Глава 9
В поиске победы

Между тем светские дела Эйлин понемногу налаживались. Хотя было очевидно, что они не будут сразу же приняты в высшем обществе, да этого никто и не ожидал, также было ясно, что их нельзя полностью игнорировать. Нескрываемые теплые чувства Каупервуда к его жене во многом обеспечивали гармоничную атмосферу в его фирме. Хотя многие считали Эйлин самоуверенной и грубоватой особой, но рядом с таким выдающимся господином, как Каупервуд, она вполне могла измениться. Такого мнения придерживались миссис Эддисон и миссис Рэмбо. Маккиббен и Лорд относились к ней так же. Если Каупервуд любил ее, а в этом никто не сомневался, то он должен был успешно обучить ее. И он действительно любил ее, хотя и на свой манер. Он помнил, как жертвенно она относилась к нему в былые времена. Прекрасно зная его обстоятельства, преодолевая возмущение своей семьи, она отбросила все условности ради их любви. В ней не было никакой капризности, претензий и мелочных придирок. Он с самого начала был «ее Фрэнком», и он до сих пор остро чувствовал ее стремление быть рядом с ним и принадлежать ему, помогавшее выжить в эти ужасные и прекрасные дни. Она могла ссориться с ним, спорить, подозревать его в заигрывании с другими женщинами, но легкие увлечения, по ее словам, не встревожили бы ее. По ее словам, она была готова простить ему что угодно, если только он будет любить ее. В сущности, и оснований для подозрений он не давал…

– Ты просто дьявол, – шутливо обращалась она к нему. – Я же тебя знаю! Я вижу, как ты стреляешь глазами по сторонам. Полагаю, это из-за той хорошенькой стенографистки, которую ты держишь в своей конторе.

– Не глупи, Эйлин, – отвечал он. – И не надо быть такой грубой. Ты прекрасно знаешь, что я не буду заводить шашни со стенографисткой. Контора – не место для подобных вещей.

– Ах, вот как! Не считай меня дурочкой; я тебя знаю. Тебе сойдет любое укромное местечко!

Тогда он смеялся, и Эйлин смеялась вместе с ним. Она ничего не могла с собой поделать, потому что любила его. В ее нападках не было никакой злости. После таких разговоров он обнимал ее, нежно целуя и приговаривая: «Ты моя милая крошка! Ты моя рыжеволосая куколка! Ты действительно сильно любишь меня? Тогда поцелуй меня!» Ими владела почти первобытная страсть. Пока дела и жизненные обстоятельства не отдалили их друг от друга, он не мог себе и представить более восхитительных отношений с другим человеческим существом. Между ними не было пресыщенности, грозившей перерасти в отвращение. Она всегда была ему желанной. Он мог быть с ней искренним, нежным, поддразнивать ее, не боясь в ответ встретить чопорность или ханжество. Какой бы влюбленной и глуповатой она ни была в некоторых отношениях, она всегда принимала критическое замечание и не отвергала небольшое наставление. Ее интуиция порой подсказывала дельные предложения, полезные им обоим. Больше всего их мысли были заняты новым домом, подряд на строительство которого уже был оформлен, и заботами о расширении светского круга знакомств и упрочении своего положения. Эйлин думала, что жизнь еще никогда не представала перед ней в таком радужном цвете. Иногда все выглядело слишком прекрасным, чтобы оказаться правдой. Ее Фрэнк был таким любящим и очаровательным, таким щедрым! У нее не было ни малейших подозрений на его счет. Путь даже он иногда поглядывает на других – что с того? В душе он ей предан, и еще не было случая, чтобы он изменил ей. Хотя ей было кое-что известно из его прежней жизни, она не представляла, как он мог бы лгать ей. Она была уверена, что он любил ее и до сих пор не изменял этому чувству.

Каупервуд вложил около ста тысяч долларов в газовые компании и был уверен в обеспечении своего будущего: концессии были выданы на двадцать лет. К тому времени ему будет около шестидесяти, и он, возможно, выкупит свои активы, объединит их или выгодно продаст. Будущее Чикаго складывалось в его пользу. Он решил приобрести картин тысяч на тридцать долларов, если найдет подходящие, и заказать портрет Эйлин, пока она в расцвете своей красоты. Произведения искусства снова стали предметом его страстного увлечения. У Эддисона было четыре или пять хороших картин – Руссо, Грёз, Вауэрман и один Лоуренс, – собранных бог весть откуда. Говорили, что у владельца отеля, торговца недвижимостью и мануфактурой по фамилии Коллард есть поразительная коллекция. По словам Эддисона, король торговли скобяными товарами Дэвис Траск был страстным коллекционером. Каупервуд знал о многих богатых домах, где начинали коллекционировать живопись. Значит, и ему пора этим заняться.

После оформления концессий Каупервуд посадил Сиппенса в собственной конторе и на время передал ему бразды правления. Небольшие арендованные конторы с клерками появились в тех районах, где развернулось строительство газовых предприятий. Старые компании подали всевозможные иски с требованием запретить, отозвать или ограничить концессии, но Маккиббен, Стимсон и генерал Ван-Сайкл сражались с ними с доблестью и упоением троянцев. Это было во всех отношениях интересное зрелище. Пока еще никто по-настоящему не знал о наступлении Каупервуда в Чикаго. Его считали незначительной фигурой. Его имя даже не упоминалось в связи с этой деятельностью. Других людей ежедневно прославляли и восхваляли, что вызывало у него некоторую зависть. Когда же взойдет его звезда? Безусловно, скоро. Поэтому в июне они отправились в свое первое заграничное путешествие – радостные, богатые, бодрые и жизнерадостные, твердо намеренные сполна получить удовольствие от поездки.

Это было замечательное путешествие. Эддисон был чрезвычайно любезен: телеграфировал в Нью-Йорк и распорядился доставить цветы для миссис Каупервуд, когда она поднимется на борт. Маккиббен прислал путеводители. Каупервуд, не рассчитывавший, что кто-то пришлет цветы, сам заказал две великолепные корзины, которые вдобавок к корзине Эддисона, вместе с прикрепленными карточками, ожидали их в вестибюле на главной палубе. Несколько важных лиц, сидевших за капитанским столом, сами подошли к Каупервуду. Они получили приглашения на вечеринки с карточными играми и на закрытые концерты. Однако плавание выдалось бурным, и Эйлин страдала от морской болезни. Ей было трудно показать себя с лучшей стороны, поэтому она лишь изредка выходила из каюты. Она держалась очень надменно и отстраненно со всеми, кроме немногих, кто прислушивался к ней и не возражал. Она начала чувствовать себя важной особой.

Еще до отъезда она скупила чуть ли не все, что имелось в заведении Терезы Донован в Чикаго. Нижнее белье, ночные пижамы, костюмы для прогулок, костюмы для выездки, вечерние туалеты – всего этого у нее было в изобилии. При себе она имела шкатулку с драгоценностями на сумму не менее тридцати тысяч долларов. Ее туфли, чулки, шляпы и прочие дамские штучки не поддавались подсчету, и это давало Каупервуду основание гордиться ею. Она обладала способностью жить на широкую ногу. Его первая жена была бледной и слабой, в то время как Эйлин буквально лучилась жизненной энергией. Она напевала, прихорашивалась, дурачилась. Некоторые люди чужды самоанализу или размышлению о прошлом. Земля с ее долгой историей для Эйлин была лишь ориентиром, смутным представлением. Возможно, она слышала о существовании динозавров и летающих рептилий, но это не произвело на нее глубокого впечатления. Кто-то сказал или продолжал утверждать, будто люди происходят от обезьян, что было полным абсурдом, хотя и могло оказаться правдой. Зеленоватые громады волн, грохочущие в открытом море, подразумевали некую бесконечность и ужас, но это не имело ничего общего с той бесконечностью, которая существует в сердце поэта. Корабль был надежным и безопасным – сам капитан в голубом мундире с блестящими пуговицами говорил ей об этом за столом, и она безоговорочно верила ему. Кроме того, рядом с ней постоянно находился Каупервуд, молча и зорко наблюдавший зрелище океанской стихии.

В Лондоне рекомендательные письма Эддисона принесли несколько приглашений в оперу, на званый ужин, на уик-энд в Гудвуде и так далее. Коляски, кебы и фаэтоны всегда находились в их распоряжении. В конце недели они получили приглашение на экскурсию по Темзе в плавучем домике. Хозяева, англичане, рассматривавшие свое приобретение как дорогую игрушку и благоразумное вложение капитала, были вежливы и любезны. Эйлин проявляла неустанное любопытство. Она обращала внимание на слуг, их манеры и ливреи. Вскоре она начала думать, что Америка далеко не так хороша, как ей казалось раньше, там не хватало многих вещей.

– Эйлин, мы с тобой собираемся жить в Чикаго всегда, – увещевал ее Каупервуд. – Не сходи с ума. Разве ты не видишь, что эти люди равнодушны к американцам? Если бы мы решили поселиться здесь, то они бы не приняли нас – во всяком случае, не сразу. Мы всего лишь проезжие иностранцы, которых развлекают из вежливости.

Каупервуд все это видел и хорошо понимал. Эйлин вела себя как избалованный ребенок, но с этим ничего нельзя было поделать. Она одевалась и переодевалась. Англичане глазели на нее в Гайд-парке, где она ездила верхом и управляла экипажем, в гостинице «Кларидж», где они остановились, и на Бонд-стрит, где она совершала покупки. Англичанки, сдержанные, консервативные, многие с невзыскательным вкусом, возводили очи горе. Каупервуд слегка смущался, но не вмешивался. Он любил Эйлин, гордился ее красотой, по крайней мере сейчас. Если он мог обеспечить ей более или менее достойное положение в чикагском обществе, для начала этого было достаточно. После трех недель бурного интереса ко всем достопримечательностям Лондона, которым Эйлин отдала должное, они отправились в Париж.