Трагизм придает привлекательность совершенно безынтересному, пропущенному сквозь фильтр цензуры счастью, а привлекательности – такой облик, чтобы ею можно было с успехом пользоваться.
Такова жизнь: она тяжела, но тем она и прекрасна, и именно это – ее здоровое состояние. Ложь не чурается трагической ноты. Точно так же, как в тоталитарном обществе не борются со страданием отдельных его членов, а ведут ему учет и включают в план – так же и массовая культура обращается с трагизмом. Именно этим продиктовано постоянное заимствование у искусства.
Культурная индустрия отнюдь не стремится скрыть страдание под маской импровизированной дружбы – напротив, она показательно гордится тем, что способна мужественно встретиться со страданием лицом к лицу и скрепя сердце признать его существование.
Во времена либерализма бедняк считался лентяем, сегодня же его личность автоматически кажется подозрительной. Тому, о ком по какой-то причине не позаботились, место в концлагере или по крайней мере – в аду трущоб, где его может ожидать лишь черная работа.
Так что кто осмелится предстать голодным и холодным, в особенности при наличии недурных перспектив в прошлом, – тот меченый. Он – аутсайдер, а быть аутсайдером – самое страшное преступление после особо тяжких.
Никто не должен жить в голоде и холоде, а кто осмелится – того в концлагерь!» – эта шутка времен гитлеровской Германии может с успехом стать лозунгом, начертанным над любым входом, ведущим в культурную индустрию.
Чем меньше культурная индустрия способна предложить, чем меньше разумных объяснений существованию она находит, тем бессодержательнее становится распространяемая ею идеология.