Их очевидность, есть особая схоластическая диаграмма, в которой сходятся лучи идеального и рационально-аналитического воззрений, порождая безапелляционную парадигму сознания, для которой всякое противоречие выступает, либо как вредность инфантильного детского разума, либо лишь как безумие зрелого, но больного. Наш разум, обольщённый и порабощённый этой формой очевидности, не в силах ни видеть, ни слышать ничего, что вещает ему с самых своих глубин, Великий дух подземного царства, – «интуитивный бог». Ведь против того, что дают нам наши простейшие сенсоры, и самые древние созерцательные консоли разумения, вся убеждающая в обратном трансцендентальная парадигма осознанности, – слаба, не имеет очевидных факторов, и потому рассыпается пред натиском масштабного и всеохватывающего бастиона эмпирической детерминантной разумности, с её очевидными консолями причинной и последовательной реальности, растущими из внешней, будто бы самодостаточной действительности. Мы лишь разглядываем, соизмеряем и оцениваем внешний мир, который был до нас, и будет после нас. И эту «железобетонную стену» невозможно ничем разрушить! Ибо эти уходящие в поля трансцендентного разумения аффекты, эти психологические транскрипции, есть плоть и кровь нашего сложившегося веками разумения.

Интроверта, или экстравертна в своей сакральной сути жизнь, имплицитно или эксплицитно наше осознание действительности – вопрос, требующий для своего разрешения постороннего наблюдателя. Но такого нет, не было никогда, и никогда не будет. Для того, чтобы встать на одну из определённых сторон, здесь холодного, незаинтересованного, и максимально отстранённого разума, – недостаточно. Необходимо посмотреть извне по-настоящему. И в этом, как нам кажется, насколько то возможно, как раз помогает наш трансцендентальный разум, который силой собственного воображения выходит в некий «астрал», за пределы обыденного менталитета разумности, и смотрит оттуда на мир, как будто-бы отрешённо, максимально не ангажировано, и непредвзято. Но так ли это на самом деле? Способна ли «крона древа» смотреть на свои корни и ствол абсолютно отрешённо и непредвзято? Может быть, лишь только в какие-то ежесекундные моменты отрыва от собственных антропоморфных плагинов созерцания, отрыва от общего глубоко заинтересованного и невинно заинтересованного умозренческого лейтмотива, в котором пребывает наше тело и наш дух перманентно, постоянно возвращаясь к укоренившимся архаическим типам воззрения и оценок. Словно пыльца с цветов кроны древа, оторвавшаяся от своих «тычинок» в поиске «пестиков» и подхваченная ветрами проведения, уже как будто не имеет связи с древом, и способна на отреченные независимые и самодостаточные оценки.

Амбивалентность мироздания решила бы эту проблему навсегда. И именно к этому стремится всё наше существо, убеждая разум в этой единственной достойной парадигме осмысления и её адекватности и истинности. И встань мы на эту стезю, и всё как будто упростилось бы, приведя к гармонии воображение и реальность. Но в том то и дело, что Амбивалентность требует наличие обеих сторон, как самостоятельных независимых аспектов. А наш трансцендентный разум, получая «интуитивные посылки» из подземного мира, вскрывая их и перерабатывая, не может отыскать здесь наличия той обязательной субстанциональности внешнего мира, чтобы установить связь, и нарисовать полноценный Амбивалентный мир. Ибо то, что для эмпирического созерцания бесспорно и очевидно, для трансцендентального, в его самых запредельных, гипертрофированных формах, является ошибочным, и имеет лишь иллюзорный контент.

Но дело ещё и в том, что и сам наш ноумен, как некая вторая сторона этой амбивалентности, нечто противоположное внешнему миру, ноумен с его «синусовым узлом» продуцирующим всю эту метанойю созерцания, и рисующего небывалый внешний мир, на основе собственного внутреннего выложенного полотна, в отсутствии внешней действительности – глубоко сомнительна. И вся экзальтация, и гротеск, с которым он относится к самому себе, есть лишь тот же аффект, – психологическая транскрипция самолюбующегося субъекта. Ибо, сталкиваясь с пустотой, он ничего продуцировать сам по себе не смог бы. Лишь отражаясь, и отражая внешнюю реальность, его бытие становится очевидным и неоспоримым. И здесь во всём своём оксюмороне встаёт та безысходность для концептуального последовательного линейного осмысления действительности, с обязательными аспектами удовлетворения.

Важно ещё понимать, что когда мы рассматривает ноумен, как таковой, то всегда объективируем его, и не в силах узреть его субъективность. Ибо как глаз не в силах посмотреть в самого себя, так ноумен не может узнать себя самого, и выразить собственную субъективность. Сам он есть субъект, а всё что он продуцирует и полагает, есть объект, включая и самого себя в моменты созерцания. Он не способен узнать сам себя как субъективность, и в эту «чёрную дыру» ещё никому и никогда не удавалось по-настоящему заглянуть.

Но наше поле изучения есть внешний мир, – мир реальной действительности. И на основании этой действительности, всех её трансформаций и модуляций мы только и способны познать наш ноумен, и всегда лишь косвенно, только исходя из феномена. Здесь можно прочертить некую параллель для понимания, из области изобразительного искусства. Мы способны, насколько то возможно, понять и оценить душу художника, рассматривая созданные им полотна. Мы никогда не познаем его замысла, (тем более, что в большинстве случаев его просто не было), но мы способны увидеть и услышать музыку, запечатлённую в красках и сочетаниях, в почерке и манере письма, в неповторимом стиле, отражающем совокупную динамическую картину внутреннего содержания души художника. И в этом нет ничего удивительного с точки зрения биофизики, но тем удивительнее с точки зрения идеальной метафизики. И на самом деле, когда мы долго стоим пред полотном мастера, и вдруг начинаем нечто чувствовать, нечто осознавать, мы радуемся собственному прозрению, собственному угадыванию замысла художника, которого на самом деле не было никогда изначально. Мы конструируем этот замысел в своей голове, и когда он гармонично переплетается с произведением, находя свои подтверждения, нас приводит это в восторг. Ведь в такие моменты рождаются ангелы! Зачатые в совокуплении душ, они взмывают в астрал, и мир становится широким и глубоким, он становится наполненным «сверх живыми существами», вылетающими их твоей собственной души! Всё это называется вдохновением…. И его градация на бесконечной лестнице душевного пантеона, настолько различна и неповторима, насколько различны и неповторимы частоты звуковой палитры самой природы.

Внешний мир, реальная действительность, это всё, что мы в состоянии ощутить и познать. Но что он есть на самом деле, вне нашего заинтересованного и предвзятого взора? Что он есть сам по себе? Именно невозможность разрешения этого вопроса, заставляет нас искать пути, заходить в лабиринты собственных умоззрений, и, попадая перманентно в тупики, выходить из них, и снова и снова искать этот выход. И вот, устав от беготни и непродуктивного шатания, мы приходим к тому, что начинаем искать его в противоположном, – в самом ноумене. Ибо если невозможно найти его вовне, надо попытаться найти его внутри. Но здесь мы приходим к ещё большему затруднению, ведь здесь вообще нельзя ничего потрогать, ничего увидеть, разделить и сопоставить. А так как только в этом алгоритме наш разум способен что-либо осознавать, то он и заходит в тёмный непроглядный лес, где начинает кричать «Ау!», и не получая отклика, вынужден идти ощупью, в поисках хоть какой-то освящённой опушки.

Мы знаем, мы чувствуем, что мир – амбивалентен, что он существует как соотношение, как сношение ноумена и феномена, но что они, каждый по отдельности, понять не в силах. И здесь надо чётко осознавать, что они оба находятся в нашей голове, и более нигде. Что внешняя действительность, – то, что мы обозначаем как феномен, на самом деле отражение в зеркале стоящем пред взором ноумена в пределах черепной коробки, и не несёт в себе ничего того, что мы причисляем к самому по себе внешнему миру, стоящему за этим зеркалом, вне пределов коробки, – лишь подозреваемому миру. И пусть это подозрение самое убедительное из всех, и для нас неоспоримо, что мир существует сам по себе, но вставая на противоположную сторону мышления, мы всё же осознаём, что существуй он сам по себе, и его форма, его динамика, то есть его собственная действительность, становится невозможна по определению. Ибо в этом случае прекращала бы само его существование, так как стала бы неминуемо определённой, а значит необходимо законченной. Ведь имей мир собственную субстанциональность, собственную динамику, (не положенную на нашу внутреннюю динамику и имеющую свою последовательную форму в соотношении, лишь только как сравнение динамик ноумена и феномена), но свою, независимую и однозначную, – и он исчезает, не оставляя и следа. И потому, мир сам по себе, действительность сама по себе, есть нонсенс, -абсолютно невозможное явление.

Амбивалентность мироздания, – в диалектически неделимом сочетании интровертности, или экстравертности, в паритете имплицитности и эксплицитности, в целокупном противостоянии ноумена и феномена, этих равновеликих полюсов мироздания, как неких консолей реальной действительности, за которыми нет ничего существенного, ничего кроме «Великой пустоты».

Креатив

Креатив, без критического тормоза, есть суть болид, без тормозов…, он разбивается, на первом же повороте. Креативная и критическая консологемы, в своих паритетах определяют ход, как всякого познания, так и всякого разумения. Та безапелляционность, присущая гипертрофированной креативности, нуждается в критическом взгляде так же, как критический взгляд нуждается в креативе, без которого он не может существовать. Ибо вся его противно направленная деятельность, зиждется именно на столпах креатива, и без него превратилась бы в нечто ненужное. Наше познание развивается по сложной траектории, напоминающей глиссаду, но только в нашем случае, по восходящей. По мере развития нашего разума, задаются и новые пространственно-временные задачи, кои на начальных этапах, наш разум был не в состоянии даже вообразить. Перспектива открывается по мере восхождения на гору, и то, что лежит за горой, невозможно увидеть никаким самым проницательным взором, пока ты не поднялся на вершину. Но вот ты поднялся, и вдруг обнаружил, что этих вершин бесконечное множество, и каждая имеет право на своё существование, и каждая определяет свои собственные перспективы.

То, что наш мир один для всех, не подлежит никакому сомнению. Но и то, что у каждого вновь открывшегося взора, мир индивидуальный и неповторимый, так же не подлежит сомнению. И что делать с этим противоречием, что делать с этим неразрешимым парадоксом, пока не знает никто. И всякий, кто пытался решить эту задачу, словно «теорему Пуанкаре», всегда лишь пытался упростить, и получить удовлетворение, которое так жаждет всякий ищущий разум. И то, что выше обозначенная теорема всё же была разгадана и обоснована Г.Я. Перельманом, ещё не говорит о том, что в ближайшее время, и наша задача найдёт своё разрешение. Но то, что она обязательно его найдёт, в этом не должно быть сомнений. Ибо, на самом деле мы не открываем мир, но создаём его. А значит, как всякий эскиз, всякий чертёж, всякая заданная конструкция, как бы ни казалась, сложна, если она не противоречит общей геометрии и законам вселенной, обязательно должна найти своё воплощение.

То, что всякая начертанная линия, в силу общей не идеальности мироздания, и необходимого нарушения во всякой локальной точке пространства, при её бесконечном продлении искривляется, и, в конце концов, должна вернуться с обратной стороны, замкнув пространство, и превратив его в круг, никаких доказательств не требуется. Достаточно помыслить в определённых алгоритмах, и посмотреть на бесконечное пространство и локальную точку, как на нечто неотделимое, и в сути своей аналогичное, и с помощью инструментов трансцендентального разума высвободить своё мышление из клетки архаического политеса осознанности. Ведь математика, в заточении которой перманентно и необходимо находится наш разум, при всех своих притязаниях на точность и доказуемость, на самом деле самая иллюзорная наука, ибо более других заставляет нас верить в собственные парадигмы, и строить окружающий мир на теоремах и аксиомах, – сугубо антропоморфных изобретениях. Она обматывает нас даже в малом, убеждая, что в природе могут существовать идеальные круги, шары, кубы и, что возможна идеальная прямая линия.

Для начала задайте себе вопрос: Возможна ли вообще в пространстве идеально начертанная прямая? Не является ли такая возможность лишь относительной погрешностью в градации самого нарушения, при котором более прямая линия, становится лишь менее погрешней, но никогда абсолютно идеальной? Ведь приближение мастера в изготовлении зеркала к абсолютной ровности поверхности этого зеркала, отражающей в себе внешний мир безукоризненно, есть лишь вопрос относительности. Абсолютно прямых зеркал – не существует. И даже зеркало самого совершенного телескопа, необходимо содержит в себе необходимую для нашего мира погрешность.

Всякий креатив стремится всегда не просто к новому и небывалому, но к идеальному, к совершенному. И критицизм на этом пути, является тем мерилом, той «васервагой», с помощью которой безудержный по своей генетике креатив, превращается в экипаж с запряжёнными лошадьми, управляемыми кучером с помощью поводьев и уделов. И хотя самым совершенным в этой аналогии является бегущий и свободный конь в поле, но самым продуктивным и технически оправданным для человеческого сознания, всё же управляемый запряжённый в телегу конь. Здесь свобода и несвобода, в своих паритетах, определяют обоснованную диалектическую полезность, которая только и служить мерилом для всякого креатива и всякого критицизма.

Всё это находит свои глубокие корни в биопсихологии нашего существа, разделённого на «женское» и «мужское» начала, не столько физически, сколько психологически. Ведь именно отсюда, на самом деле растут эти «древние растения». И превращаясь на своих кронах в нечто непохожее на корни, они начинают жить своей непохожей жизнью, и даже цели, которыми они руководствуются, уже не имеют ничего общего с изначальными. «Мужское начало» нашей природы предполагает некий «разбой», некое преступление, некий выходящий за невидимые произвольные границы, порыв воли, столь же опасный, сколь и свободный. И именно ему дано строить всё новое, открывать двери, и пристраивать новые комнаты, именно он ответственен за расширение нашего мира, нашей действительности и нашей жизни. «Женское начало» есть суть сохранение. Оно предполагает умиротворение и ограниченность, закрепление и стагнацию, (в позитивном смысле слова), как некий оплот продолжительного мира. И именно этому началу отведена роль кандалов, стремян и заборов, именно оно несёт на себе крест ограничения безудержной тропической природы нашего существа. И в каждом из нас, к какому мы бы не относились «сословию», к какому противоположному лагерю не отнесла нас сама природа, на самом деле по равным долям «мужского» и «женского», в сакральном смысле психофизических начал, но лишь с некоторым незначительным преобладанием одного. Да. Именно это незначительное преобладание делает нас мужчиной или женщиной. Лишь наличие «игрек хромосомы» в нашей генетической цепи, в нашем коде, определяет не только наши физические свойства, но и в первую очередь психологические.

Всякий креатив, есть суть разгон, и всякий критицизм есть суть торможение. И в этом видится та изначальная природа, та архаическая почва, на которой растёт не только всё запредельное и вызывающее, всё Великое и необычное, но и всё схоластически выверенное, паритетное и согласованное, всё обыденное и незаметное, всё скрытое и завуалированное. Мы восторгаемся многим вещам, многим собственным великим как нам кажется поступкам и деяниям, но почти никогда не задумываемся об истинных корнях этих возвышенных экзальтированных явлений, которые в своём Великом гротеске, удовлетворяют наш разум, давая чувство гордости за самих себя. В глубине своего сердца Мы не хотим признавать, что всё это формируется из банального, (хотя по большому счёту не совсем банального), фундамента либидо, как некоего генетически-физиологического кода заложенного самой природой, из которого, сублимируя свои консоли и превращая их в нечто иное, расцветает на поверхности болота нашего существа, всё Великое и совершенное, всё изысканное и возвышенное, – всё то, чем гордится наш разум, и благодаря чему он поступательно следует в своё будущее.

Функциональность

Что, для нашего разума служит доказательством, что мир вокруг нас имеет собственную динамику, не зависимую от нашего восприятия? В первую очередь то, что в эмпирическом мировоззрении динамика внешних объектов не только по отношению к нам, но и по отношению друг к другу имеет свою соразмерность взаимоотношения скоростей, форм и парабол движения. Во вторую очередь, это впечатление независимости и бесконтрольности этих движений, со стороны нашей воли. Отсутствие какого-либо влияния нашего ноумена на общий «макрокинез» внешнего мира. А главное бессилие пред его инертностью и фатальной динамической произвольностью с одной стороны, и такой же фатальной последовательностью, и безостановочной размеренной функциональностью катящегося «Колеса Иксиона», с другой. Креативность мира самого по себе, его абсолютная разумность, как в малом, так и в Великом не оставляет и доли сомнения в том, что мир – есть божественное создание. – Нечто однажды положенное и заведённое, а значит имеющее свои цели.

Давайте посмотрим, как мы вообще оцениваем последовательность изменений в текущий момент действительности эмпирического созерцания действительности. Наш разум, (такова его природа), во всём и всегда стремиться отмерять отрезки. Его свойство таково, что он оценивает мир и все его движения, как некое последовательное выстраивание из отдельных сегментов общего здания мира, – то, что называется прогрессивным усложнением в пространстве, и становлением во времени. И усложнение, и становление это, для него должно необходимо выстраиваться из «кирпичей». Иначе он его не заметит, и не идентифицирует как нечто закономерное. Как собственно, и уже выстроенное, необходимо должно иметь для него возможность разбираться на «кирпичи», – на сегменты. И точно в такой же последовательности, – от основания к действию и результату, он оценивает и собственное мышление.

Всякий объект для субъекта, (а мышление, поставленное под взор исследователя – есть такой же объект), представляет собой разлагаемое на отрезки событие. Состояние предмета созерцания, не может быть обозначено, пока оно не получило свою законченность, некую «окаймлённую, отмеренную и обозначенную границами субстанциональность», то есть форму. И лишь различные масштабы этой самой «окаймлённости», определяют всякую нашу оценку. Наш разум, оценивая внешние события, последовательность изменений, постоянно чертит некие границы между состояниями наблюдаемого объекта. Создавая из безостановочного и безграничного движения, некие формы достаточные по объёму, для восприятия их объективности, нашим разумом. Он делает искусственные остановки, в безостановочном движении. Определяя и обозначая относительные стабильные состояния, либо рисуя блок относительно нестабильных состояний, тем самым создавая некую искусственную стабильность отрезка. К примеру, зажигаемая спичка, от холодного состояния относительного покоя серы, до воспламенения и горения, проходит бесконечный ряд состояний, и не разграниченный никакими границами текущий момент. Но наш разум, делит этот непрерывный момент, на составляющие. Он чертит границы, и обозначает этапы и события, в виде неких объектно-законченных формаций. В более перспективных масштабах, он создаёт слаженные системы и алгоритмы, что даёт ему возможность создавать на этих масштабах определённые формы.