко Ринальду голову вскружив,
В душе неопытной затронул струны
Тщеславные – поддался рыцарь юный.
 
 
14.
Запальчиво вскричал он: «Предпочту
Я всем чинам, регалиям и званьям
Покорное служение Христу,
Но если братья с честным упованьем
Мне славу прочат на таком посту,
Я их не оттолкну с негодованьем.
Меня за доблесть рыцарская знать
Готова главарем своим признать!
 
 
15.
И если полк согласьем мне ответит,
Тебе в Дамаск уйти я помогу!» —
Евстахий верит, что помех не встретит:
В товарищеском ищет он кругу
Поддержки, но на то же место метит
Гернанд, в чьем сердце не нашла слугу
Любовь – он за коварной чаровницей
Не побежит, вассал иных амбиций!
 
 
16.
Восславил не один норвежский скальд
Гернанда род, гордиться заповедав
Страной, где сосны, холод и базальт,
Страной-союзницей датчан и шведов.
Гордился славой собственной Ринальд,
Не похваляясь подвигами дедов,
Хотя в роду его за сто веков
Не счесть ни мудрецов, ни смельчаков.
 
 
17.
Увы, для принца северной державы
Все счастье было в землях и казне.
Любого королевства вензель ржавый
Он солнцем почитал в голубизне.
Не ветеран, не дьявол моложавый —
Мальчишка, отличившийся в резне,
Претендовал на званье капитана —
Как он возненавидел шарлатана!
 
 
18.
Проведали об этом духи зла,
И в грудь Гернанду из глубин Аверна
Змеей неслышно ярость заползла.
С тех пор в душе его гнездилась скверна,
Не ослабляя скользкого узла.
Ее одну он слушал легковерно:
«Тебя юнец безродный перешиб! —
Нашептывал ему змеиный шип. —
 
 
19.
Себя причислил к знати родовитой
Нелепый выскочка, но чем он горд?
Когортой предков, лаврами увитой?
Но где поместья у его когорт?
Как смеет он с твоей живою свитой
Умерших предков сравнивать эскорт?
Не слишком ли заносчив раб, взращенный
В своей Италии порабощенной!
 
 
20.
Молокосос – соперник твой в борьбе?
Какими побужденьями он движим?
Не промелькни наглец в твоей судьбе,
Никто б не вспомнил о юнце бесстыжем.
Дудона пост по рангу был тебе —
Каким теперь он окружен престижем?
Он тем уже унижен, что холоп
Под командирский шлем подставит лоб!
 
 
21.
И если правда, что умерших души
Читают наши мысли и слова,
Себе, зажмурясь, затыкает уши
Старик Дудон, устав от хвастовства
Раба, кричащего о жирном куше,
Безумца, предъявившего права
На жезл заслуженного полководца, —
Щенок над нами, видимо, смеется!
 
 
22.
Пусть многие считают, что он прав,
И рукоплещут, как по уговору,
Пусть, веру, совесть и закон поправ,
Ринальд прислужников скликает свору,
Запомни: ты лишен исконных прав,
И Готфрид попустительствует вору.
Ты должен показать, спасая честь,
На что способен ты и кто ты есть».
 
 
23.
Как факел, сотрясаемый во мраке,
В Гернанде вспыхнул гнев от этих слов.
От раздраженья стыд забыл он всякий,
Ругался, как последний сквернослов.
С восторгом слушали его зеваки:
Громил, клеймил, язык перемолов,
И выставил предметом посмеянья
Ринальда благородные деянья.
 
 
24.
Любой высокий, бескорыстный жест
Гордец в Ринальде объявил пороком,
Свою же зависть выдал за протест
И сдобрил ложью, будто ненароком.
Он знал, что итальянцу надоест
Издевки слушать на плацу широком,
К тому же перепетые толпой, —
Навстречу смерти шел он, как слепой.
 
 
25.
А змей шептал: «Товарищей порадуй!
Им этот мальчик что в глазу бревно.
Срази его возвышенной тирадой,
Оклевещи и высмей заодно!» —
Ристалище за лагерной оградой
Недавно было сооружено,
Там копья рыцари в мишень метали
И мышцы упражняли для баталий.
 
 
26.
Не мог предвидеть бесов ученик,
Что гибель встретит он на этом поле.
Авернским ядом брызжет клеветник,
Для ран душевных не жалеет соли.
Ринальд внезапно перед ним возник,
Он ярость сдерживать не в силах боле,
Ему противен наглый пустозвон:
«Ты лжешь, Гернанд!» – и меч из ножен вон.
 
 
27.
Раскатом грома грянул гордый вызов,
Стальная молния, пронзая твердь,
Взвилась над вязью рыцарских девизов,
Норвежец задрожал, почуя смерть,
Но на глазах у графов и маркизов
Бежать не мыслил и, прямой, как жердь,
Стоял, не делая назад ни шагу,
Изображая на лице отвагу.
 
 
28.
И в тот же миг фонтан слепящих брызг
От вынутых мечей забил повсюду,
Приспешники, презрев смертельный риск,
В тысячегрудую смешались груду.
Железных лезвий лязг, и звон, и визг
Невнятно вторили людскому гуду,
Свирепому, как гул морских валов,
Перекрывающий разгул ветров.
 
 
29.
Дорогу преградили с грозным криком
Ринальду оскорбленному враги,
А он идет навстречу острым пикам:
«Беги, обидчик! Супостат, беги!» —
Сверкающим мечом, как в танце диком,
Описывает жуткие круги
И вырастает мстителем победным
Один – лицом к лицу с Гернандом бледным.
 
 
30.
Теперь он не отступит ни на пядь,
Норвежца бьет то слева он, то справа,
Вперед ныряет, подается вспять,
Как будто даже в гневе мыслит здраво!
Врасплох Гернанда застает опять,
Еще мгновенье и близка расправа:
Теснит, то в голову, то в грудь разя, —
Куда ударит, предсказать нельзя!
 
 
31.
Вот наконец он сделал выпад ложный
И принцу дважды в грудь вонзил клинок.
Душа ушла, а следом дух вельможный —
Мертвец остался дважды одинок.
Убийца меч вложил обратно в ножны,
Взглянул на тело мертвое у ног
И ускакал, изгнав из сердца сразу
Отмщенья жёлчь и ярости заразу.
 
 
32.
В тревоге вышел Готфрид из шатра,
Заслыша необычный шум снаружи,
К ристалищу спускается с бугра:
Гернанд валяется в кровавой луже.
Власы в грязи, две раны у ребра,
Толпа рыдает об убитом муже.
Воскликнул вождь: «Кто смел надеть броню
И упражненье превратить в резню?»
 
 
33.
Арнальд, Гернанда спутник постоянный,
Ответил, умолчав про клевету:
«Бертольда сын, преступник окаянный,
Убил героя на святом посту!
На слуг Христовых, бесом обуянный,
Он поднял меч, обещанный Христу,
Недавний твой декрет нарушил грубо,
Да покарает Небо душегуба!
 
 
34.
Он жизни должен быть самой лишен,
А не добычи, званий и поместий.
Проступок богомерзкий совершен
В святом для рыцарства, сохранном месте.
Иначе, Готфрид, твой закон смешон,
И завтра каждый под предлогом мести
Начнет чинить над войском самосуд,
И нас ничьи декреты не спасут.
 
 
35.
Не будет распрям рыцарским предела
Благочестивой миссии во вред.
Гернанд, чья плоть еще не охладела,
На поединки соблюдал запрет…» —
«За честь свою стоять – святое дело! —
Досадливо прервал его Танкред, —
Ринальд иначе не пролил бы крови!»
Но Готфрид только мрачно хмурил брови.
 
 
36.
Танкред к нему: «Мой государь, нельзя
Карать по общей мерке, без разбора
Слугу и князя, пешку и ферзя.
Ринальд – племянник Гвельфа, сын сеньора,
И потому скажу я, не дерзя:
Поспешного побойся приговора! —
За равные проступки должно нам
Карать согласно рангам и чинам».
 
 
37.
Ответил вождь: «Примером для плебея
Должны служить имперские столпы!
Танкред, спасибо не скажу тебе я
За эти речи – так они глупы!
Выходит, перед принцами робея,
Я должен стать властителем толпы?
Коль о таком мечтали вы монархе,
Ни царств я не желаю, ни епархий.
 
 
38.
Хочу, чтоб власть моя была тверда,
Хочу, чтобы сплотились воедино
В почтенье к ней рабы и господа.
Девиз мой – золотая середина!
Для пользы дела нужно иногда
К барону приравнять простолюдина,
Не разбирая, кто велик, кто мал!» —
Танкред безмолвно мудрости внимал.
 
 
39.
Раймунд, поклонник древности суровой,
Искусству управлять вознес хвалу:
«Там, – объяснил он, – дух царит здоровый,
Где жизнь покорна царскому жезлу.
Ни царедворец, ни лакей дворовый
Ни в чем потворствовать не смеет злу!
Иначе княжествам лежать во прахе —
Монаршья милость держится на страхе».
 
 
40.
Дослушав речь о строгости былой,
Танкред решил: «Не миновать расплаты!»