На экране мобильного высвечивалось имя старшего следователя Уве Ингмана. Мужчины средних лет, взбитого телосложения, грушевидным лицом и узкими глазами, затянутыми морщинами. О расследовании он узнавал первым после секретаря отдела, а уже затем сообщал девушке. В свою очередь она созывала команду, чтобы отправиться на место преступления немедленно. Ей доверяли не только по причине профессионализма и даже какого-то педантичного перфекционизма, но потому что кроме работы у нее ничего не было. Она не пыталась придумать отговорки, связанные со здоровьем члена семьи или торжества у родственников. Она не отмечала праздников, а потому могла появиться на месте преступления даже в Рождество. Ей некого было оставлять, и она могла отправиться в любой уголок Европы. Более того, у нее были минимальные потребности, минимальные требования. Она довольствовалась любыми условиями, предложенными страной-заказчиком. Своя полиция есть в каждом государстве, но не в каждой находились те, кто умел работать круглосуточно, без пищи и сна. Она не числилась полицейским, потому что не имела образования. В конторе ей присудили звание старшего детектива, но неформально, и никакая бумага этого не подтверждала. Ее могли уволить в любую минуту.

И в то же время не могли. Таких ценных сотрудников, как она, упускать никто не собирался. И несмотря на то, что она никем не значилась, ей платили. Не больше и не меньше, чем остальным. Хотя работала она страстно и не позволяла себе халтуры и малейшей лени. Жаклин не давала себе спуску и бурлила неисчерпаемым терпением и настойчивостью. Она просто не умела оставлять дело на полпути, бросать за неимением улик. Она вгрызалась в него, порой пренебрегая тактичностью. Когда требовалось сообщить членам семьи о смерти родственника, обычно пользовались только ее услугами. Она не реагировала на чужие слезы и боль, и не умела выразить соболезнование.

– Жак, у нас тело, – лаконично сообщил он.

– Спасибо.

– За что? – удивился мужчина.

– За лаконичность.

– Местоположение на твоем навигаторе.

– Спасибо.

– За что теперь? – вздохнул он.

– За оперативность.

– Успел сбросить, пока ты поднимала трубку. Так долго я до тебя еще не дозванивался.

– Здесь другое. Еще хуже.

– Верю на слово. В общем, покидай свой жирный район в центре и отправляйся на север. Там, где не так много людей и демократичные цены.

– Я живу не в таком уж и центре. Какой район? – спросила у гудков она и потянулась за ключами от машины, матово-черного «Шевроле Тахо» с мощной решеткой на бампере.

Автомобиль принадлежал участку, причем всему отделу, но находился в ее пользовании вот уже семь лет с момента получения прав, а вернее, их покупки. Никто другой на него не претендовал. На нем она исколесила сотни тысяч километров по всей Швеции, большей части Скандинавии, внушительному списку городов Европы. Но только те, что прилегали к Швеции. Длительные поездки ее не напрягали, но изнашивали двигатель. Когда требовалось пересечь несколько границ подряд, она не рисковала и прибегала к услугам авиалиний.

Птица услышала звон ключей и громко каркнула.

– Путь неблизкий. Не уверена, что тебе придется по вкусу, – потрепала его за перья Жаклин. – Лучше отдохни здесь. Если хочешь, включу телевизор.

– Сам умею, – забил крыльями Ванко.

– Тебе ведь нравилась какая-то передача. Что-то связанное с кухней. Кстати, вот что я тебе еще не показала.

Она полезла в потрепанную сумку и вынула шар, усыпанный бисером и блестками.

– Думала, тебе понравится. Купила на площади Сергельс-торг.

Жаклин не имела понятия о хорошем вкусе, поэтому в торговых центрах собирала в корзину первое, что попадалось на глаза. И только кофе или книги она могла выбирать часами. Стоять у полок и принюхиваться к запаху свежих зерен или свежеотпечатанной бумаги.

Чтобы усилить эффект от подарка для птицы, Жаклин включила настольную лампу. Ванко успокоился и замер, наблюдая за игрой блеска. Да и сама девушка не заметила, как им увлеклась. Эстетика не сильно ее привлекала, и все же разноцветный перелив разбудил в ней тоску. Она думала о том, как редко замирает вот так напротив обыкновенного предмета, элементарного и не требующего размышлений. Когда снег растает, она будет вынуждена от него избавиться, люди перестанут быть такими же открытыми, как за неделю до и в ночь Нового года. Они сами определили, когда приходит время превращаться в зверей. Сами установили неопределенный и нечеткий срок радости в триста с лишним дней и так же сами отменили его. От этого Жаклин хотелось праздновать еще меньше.

До четырнадцати лет она исправно отмечала все зимние праздники вместе с семьей. Но одна рождественская ночь провалилась в ее памяти. Отец напился до такой степени, что перестал различать лица жены и детей. Обычно руку на последних он не подымал, но в тот момент ему было плевать, с кем устраивать разборки. Он определил врага номер один – собственную жену – и погнался за ней с топором, а когда шестилетняя Жаклин перекрыла ему дорогу к матери, шлепнул ее по лицу деревянной рукояткой. Девочка упала в снег у сарая и потеряла сознание. Софи в это время забилась в углу и тихо поскуливала. Отец уронил топор и схватился за голову. Он первым бросился вызывать скорую помощь и кричал на машиниста за медлительность и на врачей за некомпетентность. И конечно на жену, которая потеряла дар речи от его действий и заикалась еще месяц. Чтобы избавиться от расстройства, пришлось прибегнуть к помощи логопеда.

На следующий день Жаклин ничего вспомнить не смогла. Ничего, кроме своей злости на отца. Если бы отложились его действия, она убежала бы из дома в тот же день.

Она не понимала мать. Почему она терпела так долго? Чего боялась? Неужели полагала, будто все наладится? Беспечная Софи кардинальных методов не одобряла и даже упрашивала родителей перед входом в суд не разводиться. Жаклин даже шлепнула ее по лицу за глупость, трусость и эгоизм.

– А разве ты не эгоистка? – спросила младшая со слезами. – Ты ведь ради себя стараешься их поссорить!

Жаклин растерялась и не нашла, что ответить. Позже она мечтала высказать то, о чем думала тогда. Взрослым и, вероятно, грубым языком.

Из мыслей ее выдернул очередной звонок Уве.

– Я не вижу, как перемещается твоя звезда на мониторе. Ты застряла в снегу или кончился бензин? Послать помощника?

– Нет, я смотрела на елочную игрушку.

– А, – он не нашелся, что сказать.

– Выхожу, – бросила птице она и включила телевизор. – Пульт на кресле-мешке. Не заляпай, если будешь на нем есть.

– Закрой, – напомнил ворон, и Жаклин развернулась по кругу, чтобы забрать ключи с кухни, а заодно почесать его шею в знак благодарности.

Она не раз забывала запирать квартиру на замок, но обчистить ее еще ни разу никто не рискнул.

Жаклин занимала половину пролета на седьмом этаже в узкой серой высотке на краю центра. Один из самых бедных и запущенных домов забытого квартала. Лифт никогда не работал, и спускаться и подниматься приходилось пешком. Кроме этой короткой физической нагрузки девушка себя ничем не утомляла.

Внедорожник она ставила почти у дверей. Старый-добрый «Тахо», негласно именуемый соседями «гробовозкой» из-за непроницаемо-черных окон, украшало несчетное число царапин

Как только двигатель завелся, вспыхнул навигатор с новым пунктом назначения. Пятьдесят миль пути.

Отовсюду раздавались приятные запахи свежезаваренного кофе и свежеиспеченных булочек. Уже на пятом километре она не выдержала и остановилась у ближайшего кафе.

Еще через милю повеяло выпечкой. Она не скрывала страсть к сладкому и заскочила за медовым барашком в уже проверенную пекарню.

Тридцать миль спустя город покрылся синими красками. Жаклин съехала с главной трассы, и очень скоро показались яркие вспышки фар и мигание алых сигналов. Она остановилась и нехотя покинула нагретый салон автомобиля. Ей нравился ненавязчивый мороз конца декабря. Ее успокаивали воздух, нагретый большим скоплением людей, и одновременная свежесть холода. Где-то над городом пускали фейерверки, фрагменты которых были заметны даже и с ее перспективы.

– Очень вовремя, – буркнул Уве, подходя к Жаклин со спрятанными в карманах руками.

С его комплекцией, мороз совершенно его не беспокоил. Он расстегнул пальто, выглаженное заботливыми руками жены. От Уве пахло перегаром вчерашнего застолья. Он явно забыл побриться и, казалось, еще не проснулся.

– Тело спрятано не так уж искусно, – пояснял он по дороге к ели.

– Хотели, чтобы нашли как можно быстрее?

– Скорее всего. Сомневаюсь, что это, – кивнул он на тело, привязанное к дереву гирляндой, – несчастный случай и неосторожное сокрытие улик.

Труп еще дымился. От замкнувших огней пахло гарью и жженой кожей.

– Значит, у него какая-то еще для нас новость, – предположила девушка, опускаясь рядом с телом.

Жаклин надела перчатки и чуть пригнулась. Обугленное лицо напоминало крошащийся угольный мелок. Она коснулась носа, и тот частично осыпался.

– Думаю, так делать не стоит, – сказал Уве. – Иначе личность нам не установить.

– Он не хотел, чтобы мы узнали, кто убит? Сомневаюсь, – размышляла вслух она.

– Если родственников у него нет…

– У нее, – исправила Жаклин.

– У нее? – удивился один из полицейских, тощий, ярко-рыжий аспирант по имени Лок Аспен.

Жаклин выкопала из снега золотую серьгу и покрутила ею перед носом у молодого ученика.

– Может, он модник? – предположил тот.

– Модник? – нахмурилась Жаклин. – Не думаю, что для мужчин ходит мода на серьги с такими большими камнями.

– Видимо, Она весьма обеспеченная, – заключил Уве.

– Очень может быть, – протянула девушка. – Скорее всего выше среднего достатка. Такое украшение обошлось ее обладательнице не в одну сотню крон.

– Да ты, погляжу, большой знаток побрякушек, – ухмыльнулся Уве и добавил, заметив ее растерянность: – Ладно, не бери в голову. Так, значит, она богата, поэтому мотивом вполне может стать ограбление.

– Вряд ли, – усомнилась Жаклин. – Профессиональный вор не мог не заметить чистоту камней. Скорее всего, убийство несло какую-то ритуальную подоплеку. Он должен был что-то для нас оставить.

Она просунула руку под обугленную куртку и расстегнула замок.

– Что ты делаешь? – зашипел Уве, оглядываясь по сторонам.

Жаклин оголила грудную клетку с явно женской грудью и крупной дырой слева. Пригнулась, чтобы заглянуть в содержимое, и поднялась. Аспирант отбежал, чтобы прочистить желудок, а Уве потер переносицу и устало отвернулся.

– Вырезал сердце, – заключила она, стягивая перчатки.

– Намек на то, что женщина разбила ему сердце?

– Как одна из версий.

– Насколько же сильно нужно обидеть, чтобы вырезали сердце?

– Да он явно болен! – вскричал юноша, отирая рот. – Разве не понятно?

Грянул очередной взрыв, и снег снова окрасился цветными огнями.

– Самое время, – пробурчал мужчина.

Жаклин потянула за конец гирлянды и пошла, словно по тросу, освобождая нить от снега. Гирлянда уводила от места убийства все глубже в лес. Уве отвернулся от живописного салюта, последовал за девушкой и остановился в паре метров, когда замерла та.

– Что-то есть? – спросил он, наблюдая за тем, как она убирает за ухо светлые волосы, и роется в снегу.

– Да, кажется, что-то есть, – тускло ответила она, вытягивая ручку сумки.

Ничего особенного в ней не оказалось. Кошелек, маленькая косметичка и фотография, с которой смотрел мужчина старше сорока. Довольно полный и небритый. Строгий фас, будто с паспортного образца. На обратной стороне было выведено: «Он меня убил».

– Да, определенно что-то есть, – заключила она, убирая фотографию в карман.