Зима близко

Ранней осенью 2013 года, сидя на полу в гостиной у себя дома в Норфолке, я разговаривал по телефону с мамой, которая звонила из Ноттингемшира. Вся комната была заставлена картонными коробками, на одной из которых развалился мой большой пушистый кот Ральф.

– Думаешь, у тебя получится? – спрашивала мама.

– Конечно, – отвечал я. – Вещей немного, мы сэкономим кучу денег.

– И что, ты все перетащишь один?

– Нет, не один. Пэт Семидесятник поможет. Он крепкий парень, работал когда-то грузчиком.

– Раааауууууааальффф!

– И вы возьмете один фургон? Сколько туда влезет? Двое грузчиков – маловато, даже если твой Пэт сильный парень. Вещей наверняка больше, чем ты представляешь. Ох, намучаетесь вы.

– Раааауууууааальффф!

– Что ты сказал?

– Ничего. Это не я, это Ральф голосит.

– А, понятно.

– Рааааууууууаааальффф! Рааауууууаааааальффф!

– Как он там?

– Нормально. Волнуется что-то. Принес сегодня улитку на спине.

– Опять? Это которая за месяц?

– Двенадцатая, наверное. В смысле, я видел двенадцать. Может, были и другие.

– Раааауууууууааальффффф!

Ральф частенько вмешивался в мои телефонные разговоры, особенно при обсуждении не самых приятных тем, как сейчас. Его вклад в беседу, как правило, ограничивался мяуканьем на все лады собственного имени. Когда кот считал, что обсуждение затянулось, он усаживался прямо на телефонный аппарат. Ральф всегда выражал свое мнение громко и безапелляционно, а в последнее время стал еще беспокойнее, по мере того как коробки все множились, а парочка его любимых столбиков-когтедралок, которые в старые добрые времена у меня хватало дерзости называть «стульями», перекочевала в благотворительный магазин.

Ральф щеголял бакенбардами, придававшими ему вид рок-звезды 1970-х годов, и, несмотря на зрелый возраст и популярность у моллюсков, сохранял озорство характера. В человечьем обличье он, вероятно, носил бы бархатный пиджак и шелковый шейный платок. Ральфа ошибочно принимали за норвежского лесного или кота другой столь же благородной породы длинношерстных из непостижимого и взыскательного мира кошачьей генеалогии. На самом деле он был потомком дворовой полосатой кошки из Ромфорда и хулиганистого черного кота, о котором хозяева говорили: «не пропускает ни одной мурки». С некоторой натяжкой Ральфа можно было назвать Тетфордским лесным котом. Так или иначе, это был самый красивый из моих котов, прекрасно осведомленный о своей привлекательности. Подобно настоящим рок-звездам, он славился вспышками раздражения: бродил по дому, карабкался на столы и шкафы, сбрасывал на пол вазы и цветочные горшки, ни на минуту не прекращая себя громогласно расхваливать.

В последнее время частота и интенсивность приступов дурного расположения духа заметно повысились. Вчера, например, кот завопил свое «Раааууааальфф!», взлетел с разбега на буфет, прокатился, как на скейтборде, по столешнице на конверте от пластинки редкой записи одной фолк-группы 1970-х, сбросил на пол груду дорогих моему сердцу пластинок, рванул через всю комнату к окну и смахнул с подоконника цветочный горшок.

Его тревога была мне вполне понятна. Не пройдет и недели – если, конечно, ничего не изменится, – и Ральфу придется покинуть дом, в котором он прожил почти десять лет. В этом кошачьем раю он правил, как король-хиппи с пушистыми бакенбардами. В некотором смысле Ральфу принадлежал весь дом, дом был его вотчиной, а остальные – я, моя подруга Джемма и еще три кота – Медведь, Роско и брат Ральфа, худощавый любитель посквернословить по кличке Шипли, – просто здесь жили. Ральф с важным видом расхаживал по залитым солнцем просторным комнатам, где ему мешали лишь проволочная сушка для одежды, при виде которой он впадал в панику, и встречи с Шипли – того приходилось время от времени приводить в чувство точным ударом по морде белой пушистой лапой. Зеленый сад с озером за домом тоже принадлежал Ральфу и служил то игровой площадкой, то ночным клубом, то круглосуточным кафе, где подавали диких грызунов.

Были у Ральфа и враги, и соперники, но со временем они все пропали. Пабло, имбирно-рыжий противник в Великой четырехлетней кошачьей войне, давно съехал вместе с моей бывшей женой. Бездомные коты и кошки в нашем доме появляться перестали. И даже Алан, которого я когда-то подобрал на улице и который теперь счастливо жил у наших соседей Деборы и Дэвида, признал превосходство Ральфа. Майка, нашего последнего найденыша, которого мы с Джеммой довольно долго звали просто Зюзя, давно побила сама жизнь, и он больше ни с кем ни за что не воевал. Ральф был истинным хозяином дома, и такая жизнь ему очень нравилась. Кот искренне не понимал, с чего бы хозяин в здравом уме решил покинуть сей райский уголок.

В последнее время я и сам часто задавал себе этот вопрос. Виной всему были деньги. Короче говоря, деньги у меня кончились. Вот уже несколько лет я делал вид, что все не так плохо, но больше не мог себе позволить жить в доме, кредит на который не выплачен, и тратить кучу денег на электричество и ремонт. Джемма родилась в Девоне и очень скучала по родным местам. В Норфолке работы для нее не было, и она временно работала на юго-западе, где и проводила по две недели из четырех.

Прожив на одном месте больше десяти лет, я был совсем не против перемен. Хотелось чего-то нового, где-то далеко, может быть, жилья другого типа и в другом окружении. Но чем больше времени я проводил за мелким ремонтом и подготовкой жилища к продаже, чтобы представить его потенциальным покупателям с самой лучшей стороны, тем больше я влюблялся в мой странный, хаотичный дом, построенный в середине двадцатого столетия.

Конечно, протопить этот дом, который прежние хозяева окрестили Перевернутым, было чертовски сложно, а планировкой комнат он отчетливо напоминал провинциальную больницу 1960-х годов, но жили мы здесь счастливо и часто принимали гостей. В прошлом году мой сосед Дэвид обнаружил за домом палатку, а в палатке мертвецки пьяного незнакомца, который целился из ружья куда-то в озеро. Однако будем реалистами – наш мир полон опасностей. Можно найти другой дом, но не придет ли и там к вам в сад алкоголик, который с утра пораньше решил пострелять из духового ружья? Мне еще повезло, что у меня вообще есть дом – и очень симпатичный к тому же – в прекрасном графстве Норфолк. Поэтому, когда Ральф взобрался на книжный шкаф возле телефона, свесился с верхней полки и завопил свое обычное «Рааауууаальфф!», я ему искренне посочувствовал. Я и сам был бы не прочь сесть рядом с котом и завопить «Рааауууаальфф!», выпустив когти.

Стоило мне упомянуть о возможном переезде, как мама страшно разволновалась. Они с папой много раз меняли дома и квартиры, натыкаясь на всевозможные препятствия, и она была всегда готова поделиться опытом. Например, высказаться по поводу моего решения перевезти мебель и вещи из довольно большого дома с тремя спальнями и чердаком, заваленным всякой всячиной, не нанимая грузчиков, чтобы сэкономить, поскольку платить все равно нечем.

Помня об этой маминой черте характера, я решил сменить тему:

– Где отец? В саду?

– Да здесь я, – громогласно ответил папа, который, как всегда, подслушивал разговор по параллельному аппарату, готовый вставить в разговор свои нелогичные замечания, совсем как Ральф.

– О боже, – испуганно выдохнула мама. – Откуда ты взялся?

– Из утробы моей матушки в Ноттингеме в 1949 году, – ответил папа.

– Как дела? – спросил я.

– Мы с Флойдом охотились в полях. Негодник до сих пор не вернулся, похоже, землероек почуял. Он, когда добычу почует, у него такие глаза делаются…

Годовалый черно-белый кот-непоседа, мордой напоминавший страшилу Роршаха из «Хранителей», недавно вступил в подростковый возраст и перешел от детских игр с клубками ниток к серийным убийствам грызунов. Прожив несколько лет без кошек, отец, никогда не питавший нежных чувств к пушистым мурлыкам, неожиданно обрел во Флойде родственную душу. Они почти не разлучались, иногда принимая в свою компанию белого, словно призрак, кота Каспера из соседнего дома. Если папа взбирался на садовую лестницу, чтобы помыть окна или подстричь живую изгородь, Флойд лез за ним. Если папа ложился подремать в тени, в так называемом «компостном углу» садика, Флойд обязательно устраивался рядом. Если отец обнаруживал Флойда на своем стуле в мастерской, то не тревожил кота, а опускался рядом на колени или шел за неудобным деревянным табуретом в дальний угол комнаты. В мой последний приезд к ним в Ноттингем, увидев, как отец выгружает из машины сумки с продуктами, я даже удивился, что Флойд не тащит в зубах пакет копченых сарделек.

«Охотились в полях», – сказал папа, которому недавно исполнилось шестьдесят четыре года. Это было что-то новенькое. Скорее всего они гуляли по полю за домом; не знаю, что они там делали, но папа уж точно не охотился по-настоящему. Однако эти прогулки с котом, видимо, заполняли какую-то пустоту в папиной жизни, которая образовалась с тех пор, как мы с ним лет тридцать назад в последний раз сыграли в «Следопыта».

– Флойд остался еще поохотиться, а я вернулся нарубить дров, – продолжил отец.

– Так почему же ты здесь, вмешиваешься в наш разговор, вместо того чтобы рубить дрова? – задала очень логичный вопрос мама.

– Том, – сказал отец, будто не слыша маминых слов, – послушай, это очень важно. Я тебе рассказывал о Флойде и соседских овцах? Нет? Так вот, соседи завели овец, чтобы те подгрызали траву. Я вчера пошел за кукурузой, которую вырастил на участке Роджера и Беатрисы, а Флойд с Каспером увязались за мной. По-моему, они раньше овец не видели и здорово удивились. Один баран, огромный парняга, черно-белый, пошел прямо на них, серьезно так пошел. Флойд было полез с ним драться, но я ему сказал: «Не связывайся…» Там еще какие-то чужаки были, я одного застал в теплице, он кабачки компостом обкладывал.

– Слушай, Мик, – вмешалась мама, – мы тут говорили о переезде. Том не хочет нанимать грузчиков, думает все сделать сам. С ума сошел.

– Все адвокаты и нотариусы сволочи. Продавать дом – это кошмар. Хуже развода или даже смерти.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил я. – Ты же никогда не разводился и не умирал.

– Знаю. Мне шестьдесят четыре года, и я с пяти утра на ногах.

– Я тоже с пяти утра на ногах, – ответил я, но последние слова до моих собеседников не долетели, так как Ральф уселся на телефон и отключил его.

– Рааааууууаааальффф! – сказал Ральф.