К Брюнетке Красотка испытывала необъяснимую злобу. Необъяснимую – потому как девица являлась скорее ее товаркой по несчастью, нежели соперницей. И тем не менее, проходя мимо койки последней пассии Лютого, его предыдущая любовница неизменно бросала сквозь зубы оскорбления. Однажды ее услышал Док и отругал так, что она присмирела на несколько дней. Потом, правда, вновь взялась за старое, но стала осторожнее: гадости произносила едва слышно и только тогда, когда Дока в лазарете не было. Еще она попыталась было привлечь на свою сторону Мышку, но моя подруга твердо заявила, что ей чужие дрязги неинтересны.

– Но ты ведь тоже пострадала из-за этой дряни, – недоумевала Красотка.

– Она свое получила, – неизменно отвечала Мышка. – А добивать поверженного неприятеля мне неинтересно.

Сама же Брюнетка, скорее всего, мало что понимала из сказанного Красоткой. Большую часть дня и всю ночь она проводила под воздействием сонного зелья. А в остальное время мало что соображала, поскольку я вливала в нее огромные дозы обезболивающего. Она смотрела в одну точку помутневшим взглядом и только покорно приоткрывала рот, когда я либо Мышка подносили к нему ложку с лекарством или с едой. На спину ее страшно было смотреть. Раны покрылись подсыхающей коркой, из-под которой сочилась сукровица.

– Эта, похоже, инвалидом останется, – сказал мне как-то Док, убедившись, что все больные уже уснули. – Красотку Лютый только шрамами наградил, а ее вот не пожалел. Злобствует, с каждым разом все сильнее девок калечит.

Я представила, что такая же судьба могла ждать и Мышку, и передернулась.

– Док, если вдруг я освобожусь досрочно, вы присмотрите за Мышкой? Она опять останется одна, ведь от Берты и Нетки толку мало. А Лютый вряд ли забыл, что она выскользнула из его лап, пусть даже и за деньги.

Умница Док не стал расспрашивать меня о планах освобождения. Он подошел к кровати моей подруги и несколько секунд всматривался в ее безмятежное во сне лицо. В слабом свете ночников Мышка казалась совсем ребенком.

– Хорошо, – кивнул наконец Питерс. – Я о ней позабочусь.

Впервые я испытала разочарование, увидев в домике для свиданий Двина. Нет, я была рада вновь увидать старого друга, но все же втайне надеялась, что меня навестил некто другой. Я до такой степени поглупела после прощального поцелуя Марка, что у меня начисто вылетела из головы дата визита Двина.

Койку из домика убрали – должно быть, Андерс заботился о моей нравственности. Ухмыльнувшись, я подумала, что Марку это было бы приятно. А вот занавески оставались на месте. Должно быть, таскать туда-сюда койку было куда проще, нежели снимать и вешать ткань на окна.

– Что-то случилось, Тиа? – заботливо спросил Двин.

– А что должно было случиться? – удивилась я.

– Не знаю, но ты изменилась. Впервые ты не прошла первым делом к камину, чтобы погреть руки, а ведь на улице стужа. И выглядишь ты иначе. Как будто узнала что-то хорошее.

– До меня не доходят новости, – нахмурилась я. – И тебе прекрасно об этом известно.

– Да, конечно. Но надо признаться, что никаких особых новостей и нет. В столице все спокойно, о тебе никто не спрашивал.

У меня отлегло от сердца. Значит, Марк все-таки внял моей просьбе и не стал ворошить осиное гнездо.

– Меня опять навещал Марк Грен, – как бы между прочим сообщила я. – Дважды.

– Зачем? – резко спросил Двин. – Что ему от тебя понадобилось?

Я пожала плечами.

– Теплые вещи привез, продукты. Расспрашивал о жизни в лагере. Никаких вопросов о покушении не задавал.

Здесь я, конечно, немного лукавила. Но мне отчего-то не хотелось рассказывать Двину о своем разговоре с Марком.

– Тебе не кажется это странным, Тиа? Спустя три с половиной месяца после суда в лагере неожиданно появляется Грен, привозит тебе передачи и ни о чем не спрашивает. Весьма и весьма подозрительно.

– Не знаю, – медленно произнесла я. – Я действительно не знаю, чем он руководствуется. Он ведет себя так, будто не было последних десяти лет и мы снова те юные Тиали и Марк, которые считали, что их любовь будет вечной.

Двин схватил меня за руку.

– Тиа, – голос его звучал встревожено, – Тиа, он домогался тебя?

Я едва не рассмеялась. Скорее уж я домогалась Марка. Впрочем, об этом Двину знать необязательно.

– Нет, что ты. Мне кажется, такое поведение вообще не в характере Марка. Сомневаюсь, чтобы ему когда-либо приходилось кого-либо домогаться.

Мой друг неодобрительно поджал губы.

– Да, скорее уж ему приходилось отбиваться от желающих женить его на себе. По-моему, ты единственная, от кого он получил отказ. Я горжусь тобой.

Я сдержанно улыбнулась. Поводов для гордости у Двина не было. Десять лет назад Марку отказал мой отец, а я совсем недавно предлагала ему себя сама. Я вспомнила его слова о том, что у нас все будет потом, после моего освобождения, и внутри сладко заныло, а щеки вспыхнули. Ну погоди, Марк Грен, вот выйду на свободу и припомню тебе эти слова!

Двин принял мою улыбку за одобрение его слов. Он бросил еще парочку язвительных замечаний в адрес Марка, но затем я его остановила.

– Мы не можем все свидание говорить о Грене. Расскажи лучше, как наши дела?

Хорошее настроение друга мигом испарилось.

– Я пока еще топчусь на месте, Тиа. Впрочем, ты сама велела быть осторожным и просто наблюдать. Хорошо еще, что наши финансы почти не пострадали. Несколько сделок сорвалось, конечно, но это не столь страшно. Похоже, все действительно объясняют твой поступок временным помрачением рассудка. Я даже слышал сплетню, якобы тебя поместили в лечебницу для душевнобольных.

Слышать его слова было, конечно, неприятно, но я была готова к чему-то подобному. И потому произнесла спокойно:

– Хорошо. Значит, выжидаем дальше?

Мне удалось уговорить Дока задержать Мышку в лазарете подольше.

– Здесь тебе не дом призрения, Дамочка, – ворчливо выговаривал мне он. – Я не могу быть защитником всех сирых и убогих.

– А всех и не надо. Большинство из них сами за себя постоять способны.

– Твоя Мышка тоже способна. Знаешь, за что она сюда попала? То-то же. Да и здесь пару раз в холодной за драку сидела.

– Я знаю. Первый раз за то, что отказалась прислуживать тогдашней любовнице Лютого – вот умеет же он выбирать наглых и развязных девок. Та жаловаться не стала, а вцепилась Мышке в волосы, вот и получила в ответ. А во второй раз ее все та же девица с подпевалами проучить пыталась.

– И ты полагаешь, что твоей подруге нужна защита? – иронически спросил Док. – Да она сама за кого захочешь вступится.

– Нужна, – твердо ответила я. – Я не хочу, чтобы Мышка превратилась в озлобленное на весь мир существо. Да и с "за кого захочешь" вы погорячились. Мышка готова жизнь отдать – но только за тех, кого считает своими друзьями.

– Удивительно, – задумчиво произнес Питерс, – на воле у вас не было бы шанса повстречаться. А если бы и был, то вы и двух слов бы друг другу не сказали. И никогда бы не подумали, что можете стать подругами.

– У меня была та, которую я считала подругой, – грустно ответила я. – Теперь она – будущая супруга моего бывшего жениха. Забавно, да?

– Скорее уж печально. Но здесь быстро учишься разбираться в людях, Дамочка. Слишком уж много зависит от этого умения.

Вот так Мышка осталась в лазарете еще на десять дней. Андерсу до нее дела не было. Лютый однажды удивленно поинтересовался, отчего заключенная столь долго болеет, ведь он бил ее вполсилы. По его мнению, Мышка давно уже должна была вернуться в барак и приступить к работе. Но Док довольно резко ответил, что субтильная девушка простыла, постояв полуобнаженной у столба на морозе. Спорить с Питерсом Лютый не осмелился.

Выдать нас никто не мог: Красотку Док уже выписал, а Брюнетка по-прежнему мало что соображала. Мышка же лентяйничать не собиралась. Она сразу же взяла на себя почти всю грязную работу. А потом напросилась и в лабораторию.

– Я не настолько грамотна, чтобы помогать Доку с бумагами, – пояснила она мне. – У тебя это получается лучше. А вот варить зелья мне интересно.

И это было правдой. Мышка скрупулезно взвешивала на аптекарских весах ингредиенты и строго следила за временем приготовления.

– У тебя в роду не было магов? – спросила я как-то у нее.

Пусть лагерь был окружен антимагической чертой, но такую страсть к зельям у не-магов я не встречала.

– Вроде бы нет, – ответила подруга. – Но я свою родословную, сама понимаешь, знаю плохо. Может и затесался кто, сделал бастарда моей, к примеру, прабабке, да разве теперь выяснишь?

А я подумала, что когда Мышка выйдет из лагеря, ее обязательно надо будет проверить на наличие магических способностей. Если мои догадки подтвердятся, то устроить свою жизнь подруге будет проще. Бывших заключенных неохотно берут на работу, но к магам это не относится. Хорошему зельевару простят многое.

На свидание я шла с колотящимся сердцем, волнуясь, будто в далекой юности. Как поведет себя Марк? Захочет опять поцеловать или будет вести себя сдержанно-равнодушно?

Заметив на уже привычном месте койку, я не сдержалась и хихикнула. Марк поймал направление моего взгляда и лукаво предложил:

– Все-таки хочешь испробовать?

– Пожалуй, воздержусь. Лагерная мебель крепкой не выглядит, а учитывая похвальбы некоторых присутствующих, я и вовсе опасаюсь за ее сохранность.

– Не припоминаю, когда это ты похвалялась своим темпераментом, – заметил Марк, помогая мне снять тулуп.– Но буду счастлив проверить.

– Я?

– Поскольку нас здесь двое, а я хвастаться не приучен, то, полагаю, говорила ты о себе.

– Марк Грен, ты наглый высокомерный заносчивый…

Меня остановил громкий смех.

– Тиа, тебя по-прежнему так легко вывести из себя.

– Такой фокус всегда удавался только тебе, – проворчала я, отведя взгляд в сторону.

Неожиданно Марк обнял меня.

– Знаешь, я рад быть для тебя особенным. Знать, что я тебе небезразличен. Пусть даже так.

Я упрямо вскинула голову, собираясь съязвить, но он не дал мне сказать ни слова, накрыв мои губы своими.

Меня охватило знакомое тепло. Я прильнула к Марку, обвила руками его шею, с готовностью раскрыла губы, пропуская его язык. Все мысли улетучились, весь мир не имел значения, остались только я и он, его руки, его губы, его шепот, когда мы наконец разорвали поцелуй:

– Моя Тиа.

В тот момент я действительно принадлежала ему. Если бы он захотел, то мне было бы безразлично: лагерная койка, стол, голый пол. Но Марк опустился на стул и притянул меня к себе на колени.

– Я так тебя хочу, – шепнул он и прикусил мочку моего уха. – Но не здесь, не в этом ужасном месте. Зато потом я сутки не выпущу тебя из постели. Нет, трое суток.

– И это мне говорит человек, не привыкший похваляться, – фыркнула я.

– Я не похваляюсь, я предупреждаю, – заявил Марк, скорчив строгую физиономию.

Я провела пальцем по якобы сурово нахмуренным бровям, затем очертила контур его губ.

– Марк, почему у нас никогда не получалось обходиться без споров и ссор?

– Мы не спорим, когда целуемся, – со смешком возразил он.

– Да, спорить во время поцелуев неудобно, – согласилась я и немного переместилась, устраиваясь поудобнее. – Отвлекает.

– Ты испытываешь мою выдержку? – спросил Марк. – Хочешь, чтобы я нарушил слово?

Сообразив, о чем он, я прильнула к нему крепче.

– Не думаю, чтобы я была против.

Я прикоснулась губами к его виску, спустилась по скуле, а потом прикусила кожу на шее, со странным удовлетворением подумав, что в этом месте точно останется след.

– Давай лучше отвлечемся и поговорим.

Вопреки словам Марка его рука нырнула под подол моей робы и легла на бедро.

– Давай, – согласилась я и провела по его шее кончиком языка. – О чем?

– Скажи, в этом месте есть хоть один человек, которому ты могла бы хоть немного доверять? Начальника я видел – мерзкий тип. Охранники тоже не располагают к дружелюбному общению.

Предложенная тема так удивила меня, что я, увлеченно исследовавшая шею и ухо Марка губами, оторвалась от своего занятия.

– Да, есть. Док Питерс. Можно даже сказать, что мы подружились. Ох, Марк!

Его рука переместилась выше и теперь гладила внутреннюю сторону моего бедра.

– Значит, Док. Питерс, говоришь? – вторая рука легла мне на затылок, заставляя повернуть голову для поцелуя.

Я приоткрыла губы, отвечая ему, а напоследок слегка прикусила его нижнюю губу.

– Да, Док – человек хороший, за него все богам благодарны, – восстановив дыхание, продолжила я. – Еще у меня Мышка есть.

– Какая Мышка? – говорил Марк с трудом, поскольку я выдернула полы его рубашки из-за пояса брюк и теперь гладила поясницу, не забывая крепко прижиматься к нему. – Ты занялась приручением грызунов?

– Моя подруга. Ее вообще-то Нормой зовут, только об этом почти никто не помнит. Ах! – вскрикнула я, поскольку пальцы Марка уже скользнули под край моего белья.

Интересная игра, и играть в нее можно вдвоем. Я чуть отклонилась назад и принялась расстегивать ремень на брюках Марка.

– Ну нет, – попробовал остановить он меня. – Раздеваться мы не будем.

– Хорошо, – согласилась я и лизнула его ключицу. – Брюки останутся на тебе, обещаю.

Ощущения были на редкость забавные, как будто я вернулась в юность, когда боялась позволить нравящемуся мне молодому человеку лишнее. Помниться, в тот солнечный день мы с Марком точно так же ласкали друг друга, боясь снять хоть один предмет одежды. И в точности как тогда я осторожно погладила его поверх белья, только в прошлый раз меня останавливали не придуманные правила, а неопытность и страх. В тот день Марк, потеряв голову, сам положил мою ладонь поверх выпуклости в его брюках, а я, закусив губу от смеси ужаса и возбуждения, провела по ней быстрым движением и пришла в восторг от собственной смелости. Теперь я уж точно не боялась. И Марк, как и тогда, сжимал и гладил мою грудь через платье, и ткань не мешала мне терять голову от его прикосновений.

Вот только тогда нам было не до разговоров. Теперь же то и дело кто-нибудь из нас прерывал ласки и поцелуи, чтобы сказать очередную реплику. И выныривая из мучительно-сладкого головокружительного наслаждения, приходилось ловить ускользающую смысловую нить. Но ни один из нас не хотел прекращать эту странную игру.

О прошлом не было произнесено ни слова, как и о будущем. Мы говорили только о моей жизни в лагере, да и сказано по вполне понятным причинам было немного. А когда я возвращалась в барак, мои колени все еще подгибались, а с губ не сходила улыбка. И пусть я забыла повязать голову платком, но холода не ощущала.

На сей раз передачу от Марка я разбирала с огромным интересом, а столпившиеся вокруг моей кровати женщины восхищенными восклицаниями и завистливыми вздохами встречали каждый появляющийся из сумки предмет. Щетка для волос, флакончик шампуня, душистое мыло, крем для рук, еще один – для лица, розовая вода и апофеозом всей этой роскоши – кружевная ночная сорочка, абсолютно непригодная для суровых стылых ночей барака. Марк не мог не догадываться о бесполезности сего предмета, стало быть, это был намек. И я, вспыхнув до корней волос под многочисленными взглядами, мигом определила подарок в тумбочку.

На остальные мои сокровища окружающими бросались алчные взгляды, но я твердо решила, что этими подношениями ни с кем делиться не буду. Разве что с Мышкой. Отнесу в лазарет, чтобы даже Берта с Неткой не просили, и оставлю у Дока.

– Чего застыли? – грубовато спросила я у приятельниц. – Там еще еда есть, делите на всех.

Берта с радостным визгом тут же нырнула в сумку. Окружающие нас женщины подтянулись поближе в надежде завладеть добычей повкуснее.

– А ну-ка отступили! – рявкнула на них Нетка. – И в очередь! Всем достанется. Да не забудьте поблагодарить Дамочку.

Меньше всего мне хотелось выслушивать фальшивые благодарности и видеть неискренние улыбки, потому я встала с кровати и схватила тулуп.

– Куда ты? – удивилась Нетка.

– Покурить, – брякнула я, не подумав. – Дай сигареты.

– Ты ж не куришь, – приятельница изумилась, но измятую пачку мне протянула.

А я схватила ее, даже не поблагодарив, и едва ли не бегом выскочила за дверь.

Сегодня вновь дежурил Гонт, в чем я усмотрела странную иронию. Присела рядом с ним на лавочку, сунула в рот сигарету. Охранник посмотрел на меня с недоумением.

– Ты ж не куришь, Дамочка, – повторил он слова Нетки.

Однако чиркнул спичкой, давая мне прикурить. Определенно, мой статус в лагере не просто повысился, а взлетел до небес. Как бы скоро "госпожой" вместо Дамочки именовать не стали. Горький терпкий дым оцарапал горло, окончательно прогоняя вкус поцелуев Марка. Вторая затяжка, уже поглубже, вызвала приступ кашля.

– Ты, Дамочка, того, поаккуратнее, что ли, – неодобрительно сказал Гонт. – Мне, знаешь ли, вовсе не хочется опять тащить тебя в лазарет. Особенно если учесть, что Док уже ушел и придется воспользоваться камнем экстренного вызова. За это, знаешь ли, по голове не погладят. Док, он когда разозлится, так почитай что и пострашнее Лютого будет.

Камень экстренного вызова был единственной магической вещью, работавшей на территории лагеря. Он мгновенно призывал Дока в лазарет, притягивая его из любого места. Я представила себе Питерса в душистой пене, вытащенного из ванны, чтобы откачивать меня от табачного дыма, и усмехнулась.

– Не волнуйся, Гонт, я не собираюсь падать в обморок.

Возвращаться в барак не хотелось. Я знала, что встретят меня отнюдь не благодарными взглядами. Те, кто сейчас уминал мои продукты, испытывали ко мне скорее злобу и зависть. Когда я впервые поделила свою передачу на всех, была очень удивлена, заметив эти эмоции на лицах заключенных, а теперь уже привыкла. Но все равно жалела вечно недоедающих женщин.

Прошло три дня. Избалованная частыми визитами Марка, я с нетерпением ожидала следующего свидания. Иногда даже посреди дня мечтательно прикрывала глаза, вспоминая его поцелуи, а перед сном и вовсе предавалась фантазиям. Мысли о его сильных руках, горячих губах, страстных ласках помогали отрешиться от дурно пахнущей духоты барака и храпа соседок. Я даже подумывала прекратить затеянную Марком игру и на следующем свидании отдаться ему. Все-таки у меня не было уверенности в том, как сложатся наши отношения, когда я вернусь в столицу. Вряд ли зародившаяся между нами хрупкая нежность сможет существовать в обстановке подковерной борьбы и интриг. Да и Маргарита Крейн, которая никак не могла помешать нам в домике для свиданий и о чьем существовании я почти позабыла в лагере, непременно отравит мне все удовольствие. Здесь мы могли принадлежать только друг другу, поскольку остальной мир представлялся мне призрачным и полузабытым. В столице все будет иначе.

Красотку Док выписал из лазарета, но временно освободил от работы в мастерской. Лютый, уже присмотревший себе очередную пассию, поставил ее дежурной по бараку. Ругаясь, бывшая лагерная королева надраивала ветошью полы и бросала на свою преемницу злобные взгляды. Я даже порадовалась, что Красотку не отправили работать на кухню – с нее сталось бы плюнуть новой любовнице Лютого, хорошенькой юной блондиночке, в тарелку. Ни чем хорошим для самой Красотки это бы не закончилось. Непременно бы кто-нибудь увидел, донес охране, а вторую порку пережить шансов почти ни у кого не было.

Да и Лютый на сей раз, изменив своим привычкам, выбрал не крикливую нахальную девицу, а трогательно-скромную Линду. Попала она в барак не столь уж давно, но внимания охранников счастливо избегала, кутаясь в платок так, что лица почти не было видно, и старательно придавая симпатичному личику хмурый и неприветливый вид. Но однажды ей не повезло – она замешкалась, выходя из душа. Лютый решил лично поторопить медлительную заключенную и придать ей ускорение оплеухами, но застав Линду в одном белье мигом переменил намерение. Впрочем, девушка, вернувшись в барак, недовольной не выглядела, так что были все основания предполагать, что с Лютым они поладили. У меня Линда вызывала смешанные чувства: с одной стороны я знала, что она никому в лагере ничего дурного не сделала и новым своим положением воспользоваться ни разу не попыталась, а с другой – что-то меня от этой девушки отталкивало. При взгляде на нее мне на ум отчего-то приходило воспоминание о наливном краснобоком яблоке, оказавшемся изгрызенным изнутри червями.