И эта основополагающая динамическая платформа бытия, генетически передалась всему, что так или иначе принадлежит действительности, и воплотилась в категорический императив нашей мысли. Наша мысль, в силу своей сверх тонкости сверх мобильности и сверх агрессивности, уходит на этом пути, дальше всего остального действительного мира. И в силу этого постоянного стремления, весь феноменальный мир для нашего разумения, остаётся всегда на шаг сзади, и поэтому любой объект воззрения для его оценки, всегда будет апологетом несовершенства».

      +++

«Вы когда-нибудь замечали, что лучше всего и наиболее чётко воспринимается и запоминается та информация, которая содержит в себе музыкальную основу, некую близкую к музыке тональность. И это относится не только к стихам, как к некоему воплощению в слово музыки нашего разумения, но и любой другой информации. Для того, чтобы легко запомнить набор слов, надо расположить его в некий музыкальный ряд. Даже набор цифр, если его расположить в некой последовательности, наиболее приближенной в произношении этих цифр к музыке, то он, до того совершенно не запоминающийся, вдруг очень быстро начинает запоминаться. Это наша воля, реагирует на относительно близкое себе, формодинамическое бытие. Ведь когда информация, её воплощённый в формы ряд, – неупорядочен, бесформеннен, он по характеру своему ближе к хаосу, к чему-то чужеродному жизненным позициям нашего существа. Когда же он принимает некую музыкальную форму, он становится ближе к действительности нашего упорядоченного умосозерцания, как и к нашей основополагающейся на порядке, воле».

+++

«А замечали ли вы, какое затруднение вызывает в нас незаконченность музыки нашей фразы, как хочется сказать ещё что-то, что завершило бы диссонансно-консонансный ряд. Наша речь всегда настроена на завершение музыки фразы, и когда этого не происходит, наша воля начинает испытывать дискомфорт. И именно в связи с этим появляются смягчающие дубликаты в конце слов, с твёрдыми окончаниями».

+++

«Знаете, что в сущности своей, есть наше классическое образование? Классическое образование, это насильственное выпрямление извилин. Или сказать точнее, закручивание их на лад обобщённого воззрения социума, что в сущности, одно и то же. Ведь каким бы прогрессивным не было образование, оно всегда, в сути своей нечто усреднённое. При всём своём желании улучшить твоё разумение, её динамика не может следовать всем твоим врождённым изгибам, изгибам твоего природного индивидуального разумения. Оно в сути своей, есть некая «обобщённая дорога», заставляющая твоё разумение следовать уже сформированным, таким выверенным но чуждым тебе путём, всё время ставя твоё воззрение, стремящееся, словно тропическое животное в лес, на рельсы «нужного» направления.

Чем тоньше и глубже природный ум, тем сильнее он сопротивляется всякому насильственному внедрению чужих извилин, чужих истин. Мало того, так называемое высшее образование, у большинства людей отбивает всякое желание учиться дальше, учится всю жизнь. И в силу отношения к так называемому законченному высшему образованию, как к законченности всякой учёбы, – некому «выдоху» и последующей расслабленности разума, это укоренившееся заблуждение выливается в общую распущенность.

Мало того, в силу влияния сложившегося в маргинальных кругах нашего общества, мнения, что высшее образование необходимо закончить, чтобы затем всю жизнь ничего не делать и, тем не менее, зарабатывать приличные деньги, молодёжь вновь засыпает разумом, выходя из университетов. А ведь только постоянная учёба, учёба на протяжении всей жизни, позволяет достичь настоящего просветления, и действительных результатов в своём познании жизни и мироздания».

      +++

«Да, образование – это выпрямление извилин. Но это самый действенный, и для большинства, единственный способ заставить свои мозги работать. Здесь как нигде проявляет своё влияние конъюнктурность. Ведь на самом деле способов заставить свои мозги работать, не ущемляя своего природного наклонения, – масса. Прослушивание серьёзной музыки, лицезрение художественных произведений, общение с созревшими умами, путём изучения их трудов, и т. д. Весь вопрос лишь в серьёзности подхода, глубине осознанности, и главное, в желании получать «образовательную прибыль», в стремлении к совершенству собственного сознания, которое невозможно без боли, без шомполов воли, стегающих тело разума, желающего по-настоящему всегда только одного, – заснуть и не тратить энергии.

Лишь самообразование можно назвать истинным образованием. Ибо при нём, ты изучаешь только то, что хочешь изучать. А хотение, как таковое, отражает твои способности, изгибы твоего индивидуального разумения, потребности «желудка» твоего разума. Я не случайно употребил здесь слово «желудок», ведь по большому счёту, именно желудок нашего организма, диктует нам наши гастрономические вкусы, и пристрастия. Ведь нам и в голову не приходит пичкать собственный желудок пищей, которая вызывает у нас отвращение. Мы не станем пихать в рот пищу, не обращая внимания на рвотные спазмы. Но с усердием запихиваем в наш разум то, что он не в состоянии переваривать, то, что чуждо ему, чуждо его конституции».

      +++

«Человеческий разум не в силах одновременно уделять достаточно сил и глубине, и поверхности. Обучаясь в учебном заведении, ты уделяешь слишком много внимания памяти, в ущерб глубинному проникновению в суть. Ты накапливаешь знания, словно воплощённый в золотые слитки, капитал, складывая его в закрома. Твой разум становится похожим на бричку, доверху забитую, словно дровами, всякими нужными и ненужными вещами, которые будто бы априори, могут понадобиться тебе в жизни. И ты тянешь эту набитую телегу, словно упрямый осёл, по инерции подкладывая сверху. Но к середине пути понимаешь, что всех вещей в мире, в бричку не сложить, и лучше иметь инструмент, с помощью которого ты мог бы сделать всякую необходимую при случае, вещь. Лучше иметь одну «волшебную палочку глубокого осмысления» в своём кармане, чем тащить на себе нужный и ненужный хлам.

Кто приспособлен более к выживанию, гибкая змея, или жирный неповоротливый поросёнок? А этому, как правило, в наших учебных заведениях не учат».

+++

«Наверное, важно дать некое направление своему ребёнку, в раннем детстве. И стараться поддерживать это направление, пока оно не устоится, сформировав некую «хреоду» его сознания, его взгляда на свою жизнь, и на своё место в этом мире. Особенно это относится к детям с генетической расположенностью уйти, что называется, вразнос. Когда его поведение наберёт свою динамику, приобретя вместе с ней и инерцию, изменить что-либо, будет – крайне сложно. Ибо инерция, как для «феноменов», так и для «ноуменов», играет очень важную роль. Набрав свои обороты в созревшем человеке, инерционные силы динамики его поведения, так же фатальны, как катящийся с уклона кусок скалы! Повернуть, или остановить крайне затруднительно. 90% личностей, набрав свои обороты, так и катятся по инерции к водопаду вечности. И если динамика направления была задана неправильная для данной личности, то судьба его будет необходимо несчастной. Лучше уж не задавать никакого направления, и тогда будет шанс, что человек сам выберет свой путь, свой собственный вектор. В таком случае его судьба сама найдёт свою гармонию. «Черепашьи хвосты» проведения и произвола, лаская друг друга, найдут златую середину своего бытия».

      +++

«Как камертон необходим, как эквивалент звука для музыки вообще, так человеку необходим эквивалент во всём, что он пытается осмыслить. Ему необходима точка отсчёта, в самом обобщённом смысле слова, иначе он словно ежик, блуждающий в тумане, не знает в каком направлении ему двигаться».

+++

«Для того, чтобы понять, как это – «мир, создаваемый тобой», необходимо иметь несколько иное воображение. Надо представить себе мир глазами, например, внутриклеточного паразита, совершенно абстрагировавшись от перспектив привычного воззрения. Каким будет этот мир? Будет ли он походить на наш, привычный мир? Ведь здесь дело даже не в размерах, хотя и размеры, конечно же, играют важнейшую роль. Но дело в том, что этот так называемый паразит имеет совершенно иную внутреннюю структуризацию, иной внутренний биохимический порядок, иное качество внутренних синтезов, и соответственно иное отношение к внешнему целокупному миропорядку. И мир для него, мир окружающий его, будет адекватно его метаболизму, совершенно иным.

А каким будет мир для существа, размерами к примеру, с галактику? Существа, у которого скорости и качество внутренних обменов будут соответствующими этим размерам, и все воззрения, и оценки, адекватными его природной форме. Представьте себе существо, внутри которого все процессы, с нашей точки зрения, настолько заторможены, что для него, к примеру, движение тектонических плит нашей планеты, будут проходить в тысячу раз быстрее, чем это представляется нам. Какими будут для него, все иные, знакомые нам, внешние движения?»

+++

«Наша действительность, возникает подобно появлению узоров на замерзающем стекле. Медленно расползающиеся лучи, одновременно, и хаотичного и строго упорядоченного характера. То есть и случайного в сути своей, и строго предначертанного качества. Мы смотрим, на эти узоры, и они получаются великолепными, красивыми и завораживающими. Так возникают и становятся прекрасными, узоры нашего бытия, узоры нашей реальной действительности. Но всё дело в том, что эти узоры, на «прозрачном стекле пустоты», существуют только в нашем разуме, и нигде более. Только здесь и сейчас, и нигде и никогда прежде. Нам кажется, что узоры на стекле существуют сами по себе, а мы лишь видим их. Но на самом деле, они есть плод нашего воображения. И свою неповторимую упорядоченность, свою красоту и ценность, имеют только для этого воображения…»

+++

«Напрягите свой разум, и вам откроется то, что я называю – отсутствие ориентиров. Когда мир, как объективная реальность, просто исчезает! Когда уже нет ничего достоверного, – самого в себе сущего. Когда весь феноменальный мир с его реальностью, становится лишь нашей иллюзией, – фикцией заинтересованного глаза, и заинтересованного разума.

Но где-то в глубине нашего подсознания сидит основа всего, – нечто сущее само по себе, независимое от наблюдателя, некое основоначало всего нашего бытия, – суть материи и мироздания.

Это неразрешимое противоречие, словно генератор нашего сознания и нашего бытия, моделирует и экспансирует вовне, все метафизические и трансцендентные образы, сохраняющие в себе стремление, как обязательный фактор для всякого существования. Транслитируя идеальную полифонию нашего сознания в образы доступного языка, оно создаёт некое необъятное поле действительности, обещающее очерчивание собственных границ, и в то же время, не имеющее таковых. Ведь всякое стремление должно непременно умереть, обнаружив эти границы».

      +++

«Мои чувства, и полная уверенность в своих заключениях по отношению к миру, к его твердости, текучести, отражаемости и т. д. Всё это непререкаемой истинностью кричит: Всё вокруг тебя – есть сущее! Во всём этом есть что-то «само в себе», что-то независимое и незыблемое! Ведь должно быть нечто, от чего наш разум имеет возможность отталкиваться. Что же есть на самом деле, эта независимая от наших чувств, от нашего разума «первооснова», – где она? Как её можно оценить и потрогать? Вот видите, опять – «потрогать и оценить». Мы не можем выйти из этого круга, нам необходимо здесь иметь нечто феноменально-объективное, а значит, всё возвращается на круги своя. Нам необходим опыт! И не смотря на всю эту неоспоримую истинность «действительности», всё вокруг тебя было и остаётся – «по отношению». И выйти из этого порочного круга нет никакой возможности. Нам никогда не узнать истинный мир в себе, ибо это оборотная сторона нашего мира. Она, абсолютно точно, не доступна нам. Это всё равно, что столкнутся лоб в лоб с собственной иллюзией! – Глаз, взглянувший в самого себя! Это уже граница здравого рассудка, где-то рядом притаилось безумие! Подойдя единожды слишком близко к этим «воротам», и обжегшись о «холодное тело хаоса», «пустоты», ты уже вряд ли станешь искать мир, – за миром. И как «послушный агнец», будешь вариться в собственном соку, пережёвывая, перемалывая, уже бесчисленно перемолотое. Тебе суждено всегда существовать, как тому «внутриклеточному паразиту», только в своём круге реальной действительности, не в состоянии выйти из своей клетки, из своего собственного выложенного и закреплённого миропорядка».

+++

«Мои догматические по форме воззрения, по сути, не являются таковыми. Ибо нисколько не исключают иных взглядов, и даже наоборот, предполагают наличие оных. Ведь я не перестаю повторять, что сколько «наблюдателей», в самом широком смысле слова, столько и миров. Именно миров, не воззрений в единый для всех мир, но именно миров. И каждое догматическое воззрение, касается только своего мира. Мой взгляд, это только мой мир, не доступный другому. Но я знаю, что он обязательно должен соприкасаться краями с «чужими мирами», иметь с ними «общие сектора мировоззрения». Так устроена природа вообще. Ведь я – часть «животного», называемого «человечеством». И часть моих воззрений, неминуемо должно найти свой отклик у других мыслителей. Хотя для меня, всё это, с некоторых пор, – не важно. Ведь по существу, нет и быть не может никакого абсолютного признания. – Всё растворяется в бездне вечности! Одно раньше, другое позже, – какая, в общем-то, разница? Ведь время, только с нашей точки зрения имеет продолжительность, а в масштабе вечности его отрезки не представляют никакого значения. Когда-нибудь раствориться всё, без исключения. Забудут всё! И даже наш мир, Вечность забудет и никогда не вспомнит».

+++

«По большому счёту, я продолжаю писать свои пасквили только для того, чтобы мой разум давал мне возможность ощущать себя более-менее значимым, – чуть выше посредственного. А значит, в сущности, я удовлетворяю этим свою волю, – её ноющее тщеславие. Мой разум, как высшее органоидное явление, как олицетворение моей воли, так же жаждет удовлетворения, как и всякие иные её «ганглии». Насколько он властен над истиной, насколько он состоятелен, насколько он достоин властвовать на полях высшего бытия.

О презренный разум! И ты, на самом деле хочешь того же, что и вся низменная воля! Ты так же жаждешь власти. Но власти уже иного толка, – власти тонкого мира! Высшего удовлетворения этой властью и сопряжённого с этим адекватного удовлетворения собой, своей мощью. Для этого тебе, конечно же, необходимо признание.

Но вот в чём фокус. Дойдя до осмысления того, что признание, как таковое, каким бы оно не было, есть фикция, и в своей скоротечности обгоняет даже время, и что любая власть в сути своей, – иллюзия, разум – успокаивается. Ему уже не требуется никакого признания кроме собственного. Он сам оценивает себя, сам вознаграждает и может даже позволять себе молчать!! И только здесь он по-настоящему возвышается над всей остальной низменной волей. Ведь воля как таковая, не может не говорить. Её природа такова, что молчание для неё, – равносильно смерти».

+++

Но, несмотря ни на что, в глубине своей наш разум, следуя природной парадигме собственного существа, растущей из основополагающих принципов воли, всё же ищет признания, как некоего отражения и олицетворения вовне своей собственной сути. Лишь для возможности «потрогать» себя вовне, как нечто сущностное реальное и объективное, ощутить себя в той форме, которая доступна внешним сенсорам твоего органоида. «Ноумен», всегда желает ощутить себя в качестве «феномена». То есть ощутить себя не только как «субъект», но и как «объект». Не только «ноуменально», но ещё и «феноменально». Получая тем самым резонанс, и как следствие экстаз собственной воли».

+++

«Чем слабее и несостоятельнее разум, тем сильнее он жаждет внешнего признания. Он подспудно ощущает себя плоским и мелким. Он хочет этим признанием, убедить себя в обратном. Ведь его терзает мысль, что он никчёмный бездарный субъект. Он готов обманываться, лишь бы не терпеть эти муки. Он даже элементарную лесть принимает за драгоценный дар, подтверждающий его значимость. И кушая это «фальшивое блюдо», как изысканную еду, обсыпает себя «фальшивыми банкнотами». Он радуется своему отретушированному изображению, своей личине, приукрашенной чрезмерной восторженностью льстецов. – Возведённый на пьедестал, слишком восторженной публикой, – осёл!»

+++

«Инстинкт нашего разума, так же слеп, как всякий иной инстинкт. Он не позволяет осознавать, что на самом деле, то, к чему стремится разум, в своей крайней точке должно необходимо привести его к гибели. Ибо, получив самое высшее удовлетворение, он впоследствии не сможет удовлетворяться ничем, и должен будет умереть. Ведь всё последующее его пребывание, в нём будет вызывать лишь муки скуки.

Как природа спасает кальмара или лосося, умертвляя его после того, как он, выполнив функцию икромета, получает своё высшее удовлетворение, так и нас, получивших наивысшее удовлетворение, – апофеоз собственной константы бытия, природа должна была бы обязательно убить».

+++

«Некоторые вещи ты не сможешь понять до поры до времени, как не силься. Понимание придёт само собой в своё время. Помимо «эксплицитного» и «имплицитного», есть ещё один вид знания – «синтетическое», или трансцендентально-опытное».

       +++

«Самая наглядная иллюзия разнообразия, это то, что даёт нам музыка. Нам всё время кажется, что мы создаём и слушаем нечто новое, нечто до сих пор небывалое…»

       +++

«Любовь, есть апофеоз иллюзорности нашего бытия. Иллюзия – её плоть и кровь! В ней, в любви, нет более ничего, она соткана из чистого обмана, – она, сама по себе – гипостазированная иллюзия, в самой своей гипертрофированной абсолютной сути.

Но посмотрите, что ещё мы могли бы обозначить в нашей жизни, как неоспоримо главенствующее? На чью голову мы надеваем корону всякий раз, когда ищем наиболее важное в жизни? Во что верим более всего на свете, чему придаём истинную реальность? Отвергать любовь, как нечто существующее, всё равно, что отвергать саму жизнь».

       +++

«Что бы понять насколько серьёзно мы относимся к иллюзии, насколько мы ценим её, посмотрите повнимательнее, как мы относимся ко всякого рода условностям. Как самое важное в нашей жизни, мы почитаем именно – условности. С каким пиететом мы смотрим на людей, обладающих званиями и титулами. Как сами жаждем получить эти титулы».

      +++

«Антиномия. Если мы сами строим, сами создаём наш мир, и сам по себе он – не существует, спросит каждый здравомыслящий, то скажите на милость, почему же мы строим его таким враждебным нам, таким опасным и непредсказуемым?