Эта война… 1940 год

Мирные предложения и слухи о мире – в том роде, что Англия хотела бы договориться с Германией и вместе с нею бороться с Россией – звучали с начала войны снова и снова и, похоже, сопровождали ее на всех этапах. Поскольку известно, что господину Гитлеру и его приспешникам ничего не хотелось бы так сильно, как «мира» – такого, каким мы осчастливлены с момента его прихода к власти, – нетрудно догадаться об источнике этих «вбросов» и шевелений. Что им противостоит и на что им без сомнения придется наталкиваться в будущем – это вновь и вновь со всей ясностью и окончательностью сформулированное решение Англии и Франции не заключать мира с нынешним немецким режимом.

Мне хотелось бы знать, каково немецкому народу принять к сведению такую данность. Изгнанный из его среды безграничным отвращением к нравственной и материальной разрухе, жертвой которой стал этот народ, отделенный от него тремя тысячами миль, напрасно спрашивает себя немец, о чем только думают его соотечественники, когда они делают все возможное для того, чтобы помочь победить этому погрязшему в злодеяниях, кровавому, нравственно ослепленному, презренному и совершенно недоговороспособному режиму – если только можно назвать победой то, что, будь оно даже достигнуто, никогда не будет принято миром, не приведет ни к какой стабильности и никогда не оставит в покое ни Европу, ни саму Германию.

Никто не обманывает себя иллюзией, будто силам, которые вовлечены в достижение реального мира, будет легко не то чтобы «уничтожить» – это оборот глупый и бессодержательный – Германию, но привести ее в чувство, привести ее к самой себе и привлечь к той социальной работе, которая возложена на Европу, для которой она созрела, и которая не может быть выполнена без Германии. Только богопротивно-анахронический дух насилия немецких правителей стоит на пути выполнения этой задачи. Этот дух должен быть побежден, что, к сожалению, означает на практике, что побеждена должна быть Германия. Ибо мы стоим перед тем прискорбным фактом, что немецкий народ поддерживает тех, кто находится у власти, и (во время войны еще неколебимей, чем прежде) верит, что он должен сделать своим собственным делом то, что давным-давно является исключительно их делом, и вот уже шесть с половиной лет предоставляет все свои умения, силу, терпение, дисциплину, жертвенность в полное распоряжение жалкому дилетантизму своих правителей.

Почему он это делает? Что за ложные представления о преданности и какое заблудшее ханжество побуждают его превращать свои великие качества в пьедестал для ничтожного выскочки? Приятно ли немцам составлять его свиту? Хорошо ли им в своей преданности? По душе ли им эта разновидность людей, которым злополучная, густо замешанная на обмане и мошенничестве фортуна позволила возвыситься до статуса хозяев народа? Это невозможно. Немецкий народ знает приличия, любит право и чистоту. «Закон» – слово, которое поэты любят связывать с его характером. Как же он выносит чуждую народу низость этих правителей? Их грязную жестокость и мстительность, то, что в их природе нет ни искры великодушия, их трусливую похоть измываться над слабыми, осквернять человеческую сущность, насиловать духовно и физически, короче говоря, их абсолютную растленность. И вот это публика, которой человек обязан воистину хранить верность до самой смерти! Всей своей плотью, всем, на что ты способен и что у тебя есть, требуется покрывать эту систему, коррупция которой смердит до небес, чьи ущербные бонзы предаются сатрапической роскоши и с помощью огромных зарубежных активов намерены продолжать вести статусную жизнь, если, как они всегда предчувствовали, с властью в стране им придется однажды расстаться. Чуть посимпатичнее из них трусливый тиран с либеральными замашками, любитель оперы и «фельдмаршал», шокирующий фантазией в выборе мундиров, который убивает и пирует, как велит ему его жовиальный нрав, палач-чистюля, не лишенный некоторого благоговения перед высотами, на которые судьба вознесла бедолагу-морфиниста и небесного вояку, и потому не чуждый способности «жить и иногда давать жить другим». Остальные – это такая компания, что язык отказывается давать им характеристики.

Что касается главаря, то мы не можем пройти мимо, хоть немного не воздав ему должное, потому что народ считает его «чистым». В течение семи лет немецкий народ изо всех сил старался верить, что тот не ведает, что творят подчиненные, в то время как он всего этого хотел, обо всем знал, и вся грязь, осквернявшая Германию, включая пожар Рейхстага, проистекала из смрадной душевной жизни этого ничтожества.

Помнят ли еще немцы об этом событии и о болоте тогдашних судебных процессов, этом несказанном фарсе правосудия, до которого пришлось опуститься высшему суду империи, этой смехотворной попытке повергнуть зрителей в ужас, когда вдобавок каждый миг казалось, что вот-вот всплывет на поверхность неприглядная правда? Преступник выступал в качестве свидетеля, а накачанный наркотиками юнец, которому дали в руки фитиль, а в карман сунули коммунистический манифест, был приговорен к смерти. Видели ли они в истории правовой жизни своего отечества что-либо подобное? То было началом. С этого началось «правление», сделавшее Германию пугалом и приведшее ее к нынешней войне.

Ни к чему иному, как к войне оно и не могло привести – в этом никогда не было сомнений. Внутренняя и внешняя политика, внутренняя жизнь народа и его поведение в отношении к содружеству наций стоят в прямой, закономерной и несомненной связи. Не бывает так, чтобы вовнутрь шло насилие, а наружу исходил мир. Путь страны, в которой происходит то, что происходит в Германии последние шесть с половиной лет – страны, в которой вся внутренняя политика была зациклена на «пожаре Рейхстага» и больше ни на чем, иначе говоря, путь вранья и скотства неотвратимо ведет к войне. Неужели немцы этого не знали? Неужели им до такой степени не дано связывать одно с другим, чтобы понять, что они стоят перед катастрофой, которую «национал-социалистический» режим нес в себе с первого мгновения, еще до своего, если можно так сказать, появления на свет, и что из него не могло и выйти ничего иного, кроме катастрофы? Ради существования этого режима, ради его увековечения, ради того, чтобы его чудовищное благословение осеняло собой полмира, весь мир, немецкий народ готов год из года голодать, истекать кровью, сражаться и изо всех сил стоять за своего лидера – до последнего, до истощения, до разрухи, до «победы». Можно ли такое понять?

Все это время, чтобы просто выжить, чтобы не отчаяться нравственно в самом себе, ему приходилось всеми силами вытеснять из своего сознания то, что даже и в вытеснении постоянно отягощало его совесть: все злодеяния, человеческие беды, все бесчестие, коррупцию и самоубийства, которые проистекали из отвратительно похотливой автократии этой клики, и которыми она бесчестила имя Германии. Государственная расправа над мальчишками из рабочего класса за их участие в печально известных уличных боях, – то есть над молодыми людьми, приверженными тому самому социальному и экономическому учению, с которым ныне национал-социализм с полным бесстыдством заключил союз – все это, выходит, было правильно с точки зрения немецкого народа? Пыточные подвалы гестапо, концентрационные лагеря, тихие оазисы бескрайней жестокости, где оголтелые убийцы вправе подвергать своих жертв всем пыткам и бесчинствам, какие только может придумать дегенеративное воображение, – несомненно, немецкие сердца бились сильней при мысли об этом. Они прямо-таки выпрыгивали из грудей… но нет, не будем подтрунивать над немецким народом – ведь его сердце наверняка сжалось от стыда и отвращения при виде того «решения», которое самодержавно правящая клика вынесла касательно еврейского вопроса; при виде вопиющего бесправия и откровенного унижения этих сограждан; при виде погромов, которые под смехотворным предлогом учинили развратители народа, сделав анархию зримой воочию, вынеся ее на усеянные битым стеклом улицы и окутав немецкие города дымом горящих синагог.

Возможно ли, чтобы хоть один здравомыслящий немец, видевший это, хоть на час поверил, будто это правительство «хотело мира», что война была навязана ему и народу злокозненными врагами? Какой смысл закрывать глаза на правду, которая пробивается даже сквозь сомкнутые веки: что в таких делах и картинах, во всем – всем без исключения, что происходило в Германии после прихода к власти этих ничтожеств, уже содержалась война?

Отобрать у народа свободу, вышибить из него дубинками всякую мысль о ней, на месте права посеять страх – но в качестве компенсации внушить чувство расового превосходства по отношению к меньшинству, которое вдобавок помечают позорным пятном на груди, с которым исполняют особые танцы унижения – ловкий трюк! Думаю, немцам не хватает аристократического самоощущения. Если у евреев с этим обстоит плохо, то у немцев немногим лучше. Они своими глазами наблюдали повседневное человеческое разложение, порождаемое ужасом, бледный страх за жизнь и хлеб, ломку характеров, которые могли бы пройти через жизнь достойно во времена, дававшие физическую возможность для человеческого достоинства; раскрепощение всех дурных инстинктов, подхалимство, лесть, циничный прагматизм в восприятии действительности, доносы, отравление атмосферы семейной жизни, предательство дезориентированных и растерянных детей своими родителями. Они сполна вкусили полнейшую человеческую разруху, которую имеет своим следствием диктатура (и какая!.. диктатура настоящего сброда!), обезображение духа народа, которому по природе дорога чистоплотность – и в качестве единственного утешения за столь плачевный опыт им было брошено одно: они «арийцы».

Но нет, слышим мы, утешения были куда как большими и значимыми. Все было вовсе не такой уж большой ценой за то, что еще дали немецкие правители своему народу – возвратили после долгих лет лишения: его национальную честь, его власть и уважение к нему среди народов мира. Они пьяняще высоко раздули притухшее было пламя национального самолюбия, заставили исчезнуть в счастье народного единения партийные распри и классовую борьбу; они разорвали позорный Версальский договор, выковали для Германии могучее оружие, в результате чего, как по волшебству, разрешилась проблема безработицы, от которой изнемогала Республика; они добыли свободу вооружений для Рейнской области, возвели «линию Зигфрида», заняли Австрию, подняли флаг со свастикой над Градчанами, разбили Польшу и половину ее присоединили к Рейху. Немецкое сердце, чего тебе еще нужно? Неужели кое-какие индивидуальные невзгоды и потери, всеобщее ущемление старомодных либеральных благ вроде свободы и права – чересчур высокая цена за все это величие?

Было бы это еще полной ценой! Но нет, немецкому народу придется платить и дальше. Страх, ненависть, возбужденные им в соответствии с тупым и разрушительным принципом oderint, dum metuant^[11]