Мы – команда

– Вали отсюда, – рассвирепел кузен, когда увидел, что шалаш покосился.

– Мы его три дня строили! А все почему? Я слишком добрый, пожалел козявку. – И повернулся ко мне спиной.

Я медленно побрела в сторону корпуса. Сейчас самое время для игры – жара перестала бесноваться, и теплые травы запахли вечерней прохладой, по пути то и дело обхожу бадминтонщиков.

– Я сейчас играю, я! Моя очередь, вы обещали! – пищит девица в кружевах, и ей дают ракетку. Ну да, пару раз воланчик уронит, и – «вали отсюда», плавали, знаем. Меня уже не проведешь на мякине.

Вот где справедливость?! Шалаш я строила вместе со всеми – натаскала досок со всей округи, ободралась до крови об торчащие гвозди и от бабушки наполучала прикладного искусства за весь сезон оптом, и где благодарность?! Шалаш просел из-за того, что не надо было жадничать и из трех досок лепить пятиметровую комнату. Но им не объяснишь: надо меня выкинуть, мешаю – пожалуйста.

Если бабушке пожалуюсь, они меня окончательно сожрут, и в жизни больше никогда играть не возьмут. А я еще думала, что брат мне друг. При Эдуарде так меня унизить! О, Эдуард, не играть нам больше с тобою в разведчиков.

От обиды провожу ногтем по стоящей перед корпусом машине.

В песочнице играют девочки. В конце концов, я ведь тоже девочка, нет? Я могу играть в куклы? Могу. В деревне, собственно говоря, только с девочками и играю. Но просто так подойти, с пустыми руками – нет, потом фырканья не оберешься. Надо хоть ведро принести, что ли.

– Эй, ты! – грубо окликнул меня мальчишеский голос. – Это ты папину машину поцарапала! Я видел!

Мальчишка не из нашей компании схватил меня за руку.

– Заплатишь за ремонт, поняла?

– Пусти! – перепугалась я. Никого из моих поблизости нет в помине. Бабушка ушла на источник с термосом, будет не скоро, а остальные – им не до меня. Да что за день такой!

– Ничего я не царапала! Я только потрогала, и все! – заорала я, пытаясь вырваться, девочки в песочнице смотрели на меня, как на Джека Потрошителя.

Вот тебе и поиграла с девочками – теперь их мамаши меня к ним на пушечный выстрел не подпустят.

– Пошли к отцу, он с тобой разберется, – дернул меня за руку мальчишка, на толстой шее блеснула золотая цепочка.

– Ты озверел? – раздался, как выстрел, голос моей кузины. – Она быстро шла к нам, держа в руках книгу. – Или тебе жить надоело? Руки убери! Сейчас мой брат придет, ты, бочка с говном, только маленьких девочек и можешь пугать, а вот с ним попробуй поговори!

Толстяк от неожиданности открыл рот и отпустил меня.

Не верится – сестра пришла меня защищать, и что она говорит, мамочки мои – уши сворачиваются! Бабушка слышала, интересно?

От возбуждения я завертела головой – кто-нибудь еще слышал? Бочка с… с говном. Надо запомнить.

Сестра стоит, подбоченясь, и смотрит на мальчишку с этим своим прищуром, от которого молоко скисает.

– Вон, смотри, бегут уже наши. Так что стой и думай, как будешь свою шкуру спасать!

– А чего мне спасать – она машину поцарапала! – порядком струхнув, мальчишка продолжал все-таки стоять на своем.

Подбежали наши – кузен с друганами.

– И что он вякает? – уперевшись руками в колени, не мог отдышаться брат.

До меня дошло – кажется, у них свои старые счеты. Но это неважно, главное – они стоят за меня горой. В данный конкретный момент. Не верю, но молчу.

– Так, – надменно сказала сестра, – показывай, что там за царапина.

Мы подошли к машине, на крыле в самом деле длинная серебристая царапина. Я перепугалась еще раз – так, сейчас окажется, что я кругом виновата!

– Нет, ты идиот все-таки, – покачала головой кузина. – Мои ногти видишь?

И показала длинные тонкие пальцы с блестящими ногтями.

– Ну и что? – презрительно спросил обидчик, я в это время напряженно хлюпала носом.

Кузина наклонилась и провела ногтем по машине.

– Ну? И где царапина?

Все вперлись взглядами в указанное место: там было чисто.

– А у нее откуда могут быть такие ногти, чтобы пропороть железо, а?!

– А я знаю, может, она гвоздем сделала!

– Тогда покажи орудие преступления!

– А она, наверное, выбросила!

– А ты найди – сказал же, что видел!

– Да тут в траве фиг чего найдешь, чего это я искать буду!

Все зашумели.

– Ты ври, да не завирайся, а то кирпичом по башке получишь, а мы скажем, что так и было! – наседал кузен.

Мальчишка с позором бежал.

– Еще тебя поблизости увидим – не обрадуешься! – орали наши ему вслед и свистели.

Потом кузены посмотрели на меня. Я стояла с косичками одна выше другой, мокрым носом и переполненным благодарностью сердцем.

– Пошли уже, дурень, – сказала кузина и взяла меня за руку.

– Вот наглый жирдяй, – буркнул кузен и дал мне щелбана в лоб.

Может, завтра они все-таки возьмут меня адъютантом, а?

Бабушке мы о происшествии не рассказывали.

Рача

У моих кузенов была еще и своя собственная бабушка – Луба-бебо^[4], которая жила совсем в другой деревне. Иногда Луба приезжала в гости, и две бабушки встречали друг друга с таким восторгом, как будто ближе и роднее в целом свете у них никого не было.

– Сватья, моя хорошая, моя золотая, с приездом! – раскрывала объятия моя бабушка.

Луба-бебо не отставала:

– Боже, Боже, что за свекровь у моей дочери, пусть у завистников глаза ослепнут!

Перед сном бабушка комментировала:

– Ну еще бы, у них в Раче такие гром-бабы, не приведи Господь, не свекрови, а кровопийцы! Конечно, где им найти такую, как я!

– Почему кровопийцы? – озадачивалась я. – Тетя смотри, какая нежная, она разве не рачинка?

– Исключения бывают из всех правил, и слава богу, – туманно объясняла бабушка.

Для детального изучения нравов Рачи мы однажды летом по приглашению Лубы-бебо поехали к ней в гости.

– Наша деревня в Раче лучше здешней, – доставали меня заранее кузены. – Тут дожди идут все время, и на речку идти за километр! А там… – И закатывали глаза.

Я запальчиво спорила, что лучше нашей деревни быть не может вообще ничего, так что пусть они уезжают к себе. Но проверить все равно было любопытно.

Бабушка набрала столько сумок, что не могла за один раз взять их все в руки, и, когда поздней ночью автобус оставил нас на освещенной лунным светом дороге, поругала собственное тщеславие:

– Едешь с ребенком, старуха, куда столько груза берешь!

Автобус уехал, смолк шум мотора, и вдруг на нас навалилась тихая ночь в горах. Луна приблизилась всем лицом, заливая стеклянным светом землю, и шелестели деревья, свивая клубок теней под ногами.

Сельская дорога шла в гору и делала крутые повороты. Ночной ветер провожал нас вкрадчивым поглаживанием щек, деревенские собаки недоуменно взлаивали и передавали дальше весть о незнакомых путниках, а мы передвигались медленно: бабушка брала две чугунной тяжести сумки и шла вперед, я садилась на две оставшиеся и дремала, мечтая о теплой постели.

Бабушка ставила под деревом свой груз и возвращалась за мной – теперь мы шли вместе, минуту бабушка отдыхала, потом снова брала свои сумки и уходила вперед, а я, подрагивая, садилась ждать ее в лунном свете, и так мы шли целую вечность. Казалось, эта ночь никогда не кончится, и эта дорога не перестанет бесконечно поворачивать вверх, и я проведу остаток жизни в полусне посреди лунного света.

Но все когда-нибудь заканчивается, и я уже не скажу с уверенностью, когда именно мы пристали к воротам, и Луба-бебо вышла с лампой, и причитала – как можно было ее не предупредить, она бы встретила, и бедный ребенок спит на ходу, и давайте я ужин разогрею, и зачем ты везла столько продуктов, сватья, как тебе не стыдно, мы тут и сами не голодные…

– Смотри, какие у них тут дворы красивые, – одобрительно сказала бабушка утром.

Поросший травой двор был обсажен ореховыми деревьями.

– А дом совсем не такой, как у нас, – поддакнула я.

Дом был наполовину каменный, наполовину деревянный, с ажурными перилами на веранде.

– Хороший домик, – оценила бабушка, – только у нас дерево быстро сгниет от дождей.

Бабушки ушли разбирать сумки, а я отправилась изучать окрестности и наткнулась на цыплят.

– Кр-р-р-р, – сказала наседка и покосилась на меня из-под свисающего гребешка.

Внезапно мою ногу что-то ужалило.

– Ай! – На меня надвигался огромный, как бегемот, отец пушистых крошек, белый петух.

Собака меня уже кусала, но петух?! О ужас! Монстры! В этом чужом месте петухи злые, как собаки! Заорав: «Дидэ-э-э-э!» – я дала деру. Петух издал боевой рык и понесся следом, время от времени взмывая в воздух и вырывая из меня куски мяса.

Обе бабушки с клекотом вылетели на веранду, но мы с петухом успели преодолеть этот участок трассы и неслись с противоположной стороны дома.

– Луба! Луба, сделай что-нибудь! Зачем ты этого людоеда держишь во дворе?! – запричитала моя бабушка.

– Да в жизни он никого не трогал! – встала грудью за своего петуха Луба-бебо.

– Да открой глаза, посмотри, что он с ребенком делает! Стой, стой, чтобы ты сдох у своего хозяина, я его перехвачу!

Пока бабушки бежали спасать меня, мы с петухом сделали очередной круг и продолжали смертельную схватку со стороны веранды.

Эта свистопляска могла бы продолжаться до тех пор, пока петух не обклевал бы меня до костей, но более хладнокровная Луба-бебо, хорошо знакомая с нравами своего питомца, осталась стоять на месте и встретила кортеж с топором в руках.

– Не плачь! Не плачь, маленькая, – утешала меня Луба-бебо, держа злодея за крылья, – мы ему отомстим! Мы ему башку открутим и съедим!!

Петух злобно косил красным глазом и издавал леденящие душу звуки, а я от переживаний начала икать.

– Может, не надо ему башку крутить? – вступилась я за обидчика. – Дети сиротками останутся!

– Он мне давно уже надоел, – неожидано выдала себя Луба. – Хоть пиши на воротах: «Во дворе злой петух!» Какие еще сиротки, у меня вон приличный куриный отец подрос.

– Впервые вижу такого ненормального рачинского мужчину, – удивлялась бабушка, делая примочки на мои раны. – Они же у вас тут добрые! Безобидные! И медли-и-и-и-ительные!

– Овца-то овца, а если разозлится – даст молодца, – выдала пословицу Луба-бебо, ощипывая злодея в дымящейся кастрюле. – Хотя мне этого петуха привезли из Сванетии, так что лютый норов у него был явно не рачинский!

– Зато женщины тутошние – не промах, – невинно подметила бабушка.

Вскоре приехали дядя и тетя с кузенами, и жизнь понеслась галопом. Каждый вечер во дворе под ореховыми деревьями закатывалась пирушка – на дощатом столе раскладывали лобиани^[5], лори^[6], мчади^[7], зелень и обязательно наливали из оплетенной бутыли рубиновое вино «Хванчкару». Приходили соседи, чокались стаканчиками, разламывали лепешки и хрустко закусывали веточками зелени, гудел неспешный разговор, тамада говорил красивые тосты, похожие на рассказанный сон.

Бабушка тоже смаковала по одному стаканчику:

– Это целебный бальзам, а не вино, Луба!

– Только его много пить нельзя, а то кровь загустеет, – предупредила Луба-бебо.

– А мне попробовать, – пристала я к бабушке, и та дала отпить глоток.

– Что-то я и вкуса не поняла, – потянулась я еще.

– Детям нельзя, – хором сказали бабушки.

– Я сколько хочешь его пил, знаешь, как вкусно, – похвастался кузен. Я посмотрела исподлобья: ему можно, а мне – нельзя.

Теперь у меня появилась заветная цель, и я сторожила в засаде удобный момент.

Он приплыл мне в руки очень скоро.

После очередной пирушки все винные остатки слили в большой стакан. Взрослые толпились у ворот, договаривая последние разговоры; забытые тарелки горой высились на столе; вислоухая собака догрызала в траве кость. Я, недолго думая, схватила стакан и залпом выпила весь рубиновый напиток до дна – наконец терпкий шершавый вкус «Хванчкары», отдающий вишней и зеленой ореховой кожурой, раскрылся во всей красе!

– Эй, эй, ты что?! Его нельзя много пить! – прокричал неизвестно откуда появившийся кузен.

Ноги налились тяжестью, а голова разрослась до размеров колокольни. Кузен что-то мне выговаривал, и его лицо шло волнами. Ореховые деревья закрутились зонтиками карусели, и я мягко осела в траву.

– Тут знаете сколько вина было! – возбужденно объяснял взрослым кузен.

– Убей меня, Господи, с ней ничего не будет? – причитала бабушка.

– Фати, это вино я своими руками отжимала, – уверяла Луба-бебо. – Ну, пошатает денек, зато крови прибавится!

Шатало меня даже в постели, точь-в-точь как в Батуми на волнах – весь дом плавно взмывал и опадал, и происходящее доходило до меня как сквозь толщу воды.

– Ну что, пьяница? – встретил меня утром кузен: после моего геройства за вином ввели строжайшее наблюдение, и ему так и не удалось меня переплюнуть.

– Дидэ, – предложила я, – а если тебе жить вместе с Лубой?

– Зачем это? – изумилась бабушка.

– Ну, тут смотри как хорошо – виноградник есть, и марани^[8] есть, и там – видела? – крышку снимают прямо с земли, а внутри кувшин! И полно вина!

– Я смотрю, ты в отца пошла – ценитель вина, – иронически отозвалась бабушка. – Мне свой дом нужен, на своей земле. А виноградник тут правда хороший, у нас таких нет.

Ровные ряды лозы начинались сразу за домом.

– Я тебе покажу, как надо правильно виноград есть, – сказал кузен.

Он сел на землю и стал обирать губами виноградины прямо с ветки, без рук!

– Я тоже так хочу! – обрадовалась я и села под самую большую гроздь. Солнце светило сквозь прозрачные ягоды, они были теплыми и лопались с тугим звуком.

– Вы с ума сошли? – всполошилась Луба-бебо. – Его немытым есть нельзя, он же опрысканный!

Взрослые всегда найдут червя в яблоке и пятна на Солнце!

Самое же ошеломительное в Раче то, что сразу за виноградником, под склоном, текла речка – как положено, ледяная и быстрая. Выше нашего участка она шла поверху, а потом лилась широким водопадом в небольшой природный бассейн. Это было самое восхитительное купание на свете!

– Я же говорил – холодно, – давил на меня кузен, но мне было все равно – надо было успеть накупаться вдоволь, пока бабушка не увидела посиневшие губы.

Дядя расширил природный водоем, и теперь большой камень оказался в центре бассейна: он раскалялся на солнце и согревал наши продрогшие в ледяной воде тушки, чтобы снова отпустить под струи водопада.

– Мне бы домик хоть в половину Лубиного, – с непонятной грустью вздохнула бабушка на мои восторженные рассуждения. На всякий случай я обхватила ее за шею и сильно-сильно стиснула.