Глава четвёртая
Дубовая поляна

Мы прячемся за оленем, хотя ясно, что Старухе Богги теперь ничего не стоит пристрелить нас. Крепко зажмурившись, я замираю: сейчас она гаркнет что-нибудь либо спустит курок.

Оленьи копыта стучат по земле, и кажется, это колотится сердце.

Приоткрыв глаза, я вижу, как волшебный зверь храбро шагает прямо на старуху. А она словно окаменела и не в силах двинуться с места. По ружейному стволу скользит лунный свет.

Ещё миг – и олень наскакивает на Богги, выбивая ружьё у неё из рук. Она падает, кричит, и её крик мечется по всему Харклайтсу. В окнах дормитория – растерянные лица сирот. В комнате Замка зажигается лампа.

Олень описывает круг по двору и затем подходит к нам.

Мы с Лепестком отступаем в сторону, чтобы дать ему дорогу, однако он останавливается, опускается на колени и, склонив свою могучую голову, приглашает нас залезть.

Лепесток проворно взбирается на широкую спину и протягивает мне руку.

– Ну, давай же, Фитиль…

Но я словно прирос к земле и не могу пошевелиться. Меня сковал страх.

– Нет, – выдавливаю я из себя. – Слишком высоко, я не справлюсь.

– Да ничуть не высоко.

Разумеется, она права, но всё равно жутко. Теперь меня ждёт только Колодец. Я буду стоять у края, а дальше – бездна, дыра. И падение будет длиться целую вечность.

Лепесток пытается подтянуть меня, но мои ноги онемели и как будто налились свинцом. Она спрыгивает. Во двор выходит Замок. Спешит к Старухе Богги.

– Быстрее! – кричит мне Лепесток.

Сам не понимая как, я карабкаюсь с её помощью на оленью спину. Почувствовав, что я уселся надёжно, олень трогается с места – без Лепестка.

Наверное, он не заметил, что она не успела забраться.

– Куда же ты? Погоди! – кричу я оленю, крепко вцепившись в него. Но разве это волшебное существо теперь остановить? Стучу ногами по оленьим бокам, однако он шагает вперёд, и меня то отбрасывает назад, то швыряет к рогам. Пытаюсь прижаться пятками, но это не помогает. – Надо вернуться за Лепестком!

Мы ещё во дворе, старуха тянется к ружью и, неловко схватив его, наводит дуло на нас. Выстрел.

БААХ.

Я подаюсь в сторону.

Пуля, едва не задев меня, попадает по оленьим рогам, сбивая кусочек.

Но тот не замедляет шаг – наоборот, принимается скакать всё быстрее.

Зажмурившись, я думаю лишь об одном: как бы не свалиться. Чуть погодя открываю глаза и вижу, что мы несёмся прямо на стену, окружающую двор. Стараюсь заглушить в себе страх и ещё крепче сжимаю пальцы.

Краем глаза замечаю, как Замок хватает Лепестка за руку. Она вырывается, хочет убежать.

– Отстаньте, пустите меня! – кричит Лепесток.

У меня разрывается сердце. Надо бежать ей на помощь, но куда уж там. Олень стремится вперёд, не остановить. Неужели он решил проломить стену? Но нет, прыжком он перескакивает через неё, пролетает над её краем высоко, невообразимо высоко. Мы взмываем вверх, и ещё выше, и ещё…

Приземляемся со скрипом рогов и клубами пыли из-под копыт. Мы на свободе. Впереди вьётся дорога. Куда ни глянь вокруг – сплошь лунные поляны, они бесконечны, стелются, насколько хватает глаз, и взглядом не охватить этого простора. Приют – вот всё, что я видел раньше. Я знал, что он затерян где-то на окраине Британской империи, в заброшенном, всеми забытом углу, но никогда и вообразить не мог, что за приютской стеной такая ширь.

И это восхитительно. Да, у нас всё-таки получилось. Но радость быстро меркнет.

На душе тягостно.

Лепесток осталась там.

Я оглядываюсь на стену, всю в прожилках лунного света, потом вижу Папашу Хэрна – он стоит на дороге вместе с Ниссой и Генной.

– Мы должны вернуться за Лепестком, – говорю я.

Сквозь прутья ворот видно, как Старуха Богги поднимается на ноги и изрыгает проклятия, кипит от злости из-за своей ушибленной руки, которая пострадала от наскока оленя.

– Прости, дружище, – отвечает Папаша Хэрн. – Наше волшебство действует только на природу. Мы бессильны против каменных стен и железных ворот. Это дело человеческих рук. Тебе повезло, что во дворе оказалось дерево. Теперь там больше нет ничего живого, и нам нечем помочь Лепестку.

Лепесток по-прежнему отбивается от Замка.

– Эй, Фитиль! – кричит она. – Улепётывай, пока старуха не схватила тебя!

– Нет, я тебя не брошу!

– Хотя бы один из нас должен спастись!

– А ну, Замок, отпирай ворота! – рявкает Старуха Богги. Она хватает и волочит Лепестка за руку, сдавливая своим железным напёрстком.

– Скорее же, – говорит Лепесток. – Ты должен выбраться за нас обоих!

Живот сводит. Унести ноги, но бросить друга – гораздо хуже, чем неудачная попытка бегства. Это изощрённое наказание, которое вполне в духе Старухи Богги.

Гремя связкой ключей, Замок ищет нужный, чтобы отпереть ворота.

– Пожалуй, медлить не стоит, – остерегает Папаша Хэрн. И, повернувшись к оленю, щёлкает языком. – Поторопись-ка, нам пора.

– Как же так… – бормочу я, но слова замирают у меня на губах. Человечек под стеклянным колпаком, которого старуха держала на каминной полке, был эльфом – теперь в этом нет сомнений. И если мои новые друзья тоже угодят под колпак…

Пока Замок ещё возится с ключами, олень склоняет голову и эльфы забираются к нему на рога.

– Сцапай их! Они не должны улизнуть! – рычит Старуха Богги, волоча Лепестка за собой по двору.

Эльфы обвязываются верёвкой, свитой из листьев, и накидывают её на оленьи рога, чтобы не свалиться по пути.

На душе скребут кошки, когда мы трогаемся, так и не выручив друга.

– Никогда не забуду тебя! – кричу я Лепестку.

– И я тоже тебя не забуду! – отзывается она, растворяясь вслед за старухой в темноте крыльца.

Вытянув шею, олень скачет по дороге до луга, потом мчится сквозь травы всё быстрее, летит галопом во всю прыть. Я покрепче хватаюсь за его гриву. Мы рассекаем дикие просторы, напитанные лунным блеском. Мне горестно из-за Лепестка, но свежий ветер, который хлещет в лицо, помогает воспрянуть духом. Вдыхаю глубоко-глубоко, и кажется, будто я впервые дышу по-настоящему. Смотрю на эльфов, привязавшихся к оленьим рогам, а потом оборачиваюсь – позади лишь серебристо-синий луг.

В небе моргают яркие звёзды. Невозможно поверить, что всё это – правда, что я вырвался из Харклайтса и меня несёт на своей спине сказочное животное, дерево-олень.

И я сильнее сжимаю шершавую гриву-кору.

Чудо – вот оно.

Далеко позади мерцают огоньки Харклайтса.

У меня снова прихватывает живот. Старуха расправится с Лепестком, и это ужасно. Если бы я сразу забрался на оленя вслед за ней, то мы бы оба спаслись и вместе мчались сейчас на его широкой спине.

– Я вернусь за тобой, – шепчу я, – и вытащу тебя оттуда.

Смотрю вперёд, потом на эльфов. Интересно, куда всё-таки мы едем и что у них за дом? Может, они живут на деревьях? Или в домиках вроде тех, что я мастерил из спичек?

На горизонте вырисовываются тёмные очертания леса, который всё ближе и ближе, – могучая стена деревьев.

Олень замедляет бег, идёт плавной поступью. Едва мы оказываемся в лесу, малышка в колыбели снова засыпает. Деревья – точно великаны, они выше нашей спичечной фабрики, и их так много, что не сосчитать. Вековые гиганты с морщинистыми стволами и длиннющими иссохшими ветками. Громадные сосны – лесные сторожа. Лепестку понравилось бы здесь. Она всегда любила сочинять истории про лес.

Долгое время мы едем молча, прислушиваясь к ночным звукам. В полосе лунного света Папаша Хэрн указывает на ежа – раньше я видел их только в газетах. Ухает сова. А потом раздаётся хриплый визг, от которого стынет кровь в жилах. Вцепляюсь в оленя крепче.

– Лисы это, – шёпотом говорит Папаша Хэрн. – Плутуют.

В Харклайтсе по ночам тишь. В шесть часов вечера замолкает Машина, и после этого единственный звук – тиканье настенных часов в холле. Но здесь всё совсем иначе, тишина чащи полна звуков. Непонятно, как эльфы умудряются спать.

Ещё раз глубоко вдыхаю, набираю полную грудь чистого воздуха и втягиваю в себя лесные запахи – наверное, так пахнут земля и листья.

– А как зовут оленя-дерево? – спрашиваю я Папашу Хэрна.

– У него пока нет имени. Назови его как хочешь.

– Ему подходит имя Полкроны. Лепесток говорила, это добрая примета – найти полкроны. К удаче.

Папаша Хэрн кивает.

– Вот и отлично. Значит, его зовут Полкроны. Олень поводит своими деревянными ушами, давая понять, что ему нравится имя.

Где-то впереди появляются подмигивающие огоньки, они словно крошечные лесные созвездия.

Мы приближаемся к опушке, и я понимаю, что это светятся круглые оконца домиков, построенных из прутьев и веток, мха и сухих листьев. Если взять два птичьих гнезда и соединить их друг с другом, перевернув одно донышком кверху, получится как раз такой дом. Большинство жилищ приютилось у подножия деревьев-великанов, которые окружают поляну, но некоторые домики устроились на нижних ветвях. Горит костерок. Возле него сидят женщина и мужчина, на их лицах – отблески пламени, и оттого они напоминают картинки с пожелтевших от солнца газетных страниц. Оба смотрят на меня распахнутыми от изумления глазами – похоже, эльфам в диковинку видеть людей.

– Ну, вот мы и на месте, – говорит Папаша Хэрн. – Это Дубовая поляна, наш дом. Фитиль, познакомься с Матушкой Хэрн и Финном, он отец Тийи.

– Ох, уж и переволновались мы за вас, – говорит Матушка Хэрн, поднимаясь нам навстречу. Заботливая, сердечная.

Она вглядывается в меня, и улыбка озаряет её лицо.

– Рада познакомиться.

– Мама! – кричит Нисса. – Ты только посмотри, кого мы привезли с собой!

– Хвала лесу, вы нашли Тийю, – говорит Финн.

– Крошка была среди людей, – рассказывает Папаша Хэрн. – Фитиль уберёг её, девчурка цела и невредима.

Генна передаёт малышку на руки Финну. Они обнимаются. У меня щемит сердце. Вот бы узнать, каково это – когда есть семья и тебя любят.

– Спасибо, – благодарит меня Финн, и голос его дрожит.

– Да мне же только в радость было помочь вам, – отвечаю я, слезая с Полкроны, который плавно опустился на колени. Как же хорошо снова стоять на твёрдой земле.

Папаша Хэрн, его жена и Нисса о чём-то перешёптываются. Матушка Хэрн опечаленно смотрит на меня.

Похоже, эльфы рассказывают ей про приют и про то, что меня бросили родители.

Подхожу ближе к одному дубу, чтобы получше рассмотреть домики эльфов. Их жилища напоминают гнёзда, свитые из веточек и пёрышек, а щели тщательно заткнуты мхом. Трудно сказать, использовали ли эльфы клей. Опустившись на колени, заглядываю в окошко. Внутри – плетёная кровать, ладный крошечный стол, на нём желудёвые миски, большие и поменьше, и кувшинчик, полный светлячков. На полу узкий коврик – так эльфы умудрились приспособить тканую закладку для книг. Над кроватью висит полпенсовая марка с портретом давнишнего короля.

– Где же устроить его на ночлег? – доносятся до меня слова Матушки Хэрн.

Я скребу шею, и мне до того неловко, точь-в-точь как сироте, которого только что подкинули в приют. Может, Папаша Хэрн с Ниссой поторопились и лишь сгоряча, не рассудив толком, позвали нас с Лепестком в свой лес? А теперь, когда я тут, всем ясно, что затея пустая.

Так вот, значит, какой он – дом, думаю я, глядя на гнёздышки эльфов.

– Сегодня он может переночевать здесь, возле костра, – предлагает Папаша Хэрн.

Матушка Хэрн улыбается задумчиво и отвечает:

– Славно… Одеяло знаешь где. Почти целое.

– Привезу, – говорит Папаша Хэрн. – И заодно охапку листьев из кладовой.

– Я с тобой! – кричит Нисса.

Они снова взбираются на рога Полкроны. Папаша Хэрн щёлкает языком.

Олень выходит из кокона света от костра и шагает сквозь холодный лунный блеск, который серебрит его бока.

– Ну, присаживайся, не робей, – говорит мне Матушка Хэрн, взъерошивая сухую листву подле себя. Рядом на земле лежит крошечная тетрадь, исписанная мелким эльфийским почерком.

Я осторожно сажусь, стараясь ничего не сломать. Странно оказаться здесь, возле костра и лесных жилищ, – ведь каких-то несколько часов назад сгорели дотла мои спичечные домики.

– А я читать умею. – Склоняюсь над крохотной тетрадкой. – Это я в Харклайтсе научился. Трещотка тайком учил нас после рабочих смен. Старуха прознала об этом только через три года.

Матушка Хэрн закрывает тетрадь.

– И что она сделала?

До сих пор, словно наяву, вижу, как Трещотка исчезает в Бездонном колодце.

Хриплю, пытаюсь откашляться и прочистить горло, но слова застряли комом.

Матушка Хэрн встаёт с земли.

– Ладно, не береди себе душу, – успокаивает она меня. – Верно говорит Папаша Хэрн: есть вещи, о которых лучше забыть.

На камне рядом с костром стоит почерневший от копоти горшок. Матушка Хэрн наливает себе оттуда в чашку и приглашает меня тоже попробовать.

– Молоко с мёдом и цветками ромашки. Перед сном – то что надо, просто прелесть. Заснёшь крепко-крепко, вот увидишь.

Я пью молоко, и вся усталость, которая скопилась за долгий день, вместе со страхом и волнением от ночных происшествий – уходит. Смотрю на домики-гнёзда, примостившиеся на дубах.

– Почему у одних эльфов дома на ветках, а у других – прямо на земле, возле огня? – любопытствую я.

– Среди нас есть такие, кто любит жить повыше, – отвечает Матушка Хэрн. – Когда живёшь на дереве, мир видится совсем иным.

Вскоре возвращаются Папаша Хэрн с Ниссой и Полкроны, который везёт на рогах свёрнутое одеяло. Олень подходит ближе, и я замечаю, что шерстяное одеяло в дырках. И у этих дырок контуры аккуратно вырезанных штанишек, курточек и ботинок.

– С прорехами, не взыщи уж, – извиняется Папаша Хэрн. – Но мы непременно залатаем. А пока придётся тебе поспать под худым одеяльцем. И ещё держи вот это. Так теплее будет.

Полкроны скатывает одеяло на землю и своей деревянной мордой разворачивает его. Внутри – охапка мягкой палой листвы и свитер. Он мне велик – наверное, будет впору на следующий год. Натягиваю, он пахнет землёй. Сгребаю листья поближе к огню, укутываюсь в одеяло и ложусь, прислушиваясь к тихому, как колыбельная, потрескиванию поленьев в костре.

– Прости, что так вышло с твоей подругой. И что мы не смогли взять остальных тоже, – говорит Папаша Хэрн. – Дело слишком опасное. Один неверный шаг, и мы не выбрались бы оттуда. А если б и выбрались, то с потерями и не все.

Не знаю, что ответить ему, и накатывает чувство, будто частичка меня – по-прежнему в Харклайтсе, вместе с Лепестком.

– Тебе понравится здесь, – прибавляет он. – Завтра познакомишься с нашим лесным народом и я покажу тебе окрестности.

Я вяло киваю, размышляя о том, как встретят меня остальные эльфы. Веки тяжелеют, пламя костра и деревья, покачиваясь, растворяются – на меня наваливается сон. И впервые в жизни мне не страшно. Впервые я в безопасности, у меня есть кров и надёжные, заботливые друзья, в лесу я под защитой, как в крепости. Должно быть, именно такой он и есть – настоящий дом.