Глава 4. Зверь без прошлого

Он почти ничего не помнил из прошлой жизни, почти ничего не знал о мире за пределами арены. Забыл даже собственное имя, но ему дали другое.

Лаш.

Так теперь его звали.

Это имя ему не нравилось. Оно было чужим.

Он был уверен, что при рождении его нарекли иначе, вот только если здесь и ведали правду о его происхождении, ни за что не рассказали бы. Им не нужно было, чтобы он вспоминал. Им не нужно было, чтобы из дикого зверя, живущего одними лишь инстинктами, превратился в человека.

Человек никогда не сможет ТАК сражаться на арене, а значит, они потеряют львиную долю своего дохода. Да, он приносит им много золота, по крайней мере, он так думает. В дни, когда наступает его очередь биться с мертвыми, трибуны всегда полны до отказа.

Шона́тт – его хозяин и по совместительству владелец Центральной арены в Елкэ́ше – Лашу благоволил. Ему даже выделили отдельную клетку в подземельях: попросторнее и подальше от остальных рабов. А еще Лаша не брили налысо, как прочих невольников, чтобы у них не завелись паразиты. Шонатт объяснял это тем, что приходящим посмотреть на бои Лаша дамам нравится его смазливая мордашка и длинные серые волосы.

– Хрен этих баб разберешь, – часто ворчал Шонатт, сам при этом гаденько, довольно улыбаясь и потирая ладони в предвкушении того, как будет пересчитывать выручку. – Кругом полно свободных, достойных мужиков, а они верещат от восторга при виде патлатого невольника.

Именно любовь публики и подарила Лашу «привилегии». Помимо отдельной клетки, ему было дозволено мыться время от времени, а рабыне по имени Надли́с поручили следить за его внешним видом. Она-то и придумала заплетать длинные непослушные волосы Лаша в мелкие косички и собирать в хвост, чтобы не сильно мешались во время боев.

Надлис, которая тоже когда-то была драконицей, Шонатт купил почти одновременно с Лашем, и эти двое быстро поладили, пытаясь приспособиться к новым условиям жизни. Девушка Лашу нравилась. По крайней мере, она была единственной, кого он не мечтал здесь убить. Алебастровая кожа и жемчужного оттенка вьющиеся волосы вкупе с яркими желтыми глазами, пышной, упругой грудью и не менее аппетитными бедрами, притягивали взгляды местных мужчин, пресытившихся смуглыми красотками. Отчего Надлис приходилось несладко, хоть она и не прозябала в подземельях. Шонатт часто за плату одалживал ее на ночь, а то и две своим дружкам и знакомым. После Надлис всегда много и горько плакала, спустившись под арену и сидя у клетки Лаша, в лице которого стремилась найти утешение. Она мечтала, что однажды найдет способ освободить его, и тогда Лаш убьет Шонатта и прочих уродов, торгующих драконами.

Лашу всегда было жаль Надлис. Не то чтобы он испытывал к ней какие-то романтические чувства, просто в этом месте выбирать не приходилось, вот и привязался к девушке. Прочих бойцов-невольников вообще к женщинам не подпускали. Драконы зверели взаперти, становились непредсказуемыми, бесконечные сражения с одержимыми сделали их жестокими. Пару раз Шонатт приводил своим рабам шлюх в качестве поощрения за победы на арене, но девок неизменно находили замученными до смерти. Их души становились неупокоенными и вселялись в своих губителей, которых, естественно, тоже приходилось устранять. На шлюх Шонатт плевал, а вот потеря бойцов несла убытки, потому женщин в подземелья больше не пускали.

Исключение делали только для Лаша. Хотя, когда Надлис впервые зашла к нему в клетку, он едва не убил ее – чудом остановился в последний момент. Крики девушки и мольбы о пощаде всколыхнули что-то в душе, на задворках памяти впервые за многие месяцы заворочались воспоминания. Лаш не видел четкой картинки, но ему казалось, что нечто подобное уже происходило с ним, и не единожды. В ту ночь сны были как никогда яркими: множество женских лиц мелькало перед глазами. Одни стонали под ним от удовольствия и просили не останавливаться, другие – кричали от ужаса, порождая тем самым в глубине сознания странное желание причинить еще больше боли.

Но что поразило Лаша по-настоящему, так это девушка, маячившая в отдалении. Образ ее был смазан, и лишь ярко-голубые глаза да несколько крупных угольно-черных локонов, обрамляющих лицо, виделись предельно четко. К ней Лаша тянуло с неистовой силой. Потребность коснуться незнакомки была нестерпимой. Он пытался добраться до нее, но десятки женских рук удерживали, как бы ни отбивался, не отпускали, а потом голубоглазая девушка и вовсе исчезла. Однако следующей ночью вернулась снова и с тех пор не давала покоя.

Она стала наваждением, лишающим рассудка. Лаш был уверен, что когда-то знал ее и, судя по тому, как болезненно щемило сердце от одного только взгляда на нее, любил. С приходом в сны незнакомки, жизнь под ареной в темных, сырых и душных подземельях, связанных между собой сетью тесных тоннелей, стала совсем невыносимой. Голова болела нещадно, саднил старый шрам под железным ошейником, пересекающий горло поперек. Теперь, как никогда, хотелось знать: как он его получил? Все больше вопросов вызывала странная серая татуировка на запястье в виде браслета и еще один шрам в форме знака бесконечности под левой ключицей.

Лаша терзала неизвестность. Вспомнить удалось совсем немного. В основном как обращался в дракона и часами летал над степями, наслаждаясь свободой и вседозволенностью.

Со временем к головной боли добавились неконтролируемые судороги в конечностях: зверь внутри него словно стряхнул оцепенение и рвался на волю. Мышцы сводило такими спазмами, что порой Лаш не мог сдержать мучительных стонов. Обострилось обоняние. Запах застоявшейся, стухшей мочи, немытых потных тел и гниющих объедков в клетках рабов будто усилился во сто крат, вызывая тошноту. Есть стало невозможно. Лаш начал худеть, что очень тревожило Шонатта.

В итоге страх потерять одного из лучших бойцов вынудил его поставить клетку Лаша в отдельное помещение. Дышать стало легче. Даже зверь внутри немного притих. Больше не тревожили стоны раненных в боях рабов по соседству и их бесконечная болтовня. Разум малость прояснился.

А потом Лаш услышал песнь. Завораживающую и манящую. Смысла он не понимал, но жадно ловил каждый звук, задыхаясь от какого-то болезненного, сумасшедшего восторга. Песнь звучала месяц за месяцем, и откуда-то Лаш знал: поет незнакомка из снов, голос точно принадлежит ей. С того момента он окончательно потерял покой и зверел на глазах ничего не понимающего Шонатта и надсмотрщиков. Из идеально выдрессированного животного Лаш постепенно превращался в неконтролируемое чудовище. Даже Надлис теперь подходила к нему с осторожностью.

Зато воспоминания все просачивались по крупицам сквозь затуманенное сознание. Их по-прежнему недоставало, чтобы восстановить картину прошлой жизни, но одно было ясно: то прошлое полнилось убийствами и кровью. Лаш не знал, почему мучил людей, а их застывшие лица тем временем постоянно маячили перед внутренним взором, выражая немое осуждение. Немного погодя Лаш стал видеть, как убивает еще и драконов, а где-то поблизости безумно хохочет рыжеволосая девушка.

Вскоре калейдоскоп обрывочных видений превратился в неразборчивое месиво, Лаш начал путать явь со снами, бросался на каждого, кто подходил к клетке, в том числе на Надлис. Шонатту пришлось принять меры: в еду и питье Лаша стали добавлять дурманящие порошки в дни, когда не надо было сражаться на арене.

Стоило ему притихнуть, появлялась Надлис, садилась на пол в клетке, а Лаш клал голову ей на колени, ища покоя и без конца гадая: отчего девушка так добра к нему? Он грубо принудил ее к близости в их первую встречу, едва не убил, а Надлис все равно была рядом, жалела, успокаивала и охотно отдавалась ему, несмотря на то, что они никогда не оставались наедине. Раньше неподалеку всегда содержались другие невольники, теперь ошивались стражники, которым Шонатт велел с Лаша глаз не спускать, боясь, что тот сам себя покалечит в очередном приступе безумия и не сможет сражаться на арене.

Надлис стала отдушиной. В отличие от Лаша, она помнила, каким мир был раньше, и видела, во что превратился сейчас. Постепенно девушка заполнила некоторые пробелы в его памяти, но себя прежнего и своих близких Лаш так и не вспомнил. Зато с ужасом подметил схожесть между драконами, которых убивал во снах каждую ночь, и Богами из историй Надлис.

Неужели это сделал он? Погубил Отражений и вверг мир в хаос?

Лаш упорно гнал подобные мысли, но в глубине души знал: это правда. Горькая, шокирующая и порождающая отвращение к себе. От нее не скрыться.

Что же толкнуло его на подобное зверство? Кто та рыжая девушка, насмехающаяся над ним во снах? Кто та голубоглазая незнакомка, чей голос звучит в голове?

Кто он сам?

Почему оказался здесь? И выберется ли когда-нибудь?

***

Сегодняшний день был таким же, как сотни дней до этого. Не то утро, не то вечер, не то зима, не то лето. Здесь, в подземельях, это не имело ровным счетом никакого значения. Все сводилось лишь к боям, изнурительным тренировкам между ними и ожиданию выхода на арену.

Лаш расхаживал из угла в угол в тесном пространстве клетки, чтобы хоть чем-то себя занять. Примерно через час ему предстояло сражаться. И не с одержимыми, как обычно, а с другими рабами.

Раз в год в Елкэш, город в сердце Исушды, расположенный на берегу широкой судоходной реки Хетрэ́ш, приезжали работорговцы со всего Скрытого мира. Их собирал Шонатт. Хозяин Лаша прославился тем, что устраивал самые зрелищные бои, а его рабы почти не знали проигрышей. На этом деле Шонатт сколотил состояние и даже построил собственную арену, подле которой основал крупнейший невольничий базар в Огненных землях, владел он и парочкой борделей.

Впервые за долгие годы, проведенные в заточении, Лаш ощущал тревогу, граничащую с паникой. Трудно было понять, что послужило причиной такого состояния, но оно выматывало похуже бесконечных видений. Никаких порошков ему сегодня не давали, а без них он вдобавок ко всему иногда терялся в пространстве. Не понимал, где находится и что должен делать.

– Лаш, – тихий голосок Надлис вернул его в реальность. – Как ты? Выглядишь не очень.

Она стояла неподалеку, держа в руках небольшую корзину, в которой грудились какие-то баночки и кисти. На девушке был лишь голубой короткий корсет, расшитый блестящими бусинами, и длинная невесомая юбка того же оттенка, приспущенная на бедра так, чтобы соблазнительно оголить живот. С пояса юбки свисало множество серебряных цепочек, унизанных монетами и разноцветными камушками. На руках и ногах красовались пестрые браслеты. Надлис поставила корзину на пол и подошла к клетке, позвякивая украшениями, но взяться за прутья не рискнула. Безумный, бегающий взгляд Лаша не внушал доверия, и ее не на шутку тревожило, как сильно он осунулся за последние месяцы. Шонатт велел ей исправить это, замаскировав темные круги под глазами и заострившиеся скулы какими-нибудь рисунками на лице, чтобы зрители не заметили изменений. Из-за болезненного вида Лаша они могли отказаться делать на него ставки.

Но Надлис сомневалась, что сегодня Лаш позволит к себе прикоснуться. Она отчетливо видела, как напряжены мышцы на обнаженном торсе, как играют желваки, слышала, как он скрежещет зубами и бормочет что-то невнятное.

– Лаш, – снова позвала Надлис.

Он встрепенулся, часто заморгал, склонил голову набок, точно какая-нибудь птица.

– Ты чуешь? – спросил, передернув плечами.

– Что чую?

– Холод. Чувствуешь, как тут холодно. Будто мы в могиле.

Надлис ощущала лишь жуткую духоту, липкой сыростью оседающую на кожу, и уже хотела сказать об этом Лашу, как неожиданно и вправду потянуло холодом. Создалось впечатление, что сквозит из приоткрытого окна, но никаких открытых окон и свежего воздуха в этом проклятом месте и в помине не было.

– Здесь, как всегда, жарко, Лаш, – соврала Надлис, чтобы заставить его хоть немного успокоиться.

Осторожно подошла чуть ближе, заметив, как ладонь стражника, сидящего на покосившемся стуле примерно в ярде от клетки, легла на рукоять плети-трехвостки. Кого он собирался ей отхлестать в случае чего, было неясно. Вряд ли Лаша станут калечить перед боем, а наказывать Надлис и вовсе бессмысленно. Тем не менее готовность стража в любой момент схватиться за оружие девушку не обрадовала. Она подозревала, что дело в резко возросшей агрессии Лаша. Многим надсмотрщикам, включая самого Шонатта, уже доводилось стать жертвами его безумия, и они ждали повода поквитаться. Надлис казалось, что совсем скоро Лаша не удержат ни цепи, ни клетки, ни десятки охранников.

– Холодно, – повторил Лаш, концентрируя одурелый взгляд на Надлис. – Хочу наверх, там я смогу согреться в крови тех, кого убью. Ведь кровь живых теплая, Надлис. Не то что та жижа, которая течет из одержимых.

Девушке сделалось дурно. Интонация Лаша не просто пугала, она приводила в ужас. Стражник поднялся со стула, нервно сглотнул и крепче стиснул рукоять трехвостки. Надлис жестом попросила его не приближаться. С Лашем явно творилось что-то неладное, провоцировать его не стоило. Шонатт никого не погладит по головке, если его любимец взбесится и будет не в состоянии выйти на арену.

– Твой бой совсем скоро, – улыбнулась Надлис ласково. – Еще немного, и ты согреешься. – Она все же решилась подойти вплотную к клетке. – Но прежде позволь мне войти и помочь тебе подготовиться. Шонатт приказал расписать краской лица всех воинов.

Лаш нахмурился, посмотрел на корзину, которую она принесла с собой, перевел взгляд на стражника, уставился на плетку. Кадык его дернулся, губы вытянулись в тонкую линию: явно прикидывал, во что выльется непослушание.

– Черный, – наконец произнес он. – Используй только черный цвет.

Надлис выдохнула с облегчением.

– Хорошо, черный так черный.