– Да, – охотно согласились иудеи, – вам он говорит, что нет ваших богов. А в синагоге нашей он говорит, что наш Бог сам свой закон отменил. Бог без своего закона – вообще, уже не Бог. Так что все ясно: Шауль – колдун и безбожник. Гнать его надо отсюда взашей. А вы еще его тут слушаете, уши развесили. Это враг всей вселенной, всех порядочных людей. Он всем богам насолил, какие только есть, и каких нет.

Тщетно Павел пытался их перекричать:

– Братья, я не скрывал, что Иисус был распят, но Он воскрес из мертвых, и я видел его живым. Я, как и они, не поверил бы Иисусу, если бы Он не явился мне живым. Он выбрал меня для этой задачи: нести весть его всем людям… – докончить Павлу не дали.

Не успел Тимофей тут вспомнить про то, что глиняные сосуды делаются для разного употребления по выбору горшечника, как тут выступил хозяин гостиницы Афродисий.

– Подождите, выслушайте, – прокричал он, – прекратите галдеж, я с самого начала тут был, все речи слышал. Вот вчера, на этом самом месте, – он показал рукой, – у нас сидел Гермас, хромой юноша, с детства не ходивший. И вот, этот Павел именем Иисуса при мне поставил его на ноги, так что все видели, как больной пошел своими ногами. Вот вы, – обратился он теперь к иудеям, – можете сделать то же самое? Да еще проще! Вот скажите прямо здесь у меня перед глазами, чтобы именем вашего Бога или каких-то других богов, пусть этот лжец Павел, если он лжец, охромеет вот на этом месте! Прикажите именем каких угодно небес, чтобы он сел вот сейчас на место Гермаса. Пусть милостыню собирает, и кончит лгать на весь свет! Тогда уж будьте покойны, он от моей гостиницы далеко не уйдет. И вам не придется за ним гоняться. Согласны? Давайте!

Толпа загудела со спортивным азартом. Предложение показалось ей занимательным. Иудеи на мгновение запнулись, но тут старший из них собрался с мыслями и ответил:

– Мы не можем и не должны упражняться в колдовстве и подражать колдуну. Иначе завтра в колдовстве обвинят нас самих. Для борьбы с колдунами хороши человеческие средства. Колдунов надо бить. Бить чем попало: ногами, камнями, палками. Они не могут противиться простым человеческим средствам. И это правильно! Так Бог устроил, чтобы люди колдунов не боялись и сопротивлялись их чарам. Сами посудите: если эти люди посланцы богов, то боги за них заступятся.

Пока он кричал, четверо других уже окружили Павла. Афродисий, видя, к чему дело идет, закричал, обращаясь, в основном к своим:

– Дураки, не вздумайте послушаться этих пришлых евреев! Не хотите сами охрометь? Не лезьте! И потом не жалуйтесь, если у вас что случится. Свои ноги переломаете, или молния в крышу попадет. Они призвали вас Бога побояться – так вы и побойтесь.

Если они сами при этом не боятся – это их дело, а не наше.

Но Афродисия многие не послушались. По-видимому, большим авторитетом пользовался жрец, вполне согласный сейчас с иудеями, которые его самого, безусловно, тоже считали колдуном, но пока его так не назвали.

Павла потащили куда-то, выкрутив руки. Тимофей попытался броситься на помощь, но получил такой удар по голове, что на какое-то время отлетел в сторону и потерял ориентировку. Придя в чувство через несколько секунд, он сообразил, что нужно предупредить Иосифа Варнаву, потому что и ему грозит то же самое. Афродисия рядом он не увидел. Насколько позволяла боль в голове, он поспешил домой. Но его опередили. У порога он увидел Варнаву и с ним еще двух мужчин, вооруженных палками, которые выбегали из дома. Все вместе бросились на выручку Павла.

Тимофей бежал-ковылял, отставая, поскольку никак не мог еще оправиться от удара по голове. Когда он все-таки догнал остановившихся Варнаву и его спутников уже у самой околицы, те стояли над поверженным и бездыханным телом Павла, и не знали, что делать. Тимофей заплакал и опустился на колени. Видно было, что Павла сильно избили, голова его заплыла от удара камнем. Дыхания не было заметно. Тимофей с Варнавой перевернули его лицом к солнцу. Похоже, жизнь покинула его тело. Нападавшие тоже скрылись куда-то, заметив погоню.

В одно мгновение перед Тимофеем прошла в памяти фигура исцеленного Гермаса. «Господи, за что же так получается, что исцеленный здрав, а исцеливший мертв?» И вдруг Тимофей воскликнул вслух сквозь слезы:

– Боже, если Ты и вправду воскресил Твоего Сына, если он и вправду являлся Павлу, то оживи его, воскреси его самого! Ведь он нужен Тебе, он нужен всем нам.

Рядом опустился на колени и взмолился Варнава. Он шептал на незнакомом Тимофею языке. Лишь по отдельным словам Тимофей отгадал родной язык своей матери.

Вдруг Шауль застонал и зашевелился. Варнава ткнул Тимофея в бок:

– Быстро неси сюда воды!

Пока Тимофей соображал, как местный житель, где тут поближе до колодца, Варнава поднял Павла на руки и поволочил его к дому Евники. Он был значительно выше и сильнее Павла, так что мог нести его на себе.

Павел смог заговорить лишь к утру. Конечно, Евника сделала все возможное. Вместе с местным знахарем приложила все примочки, травы и растирания. Милостью Божией обошлось без переломов костей. Но было ясно, что человеческих сил тут бы не хватило. Заодно помогли и Тимофею с его ушибом головы. И Варнава, и Тимофей, и Евника, и даже бабушка Лоида всю ночь по очереди дежурили возле пострадавшего.

Когда Павел открыл глаза, рядом был его спутник. Отпив воды, Павел спросил:

– Где мы?

– У Евники, – ответил Варнава.

– А где Тимофей?

– Да здесь он. Это он тебя молитвой своей вытянул.

– Я знаю, – простонал Павел. (Тимофей был уже рядом с постелью; кстати, это была его кровать, сам он последние две ночи спал в сарае).

– Спасибо, Тимофей, – продолжил Павел. – Да хранит тебя Господь и воздаст тебе за доброту. Я потом тебе отвечу… Потом скажу…

Тимофей молча глотал слезы. Он встретился взглядом с учителем и подивился тому миру, спокойствию и ясности, что струились из глаз Павла.

Между тем именно с глазами Павлу было труднее всего. Один глаз совсем заплыл от удара, то ли кулаком, то ли камнем. Но Павел упорно обращался именно к Тимофею так, словно тот только что донимал его какими-то расспросами и сомнениями.

– Все хорошо, Тимофей, все так и должно было быть. Не сомневайся, Бог с нами.

– Я не сомневаюсь, – только и выдавил Тимофей, вытирая слезы, – уже не сомневаюсь.

Весь день Тимофей работал во дворе со своей глиной, тщательно следя, чтобы не пришел никто лишний. Впрочем, было спокойно. Приходил только Гермас, причем на своих ногах, уже никем не поддерживаемый. Благодарил и не знал, чем только мог бы послужить своему благодетелю.

– Больше всего за глаз его опасаемся, – сказал Тимофей. – Кажется, его сильно повредили.

– Если бы я мог, я бы свой ему отдал, – отозвался Гермас, – за свои две ноги.

Потом еще тихонько пришел Афродисий. Он сообщил, что эти иудейские разбойники бежали, и больше пока не появлялись.

– Как ни суди, но они же понимают, что это убийство, и при поимке пришлось бы отвечать.

– Да кто бы тут хватился о пришельце? – удивился Тимофей.

– Не говори, тут не так все просто. С ними был Димас, мой сосед, он потом говорил, что слышал, как они, переговаривались между собой. Оказывается, этот Павел – римский гражданин. А убить римского гражданина – штука опасная. Они и постарались все чужими руками сделать. – И помолчав, Афродисий добавил, – если что понадобится, обращайся.

Вечером Павел смог говорить уже яснее. Жар у него прошел, сознание прояснилось.

– Вы знаете, – говорил он Евнике, Лоиде и Тимофею, – эти злодеи сказали частично и правду. Я был гонителем этого пути, я гнал учеников Иисуса. Как-то в Иерусалиме был суд над одним из них. Его звали Стефан. Суд закончился расправой без приговора. Стефан сказал, что он видит открытые небеса и Иисуса одесную небесного престола. За это его стали бить камнями, как меня вчера. Но его убили насмерть. А я тогда одобрял его убийство и стерег одежды его убийц.

И вот, теперь я прошел через то же испытание. Я ведь, по-видимому, действительно умер. Когда меня ударили последний раз, я уже не помню, что было. Но вдруг я увидел себя на прекрасной поляне, а надо мной склонился этот самый Стефан. С тем же лицом, как у Ангела, как тогда на суде. И говорит: «Мир тебе, брат Шауль. Вот и ты здесь. Бог простил тебя и я прощаю. Мы будем вместе, но не теперь. Тебе еще Бог судил потрудиться в благовестии. Да и Тимофей оттуда тебя зовет». И вновь на меня навалилась боль, которой я какое-то время не чувствовал. Я понял, что я вновь в своем избитом теле.

И он добавил с каким-то особым теплом:

– Тимофей, Бог вернул меня тебе по твоей просьбе. Чтобы ты не сомневался, что Он воскресил и Иисуса. Теперь ты веришь?

– Верю, – твердо ответил Тимофей.

– А чему ты веришь?

– Что Он воскресил и Иисуса, и тебя.

– Это хорошо, – сказал Павел, – но это не все. Верь, что любящим Бога все содействует ко благу. Хочешь быть учеником Иисуса – ты будешь исцелять других, ты будешь раздавать жизнь. Один воскрешенный из мертвых на твоем счету уже есть, – он слабо улыбнулся. – Но при этом тебя тоже будут бить, а сам себе ты здоровья не выпросишь.

– Это почему? – удивилась Евника.

– Потому что здоровье ему вымолишь ты, – снова улыбнулся Павел. И добавил очень серьезно. – Таков путь самого Христа в славу. Он исцелил массу людей, но ни разу Его чудодейственная сила не пришла на помощь Ему самому. Так о нем было сказано пророком: Он носит наши немощи, он болеет нашими болезнями. Он страдал за наши грехи. Боль ему причинили наши беззакония. Он пострадал за меня еще до того, как я причинил зло его ученикам. Когда мы помним об этом, мы сами несем и веру, и благую весть, и исцеление другим. А они понесут еще дальше. Так что, когда Он скоро вернется, все люди во всех концах услышат весть о нем.

– Скажи, Павел, – спросил Тимофей, – а как же ты был гонителем христиан и вот этого Стефана, а потом сам стал верующим в Иисуса? Что произошло у тебя?

– Меня призвал сам Господь Иисус. Дело было так. Я шел с письмом от синедриона из Иерусалима в Дамаск, чтобы в местной иудейской общине тоже начали преследовать учеников Иисуса. И вот уже на подступах к Дамаску внезапно перед нами засиял неописуемый свет, от которого я потом потерял зрение на какое-то время (оно и до сих пор не восстановилось). Но в этом свете передо мною предстал сам Сын Божий. Он сказал: «Шауль, что ты гонишь меня? Это так же трудно, как самому на острие лезть». Я спросил: «кто ты?». Он ответил, «Я – Иисус, которого ты гонишь». Он говорил со мною, как Господь с рабом, но Он не упрекал меня, не угрожал. Казалось, Он даже пожалел меня. Я понял, что это Он сам, воскресший из мертвых. И Он повелел мне стать свидетелем всего, что я видел. После этого видения я ослеп и лишь с поводырями добрался до Дамаска. А там меня нашел один местный верующий брат, рассказал мне об Иисусе все, что знал сам. И тогда же он меня крестил. После крещения я снова стал видеть, но хуже, чем прежде. Но главное, в памяти моей навсегда запечатлелся его кроткий взгляд, Его неизмеримая милость. Я был врагом Ему – и этим вредил самому себе. А он избавил меня от моей же собственной злобы. Его доброта навсегда изменила меня.

Он помолчал и добавил:

– Ты понял, Тимофей? И теперь не произошло ничего необычного. Произошло то, что и должно было произойти. Я был в долгу перед Стефаном. Теперь мы увиделись с ним. Он простил меня. И поверь, мне стало гораздо легче. Я верю, мы увидимся снова. Будем все вместе. А пока знай, что нужно не просто поверить, что Иисус – Сын Божий, то есть Царь Израиля. Нужно поверить, что за Его страдания нам простятся старые грехи, и сами мы обновимся. В том и оставление наших согрешений, когда мы оставим свои грехи, а грехи эти оставят нас. Когда такое случается, это и значит, что человек стал Христовым, а во Христе – Божиим.

Слова эти запали Тимофею в душу. Память еще не раз подсказывала ему прошедшие грехи юности, а совесть обличала за них. И он молился вместе с апостолами, чтобы Бог простил его через страдавшего Иисуса Христа.

Павел поправлялся еще несколько дней. В городке было спокойно. Кроме Афродисия и Гермаса, вообще, никому не говорили, что он еще жив. Те разбойные иудеи перед своим бегством из Листры сами растрясли по городу новость, что Шауль убит, причем, разумеется, руками местных жителей. И чтобы не навлекать подозрений, все местные словно воды в рот набрали о его судьбе.

Впрочем, это было на руку нашим героям. Варнава потихоньку проповедовал в мастерской Тимофея, но не во всеуслышание на площади, а среди тех, кто к нему приходили сами. Это были люди, уже слышавшие проповедь апостолов в первые дни. Обычно у них хватало такта не расспрашивать о судьбе Павла, об обстоятельствах его погребения.

Тимофей и сам нередко слушал разговоры Варнавы с жителями. Вскоре он уже много знал о жизни и проповеди Иисуса, об обстоятельствах суда над ним, о свидетелях Его воскресения. Мать и бабушка тоже верили Павлу и Варнаве. Они особо оценили ревность апостолов о том, чтобы верующие их проповеди уклонялись от жертв и всякого иного служения мертвым богам.

У Тимофея подошел тяжелый и торжественный день в его ремесленном расписании: день обжига. Предварительно выжатая на круге и высушенная глиняная посуда проходила испытание и закалку огнем. Чтобы создать в печи нужный жар, заранее запасали дрова и уголь, а во время обжига требовалось непрерывно качать мехи. Помощь Варнавы оказалась очень кстати.

– Огонь испытает дело каждого, каково оно, – говорил Павел Тимофею, сидя рядом с печью и пока еще не имея сил помогать гончару. – Из одной бадьи взята глина, на одном круге и одним мастером превращена в посуду, но только огонь разберет, какой сосуд годен. Одни сосуды станут прочными и потребными на все, другие разобьются. У тебя обычно много ли горшков трескается при обжиге?

– Да, случается, – отвечал Тимофей с дрожью в голосе. Он понимал аналогию, но ему сейчас было не до нее.

– Ну вот, так и люди. Пока в печку не сунули – два горшка одинаковы, не отличить друг от друга. Огонь все покажет. Так и нас проверяет огонь. Одних утверждает, других разломает. Так и день Господень. Да и любой день испытания нашего.

– Все так, я согласен, – ответил Тимофей. – И все-таки, отцы мои, помолитесь об успехе нашей работы сегодня. Уголь добыть дорого, глины ушло много. Уж сама работа не в счет. Если много посуды испортится, тяжко нам всем придется.

Он подбрасывал уголь, качал меха посменно с Варнавой, поглядывал одним глазком в щелку печи, как делал это прежде отец, чтобы оценить степень жара в камере обжига. И все время с трепетом прислушивался, не раздастся из камеры зловещий треск. Но и Павлову мысль он прогнать не пытался.

«Да, в тот день будет еще более беспокойно и трепетно», – думал он.

Он продолжал работу, глядя за тенью колышка и заранее отметив на земле угол, на который она должна повернуться. С полдороги Тимофей прикинул, что угля может не хватить на все время топки, подсунул дрова посуше и потоньше. «Выдержала бы печь, выдержала бы посуда, вот уж право, судный день для любого горшечника».

Вот, наконец, можно было остановиться и перестать качать. Угля хватило. Слава Богу! Вытерли пот, омыли руки и лица. Но результат можно будет увидеть только поутру. Посуда всю ночь остывает вместе с раскаленной печью. Тимофей на ощупь проверял, как она нагрета. Вроде, как обычно. Но это еще мало о чем говорит.

Утром, когда с трепетом открыли печь, вздохнули с облегчением. Все получилось вполне удачно, брака почти не было.

– Вот, Тимофей, благопотребен ты и для труда твоего, и для Царства Божия, – похвалил мастера Варнава, и юноша расплылся в улыбке. Немного было у него самостоятельных обжигов на счету, и этот был самым удачным.

Через несколько дней, когда Павел уже шел на поправку, Варнава предложил им всем креститься во имя Господа Иисуса Христа. Афродисий, Гермас и еще человек десять мужчин и женщин тоже уверовали и захотели креститься.

Чтобы не привлекать внимания, Варнава разделил их на две группы. В два разных дня отдельно крестил мужчин и отдельно женщин в источнике за городом. Теперь в Листре появилась христианская община.

После крещения Павел сообщил и нечто новое для всех. Он сказал:

– Братья и сестры, нам с вами надлежит еще сделать одно важнейшее дело. Мы рассказывали вам о страдании Господа Иисуса и его воскресении, но не сказали о том, что было позже, и что очень важно для всех нас. Теперь мы, несмотря на опасность, идем по всем тем общинам, где благовествовали, чтобы помолиться о верующих и чтобы Господь дал всем вам дар Святого Духа.

– А что это такое? – спросили сидевшие.

Ответил Варнава, поскольку он был непосредственным свидетелем и участником.

– Когда Иисус воскрес и отошел от верующих на Небеса, то через десять дней, в праздник дарования закона, он послал своим ученикам чудесное знамение. Когда они были собраны вместе, внезапно над ними появились как бы языки пламени, и они внезапно стали благословлять Бога на тех языках, которых никогда не учили. Случившиеся рядом пришельцы, иудеи, собравшиеся в Иерусалим на праздник из разных стран, услышали речь на языках тех народов, где они живут. Это было знамением того, что теперь люди, говорящие на всех языках земли, будут на этих языках славить Бога и придут в Его царство. Я тоже сам видел это знамение. Важно, что Иисус, еще до вознесения на небо, предупреждал учеников, что они получат особую силу, когда сойдет на них Дух Божий.