2. Слободы

Слобод – 5 – Стрелецкая, Кузнецкая, Пушкарская, Инвалиды, Подмонастырная. Все 5 мкнут к Тяпкатани, городу, с разных концов, и облицовывают его рощами, лесками, полями, жильём, бытьём.

Кто их народ? Разные люди: тут мужики, там монахи, здесь цыгане, в Кузнецах – кузни, кузнецы, в Стрельцах – барышники¹, лошадники, коновалы², городовишки³; в Инвалидах – чортешто, так, барахло, смесь спеси с дермом – и везде впиханы половые из разных заведениев: Стуржиных-братьев, Ефимлазрыча⁴ и знаменитого на весь Тяпкатань Чудилинского трахтира, ресторации, австерии-истерии – и кабака, знаменитого и в истории: Тургенев описал. Ррракальон⁵ то там кричали и гусары-ремонтёры-лошадники⁶ там кутили. Очень знаменитое заведение!

Если смотреть по реестру, поистовому, то надо начать с Подмонастырной⁷, потому что монастырь был первей города, кончить Инвалидами, потому что их заселили барахлом после разных воин⁸.

Ребёнком тудой ходил и играл с ребятами слободскими автор этой хроники-летописи, по старомодному означить: романа. Ребёнком, чувствительней сейсмографа, отмечал и рели⁹, качели, их плавный раскач, короткий плыв в эфире, на манер летатлинского аппарата¹⁰, крыльев холопа¹¹, стифенсоновского паровоза в эфире¹², в воздушке пасхальном, красною горкой. Печатлел кулачки¹³ на выгоне, бой кулаков железных до крови до смерти до убою – и авангард зачинщиков-провокаторёнков-мальчишек, зудящих шумной орущей зудой: а нудай! а нудай! Иээххх, ддай, ддай!! В слободах крестил тринадцатьлетним кумом, почётным чудным ВасилискИванча наследником, шемашедшим Тимкой, учёным, чёрт! подлец! ррракальон!! мальчонкой-начётчиком¹⁴: апостола с шестипсалмием¹⁵ читал, дьяволёнок, проемназистом-первоклассником¹⁶ у себя в черкви, Казанской, старособоре¹⁷.

В слободах и вторые любови вбились в сердце и мозг; в слободах и первые жертвы венерке были даны за трёшники и безтрёшников с почётом. В слободы был сдан лошачёк Ирой, рыжей масти, сдан Ваське-любимцу, наперстнику и лиходею, абы хотел быть наследником додома и всего, но жестоко отжёгся – и сгинул.

В слободы хаживал сам Василиск, собственной фигуркой, к Венерке, а импресарцем был тот же Васька; в слободах был округ и облицовка центра, пупа, Тяпкатани; слободы были бытием, определяющим сознание, классовое осознание Тяпкатани, центра, пупа, уезда. Итак, сначала Подмонастырская. Тут испрежде хозяином был монастырь, в подмонастырной селились монасьи жонки: крутосольный засол крепких, тугих, остроукропных огурцов.

После хозяином стало Волостное: возглав – старшина, Хренок, члены – Малакков (династия старой гвардии ямщиков) Кобельков, Плядушкин, Матершинин и писарь Фирст, поштишто Фюрст, князь, до того важен, смышлён и хитер, прямо Виттьте¹⁸, а то и сам Протопопов¹⁹, премиерминистр. Члены – это один, как говоритца, важнецкий ямщик, другие – кто землицей, кто огородами, кто арендацией припеваючи жили, оборачиваясь. Словом, кулачки. А старшина – старичонка, пердун и матершинник, а по профессии – барахло, дикой, купец в мелочишках. – Султан в заднице дробь!

Владели Подмонастырной варяги волостного – а просвещали подмонастырным ж, трёхклассным-церковно-приходским училишшем, где учителем был Петрыоныч²⁰, семинарист, увалень вроде Сельвинского Ильи Львовича, поета и арктикопутеиста – обломова²¹, но знающий и начитанный мужик, эдак со слегка бухаринским уклонцем²², которого тогда ещё и не было, впред значит дано! Медвежея повадка: тяжёл и всеволосат.

В помочь шла с ним, рядком, учительша Раз’давайкина, Фаина Селиванна; раз ли она давала или несколько раз, но давала в жизни изрядно качеством дая.

Собой – аблимант, тиха-то, плавна, но изюминка затыкала её большая и от этого было внутри брожение – на ять. Тихо блажная, ни и блаженно ярая, по специальности: бабблаженство.

Учила неплохо, ребят любила и не баловалась с подростками, а также и с учителем: ни. А тёр её груди и мял итакдалее инодиакон Гавриил, а жизнь её была – гаврилиадой²³. – Гаврилкино ложе, поддиаконская подстилка!! ругали её жонки – и ненавидели!! была первач!! Регентом ребячьего хора был свешник-безбородый-скопец, отец Паникадил. Чортешто, разве в святцах такое есть? И ребята просвещались на все сто, а то сто ноль, всю тысчу!

Из слободы, стрельцов, вышли выпихнуты, выдвиженцы²⁴, дети незамужних девиц, Толстеньков Онис, Вокаров²⁵ Апросиньин, Федюньчиков Ванька. Политики, иемназистами, стюдентами бога не боялись, царя не чтили, читали Толстого граха, Карлумарксу²⁶ и Кавутсково²⁷. И Баркова²⁸ полное собра сочинении: бибредкость. Потом буянили в ниверситете. Потом прокламацие²⁹ разводили. Потом их развозили по провинциям-городам, где под надзором полиции били баклушинские ничево. Потом, по ликвидации дела, попропадали в центрах. Помнитца, попомнитца, о новине³⁰, о золотом хлебе в слободах, в Стрельцах. Там жили и жили как б остаточки давишних стрельцов: городовые – старший Точкарёв, прямо кошкина башка – особенно башка, особенно, особенно в глазах, в ушах – хитрюшшая мордофонья! У младшего городовули, Спарычова, была тоже, очень миловидная, жонка, славная – и швеила. У ней был сын Мишка, сверстник автора³¹. Он и был сверстником Тимки Чудилина, емназиста. А у Тимки-емназиста послеприготовишки, первоклассника, была нянька Марфникитишна, под столет, с шишкой седой поверх волос, сама была крепостная, а сын, Вегор, – от барина выблядок. Ну она и давала заработать жонке Спарычова, Анисьвасильвне Миловидной – и ничего подобного насчёт городовихи, прямо была душа: проста. Ну и платья няньке шила и хурду бурду, вроде тёплых штанов. Ну и была у них землишка, дведесятины, и огород, сеяли хлеб. Вот когда его собирали в снопы, молотили и смололи зерно, был золотистый хлеб, его и ели, подчавк, подвсхлип губ, с умилением и со щами.

В-в-вввкусно! Зам-м-мечательно! Аблимант, ничего что у городовишки. Во-первых, он был молодой, мужик слободской был, а, во-вторых, и в полиции то так – барахлил ни взяток ни пяток, так – ни богу, ни чорту, нисвечка, никочерга, га, га! Ничево, не зазорно.

И ещщё была также любовь у Тимки. Любовь, любовь юбошная³², и Елена, Еленка, была прислугой у Шьевского³³. Шьевский Михалганганыч, был бокалейщик через дорогу: щеколад, кофий, кофий-цыкории и бонбы серебленые, а под серебром – коричневое тёмное, Ейнем³⁴ делал здорово – сладко, падко и лапко, и ничеподобного с теперешним гитлеровским коричневьём³⁵ и нини; то, ейнемские, – францюзская коричневь.

Еленка была из тех самых Стрельцов, дом имели неотчий, мамаки и сестра посудомойкой работала в складе Чудилина, Василиска: у ней была мать и две сестрёньки, Волька и Палагвея. Волька была хооолодная как мышь, а Полинка была замужем за половым Чудилинским, старшим ффэциянтом, Ванса́харычем, служившим в австерии-истерии-расторгане. Эдак дак! Звали её Полинвасильна. Эдак дак, да так – и выскочила в замужество Еленка, Еленвасильвна, отдавали её, заприданили – и предали (продали). Мужем нарекли мужика-отходника Иеремию, кислого психостеника и побродягу (всё на сторону). А была раскрасива Еленка: полна, не то, иль дородна, стройна, высока, глаза серые с поволоклой³⁶ и сс-содержанием!! Ей богу, содержание было при форме и с формой вместях; значит – была и реалистична-социальна.

Вспомнится памяти девишник в Стрельцах – все девки, а из мужчин – Чудилин Тимка, да кондитер Питербургской – Симеон, сам из Стрельцов, брат – половым у Чудилина, а сестра тож мыла бутылки у Чудилина в складе.

Вспомнится памяти чистая длинная горница в избе, гостевая парадная. Две молоньи-лампы³⁷ и стеарин пылает с багровом нагаром. Стол бранно убран. На нём – заедка, орех лесной, свой, волоцкий, мериканский, фисташек, миндаль и грецкий фундук. Всё от хозяина Шьевского (он и приданил Еленку и было за что). Питьи: цытро, мёд, пиво – и наливки: вишневая и нежинская. Брага из Хорошовки³⁸: там уж делали!! Брага и кормилицы, мамки и малина, вот экспорт Хорошовский. Вотка-белоголовка, всё от Чудилина, ничего от Стуржиных: ещоб! Музыка: грамахвон, монарх³⁹, две гармоньи: трёхрядка и невская – и жилейки. Ещё гребешки с папиросной бумагой: через. Музыканты – бабы-девки, искусницы на всё. И два почётных единственных гостя из мужчинов: Тимка и Симеон. Чудилинский-наследник в модном сертуке чёрного крепу, елецкого шитья, с реверами⁴⁰ муар-антик-аблимант⁴¹, побортам. Белый жилет крахмал, воротнички Воскорвуаль⁴² и галстук от Мюрмелиза⁴³: чёрной проседью, рыгант⁴⁴. Симеон – в визитке, галстух – бабочкой, воротнички ден-ди черезвычайного полотна из Парижу! Брюки – вполос с растворотом на низу́. Жилет из чёртовой кожи замши аль крокодильной, тожь из Парижу! Духи – «Трепет ящщирицы»!!! аткинсон⁴⁵ из-за границы! Картинка и всё! Причёсан – алакапуль⁴⁶, а Тимка – прямой пробор от лбу до затылку (Симеон пробирал!). Духи – «Явайская гитара» и ещщё всемесь, не разберёшь што. Оба – с пукетами и с конфетами: Тимка – из олеандров, пунец, а Симеон – из Чулковских роз: розовых белых и крем-пойдём-со мной, антик! И по три фунта конфет на стол: набор парисский и глаузированные овощи арбуз-дыня и тыква с райскими яблочками!!!

Напротив двора-входа, у стены, приданый сундук, на нём – постель атласная голубая, с горой подушек холмом подушечным гагачья и заячьего! На верху – думка. В углу треекратное зеркало: и туда и суда и как хошь. Новость! Всё Михалсворганыч выдал щедро. Чего не пели, что не плясали и танцевали девки. Лянсья⁴⁷, полькю, матлот⁴⁸, кадрыл, черташ⁴⁹! И шенконь⁵⁰, такой танец.

Девки:

Заплетайсь, плетень, заплетайсь!

Вокруг Ленушки, Илены, заплетайси!

Вокруг липушки д’ лапушки-берёзышки моей!

Дуб э’ надуб – люб я ей

Дуб э’ наддуб, любушки д’ моей!!!

Пляс:

Топ-топ-топ; туп-туп, дрзгдада!

Топ, топ, топ – хлоп-хлоп-Гаддада!!

Музыка:

Ганадыр-ганаддыр, гана-гана-гана-ыыы-и-и-и-ии!

Гребёнки:

Взгг-жжишшиггг-гргррржж-жзззи-и-ии

Таз:

Дззз – даннн – дзззаннд – дггдан

Танец:

Кадрыль. Дережирует Симеон:

– Аваньсе! нач-чинайте, Поль, Оль, Валь, Галь!! – Э-туаль – звёздочка! Тихвасильч, Тимочьк! Иеленка! Шьен-син! Конс-оме, аннарррье! Рре-куле! Ррреноме!⁵¹

Нни-иинетак! Вваль, Поль, Галь, суды – а выс Оль, Иеленн, Тимчкь – туды! Текс! Теперь – вальц в три тем-па! и фини.

Девки – в восторге! Симеон, Тимка – в ореоле славы и молодости, как колумбы⁵².

Потм, русской трепашной плыв⁵³, длинный, важный, неподвижный с каменноличьем – дали девки в тот девий вечер.

Набесившись, устали, сели, раздвинув ноги, подтапырив руки в бедра, сели сиднем – отдохнуть. И аааааээээиххкга-а зевок, и <нрзб.> во все глотки – спать. Спать; спать остались в подевишник в ночёвку с девками, Тимка, Симеон. На полу – ряд девок, меж них градские, двое мущин; на сундуке воздвиглась, как на амвоне стала, легла печальная Еленка.

Пфф, пффф, закурился лёгкий францусский табачёк. Табачёк в папироске курится, с кем кнегиньке в ночурке амуриться, пфф, пфф-аф, фууу!

Заломились, как две белых берёзы, руки за голову, за волосы – в потолок вошли глазуньки, пфф…пфффу-упф. Кур да дым, зор⁵⁴ да в горе, спите гости, грейте наплясавшиеся-настучавшиеся кости.

Ахх, ночка тёмная, д’ не боюся! Тимка лёг, был, к Вольке ды отпрянул – брысь! – лёд-девка, покойничька. Бр, вр, гррр…ддд-др. Лёг, был, к Полинке – та тумак ему в башку! – Ттыы! чего? Мужняя-я, де ишшо Вансахарыч узнаить, свой служащий – и в щщи зелья те и подсыпиет. От! Нук!

А к Малаккинской Ольге подкотился Симеон – гм! да уснул сразу тутж. Она т’ б’ с удовольствием, а питерец маху задал, спит, оскалив сахарный ряд.

Жж… о–а!! А во сне бормочет, как кочет: ррр-е-ккк юсе! анн…хррр…айе-хррр…мм-агм.

Слышит Тимка:

– Папиросс… кхатитя? (от Еленки)

– Я-аа? Я-аа, счассс… – услышал Тимка глас-зозыв, сердце ёкнуло, – вдруг полюбил Тимка невесту-кнегиньку-Еленку – и полез тихо на сундук.

На сундуке:

– Держить … кручёночку-папиросочку⁵⁵ – Черрркк! огонёчек замечательный твой, папироска-пре́дмет мой нежный, покуритя, друк мятежный⁵⁶-нате! Пф…пфф…оххх…а-а —

Ша!

Вздох да шлёп, чмок да ах. Оххх-а-а-а – а гггдд.

Ш-ш-ш-шт-тш-шш-шишш-шшш. Шиш-шшшш – то не понятные слова шептались Тимочкими горькими солеными губами. Недобранные со свету миру песни. Данные матерью. Уши невесты не вяли, а были открыты до верх. Она слышала, он шептал (вечная история).

Так загорелась в девишник почтидевья любовь Тимки к Еленке. В тую ночь так и неизвестно: вплатную легли друг на друга, или шла интелигенская канитель в сухую, сухой трепёшь. Умственный никчём, трёпот-трёп-очкосамовтирательство, безсути ярчайшей были (бытия). А, гм, встал, спозаране, Тима, взросло счастлив, горд, прям. Вышел вон – итти домой. У входа – Сруша, в красной рубахе, как ночь грязной-черной – сидит-ревёт-бормочет дичь. Шемашедшая-юродивая-ужастная. Вшивая, бр. Смердящая, тьфу. Обстрижена подмашинку. Так встрел его день, а он Сруши боялся. Он её, прямо, бегал. Он верил сердцем и умом, что Сруша может смерть проречь!! И боялся, бегал, говорили: шибко трусил. Сруша его и не подобрала на глаз. Сруша обрыдывала Еленкину долю, она знала, что её замужем ждёт: гроп.

Около слобод вились-нежились ещё 4 типа: Терентий-рыжий; Гром-пророк; – дурачёк ракитинский⁵⁷ мельников Горка – и ракитинский немой. Немой был убивец, отпущщеник, высокий как колокольня без колоколов⁵⁸. Терентий был весь в волосах, носил ржавую чепь на голье, и крест мало в полпуда с гаком весу. Горка, мельницын сын, не мельницы, а мельника, понятно, имел огромадный мужской знак и был худ, как шкилет. Собирал куски, а отец был богатый ракитинский кулак из первых сортов.

Гром-пророк был дурак грохочущий басом, как дроги по булыжнику за першероном⁵⁹. Проклинатель и обличитель. Все четверо ходили в предвещателях-пророчках (вроде московско-воронежского Зубакина⁶⁰) и были лодыри на ять с фитой.

Вопче-ж, – слободы были кольцом-облицовкой-округа, защиткой града Тяпкатани. Вопще – их мужики, хоть и слобожане, слободные гжане, – да рабья кость и нутрь, это вправду уж.

Воопще, ничего, – после девятсот пятого и там накал был, воолненье шло – и вышло какб веред⁶¹ багровый: бунтом, под холерную как б причину. Здорово нагрета была холка и хвост пришит всем, – и переводителю Козикову⁶², мальчишке-поганцу, и – исправнику с помочником и кварталам-околодкам и стражникам: всех поимали слобогжане (слободные гжане!) да перевязали проволокой, да отмазали дёгтем с глинкой, да в гавне и выкупали – до волос. И были две бани – в одной мылись страдальцы-власти, а потом – другая, кровавая, рыжая, от нагаек и бития кулаками и резинами слобогжан. Полсотни – в тот свет, а полтысчи на этом прогулялись изрядно отдалённо. Трое отроков – Толстиков, Оня, – Вакаров Серёжа, да Федюньчиков Ваня, держали долго связь с бунтарями с революцинерами нашими. Прокламации. Массовки. Маёввки в росчах, лесках, лесищщах на тяпкатанской горке. Потом Земечужников-грахь⁶³ был расчитан из жисти вчистую: гвоздь в сердце вколотили, шестидюймовку, помер тутж старик и напустил в штаны при конце: так видно, боль дошла, страх, ужасть.

Пот’м, рядом, торговали офенями⁶⁴, служащими половыми, писарями, отходниками⁶⁵ граждане слобод. Маклаками⁶⁶. Барышниками-лошадниками. Были кустари-плотнички, кузнечьки, горшошнички. Дермочисты, трубовычисты. Было блядьё в Подмонастырной для монасей и всех граждан: вхот черверть Чудилинской хутьбы⁶⁷ красноголовной и рупь серебром.

Словом – словом ещщо вернёмся к слободам, слобогжанем, слободным гжанам, айда, да! да айда, ддда-а!!⁶⁸

Слобод – 5: Подмонастырная + Кузнецы,

Стрельцы + Пушкары + Инвалиды. Росч

и лесов при них – по числу: пять.

Сады, огороды, земля пахотная и

луговая. Дон-река – обчая.