Цитаты из книги «Посох и шляпа»

Сказать, что волшебники по натуре склонны к здоровому соревнованию, все равно что заявить, что пираньи от природы слегка кусачи.

– НАДЕЖДЫ НА БУДУЩЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, – возразил Смерть.– Но тогда что ж оно нам готовит?– МЕНЯ.– Я имею в виду помимо тебя?Смерть посмотрел на него озадаченным взглядом.– ПРОСТИ, НЕ?Рев бури у них над головами достиг апогея. Мимо задом наперед пролетела чайка.– Я всегда хотел знать, – горько проговорил Ипслор, – что в этом мире есть такого, ради чего стоит жить?Смерть обдумал его вопрос и наконец ответил:– КОШКИ. КОШКИ – ЭТО ХОРОШО.

Талант определяет лишь то, чем ты занимаешься, – изрек Ринсвинд. – Он не определят того, кем ты являешься. В смысле в глубине души. Если ты знаешь, что ты такое, то можешь заниматься чем угодно. – Он еще немного подумал и выдал: – Вот что наделяет чудесников таким могуществом. Самое важное – знать, что ты есть на самом деле.

Будь у меня впереди пятьдесят лет, – думал он, – я бы возвел скуку в ранг искусства. Невозможно сосчитать, чего бы я не стал делать…»

Библиотекарь ответил ему размашистым жестом, который давал понять (так же ясно, как если бы орангутан сказал: «У-ук»), что Ринсвинд – волшебник, у него есть шляпа, целая библиотека магических книг и башня – все, в чем когда-либо нуждался практикующий маг.

Джинн устало объяснил, что на самом деле у него несколько ламп. У него есть маленькая, но хорошо обставленная лампа, в которой он живет по будним дням, а есть еще одна совершенно уникальная лампа в деревне – отреставрированный крестьянский камышовый светильник в не испорченном цивилизацией винодельческом районе неподалеку от Щеботана. Кроме того, совсем недавно ему в руки попал ряд бесхозных ламп, расположенных в портовом квартале Анк-Мопорка. Согласно уверениям джинна, эти лампы, как только до них доберется богатая публика, воплотят в себе оккультный эквивалент анфилады офисов и винного бара.

У них над головами раздался слабый щелчок. Небольшая плита отошла в сторону, и вниз медленно, рывками опустился ржавый металлический крюк. Выдвинувшийся из стены стержень со скрипом постучал Ринсвинда по плечу. Когда волшебник обернулся, крюк повесил ему на спину пожелтевшую табличку и втянулся обратно в потолок. – Что происходит? Что происходит? – завопил Ринсвинд, пытаясь прочитать то, что написано у него на лопатках. – Тут говорится: «Пни меня», – ответила Канина. Участок стены рядом с окаменевшим от страха волшебником скользнул вверх, большой ботинок, закрепленный на конце сложной последовательности металлических сочленений, неохотно дернулся.

– Твои груди подобны… подобны, – сериф отклонился вбок и бросил короткий горестный взгляд на опустевшую бутылку, – подобны покрытым самоцветами дыням в прославленных садах рассвета. Глаза Канины расширились. – Правда? – Никаких сомнений, – ответил сериф. – Покрытые самоцветами дыни я ни с чем не спутаю.

«А она тебе очень даже нравится. Я-то вижу», – раздался в голове у Ринсвинда какой-то голос. «О черт, – подумал Ринсвинд, – это, случайно, не моя совесть опять прорезалась?» «Это твое вожделение. Тут довольно душно, не правда ли? Ты так и не навел порядок с тех пор, как я в последний раз сюда заглядывало». «Слушай, проваливай, а? Я волшебник! Волшебники руководствуются велением головы, а не сердца!» «А за меня голосуют твои железы, которые утверждают, что твой мозг остался в гордом одиночестве».

Во-первых, участники изображенных сцен получали удовольствие. Они почти наверняка получали удовольствие. Да, точно. Было бы удивительно, если бы они не получали удовольствия. – Они ведь не танцуют? – спросил Ринсвинд в отчаянной попытке не поверить собственным глазам. – Или, может, это какая-то акробатика? Канина взглянула вверх, щуря глаза от резкого, белого света солнца. – Не сказала бы, – задумчиво отозвалась она. Ринсвинд вдруг опомнился. – Не думаю, что ты, девушка, должна смотреть на подобные вещи, – строго заявил он. – А волшебникам, – улыбнувшись, сладким голосом парировала Канина, – это вообще запрещено. Предполагается, что они от такого слепнут.