Эйб Сторнхилл любил вечерние часы перед сном. Когда подведён итог дневным трудам, продуман завтрашний день и можно спокойно лечь, раскрыть Библию и не спеша, смакуя, испить мудрости и красоты. Не подбирать тему для проповеди, а просто… Да и не нужны его пастве толкователи и толкования Святого Слова. Им нужно оно само. И слушали они в прошлый раз о Творении как… как дети! Вот оно, брат Джордан! Они не скоты, а дети. И при всём их пьянстве, воровстве и разврате невинны как дети. Ибо грех их – не отход от Бога, а препятствие на пути к Нему. И его задача – вести их по этому пути. Но как они умеют слушать. Даже индеец… лицо стало другим. Живым, даже красивым.

Эйб Сторнхилл улыбнулся воспоминанию. Приятно. Конечно, он впадает в грех гордыни, но, если ему удалось пусть на секунду, но пробиться к этой заблудшей душе… приятно. Меченый. Надо будет собрать отдельно его и Губача, Длинного, Кругляша, Звонкую, Пупсика, Красотку… всех, у кого нет имён, а только клички. Много набирается, но надо. Поговорить об именах и начать их аккуратно готовить к крещению. Прозвища, кстати, довольно меткие, если захотят, то пусть оставят фамилией. Русские, кстати, так и делали на своих фильтрационных пунктах, приходилось видеть выданные там справки. Разумно. И не вызовет конфликта с комендатурой. И с остальными, у кого кроме кличек есть имена, поговорить, объяснить им, что человеку положено имя, и последить, чтобы звали друг друга по именам. Тоже… как с детьми. А с индейцем… Прозвище у него, скорее всего, из-за шрама. Но могло сохраниться и племенное имя, данное в резервации соплеменниками. Приходилось о таком слышать. Но… Эйб Сторнхилл вздохнул: разговор будет нелёгким. С индейцами вообще трудно разговаривать. Чуть что, замолкают и глядят не на тебя, а куда-то рядом. Кто ему про них рассказывал? А, брат Алекс, что когда работал в Аризоне, то сталкивался пару раз. Аризонских ковбоев он и сам помнит, и если по сравнению с индейцами ковбои податливы и доверчивы… Надо будет зайти к брату Джордану, почитать миссионерские отчёты. Может, там найдётся что-нибудь подходящее.

Он заметил, что его глаза бездумно скользят по строчкам, отложил, попеняв себе, книгу на столик у изголовья и выключил свет. Сходить, что ли, к индейцу домой? В домашней обстановке человек мягче, податливее. Долг гостеприимства… Он уже бывал в домах своих прихожан. С детской наивной гордостью они хвастались своим устройством, обстановкой… сбитые из ящиков неуклюжие кровати и столы, свежевымытые полы, наклеенные на стены яркие картинки… Да, вот что не забыть. Купить рождественских картинок и каждому вручить на предрождественской службе. Пусть в каждом доме младенец Иисус освятит их жизнь своей улыбкой. Правда, до Рождества ещё два месяца, но начать готовить их к этому празднику нужно сейчас. И… о чём думал? Да, к индейцу домой… Нет, парень живёт не в Цветном, снимает койку в бедном, но достаточно приличном квартале. И снимает, как выяснилось, на весьма жёстких условиях…

…Молодая женщина никак не ожидала его визита. И не скрывала недовольства.

– Вот, мэм, – индеец неуклюже топтался за его спиной. – К вам пришли, мэм.

– Добрый день, дочь моя, – улыбнулся он.

– Добрый день, святой отец, – она ответно улыбнулась, и лицо её стало миловидным, но глаза оставались недобрыми.

– Могу ли я поговорить с тобой?

– Да, разумеется, святой отец.

Его пригласили в комнату, по женской традиции извинились за беспорядок. Хотя ничего, кроме детских игрушек, на полу не было. Маленькая светловолосая девочка тут же сама, без напоминания матери, убрала их и сложила на табуретке возле детской кроватки. Ему это понравилось. Он похвалил девочку, похвалил чистоту и уют в крохотной комнате. И женщина оттаяла и улыбнулась уже совсем открыто и доверчиво. Истинная душа так и проявляется. Похвала не её красоте, а её ребёнку и её дому, и видна душа. Его пригласили к столу, предложили кофе. Он вежливо отказался. К чему такие хлопоты? Он пришёл поговорить. Индеец сразу повернулся, чтобы уйти.

– Вы позволите ему послушать?

– Разумеется, святой отец, – пожала она плечами. – Раз вам это нужно, – и кивнула индейцу: – Останься. Послушай.

Они сидели за столом, девочка на коленях у матери, а индеец стоял у двери, не решаясь ни зайти, ни, тем более, присесть, даже на пол. Видимо, комната была для парня запретной. И запрет нарушили только из уважения к его просьбе. Он говорил о Боге и о пути человека к Нему, что Бог любит и принимает всех. Он уже узнал, что эта женщина не замужем и что девочка у неё «недоказанная» и незаконнорожденная. И, разумеется, это грех, но… этот грех искупим. Война – тоже грех. Церковь и молитва в церкви – вот путь к искуплению. Женщина слушала и кивала. Получив её согласие прийти на воскресную службу в церковь на Черч-стрит, он перешёл к своему делу.

– А ваш работник… Я бы хотел поговорить с ним.

– Пожалуйста, – она равнодушно пожала плечами.

– Где твоя комната? – повернулся он к индейцу.

Тот уставился на него с таким изумлением, что он невольно улыбнулся и спросил по-другому:

– Где ты спишь? Где твоя койка?

– В кладовке, сэр, на полу, – индеец повёл рукой, показывая куда-то за стену.

– И сколько же ты платишь за это? – вырвалось у него. – Ты же ещё работаешь по дому, так?

– Да, сэр, – кивнул индеец. – Что мне велят, сэр, я всё делаю.

– Зачем это вам, святой отец? – недовольно спросила женщина.

– Я хотел, дочь моя, поговорить с ним в его комнате.

– А вы говорите здесь, – она усмехнулась. – В крайнем случае, святой отец, я выйду.

– Не надо, – остановил он её. – Мы пойдём на кухню.

Индеец покорно кивнул, а она опять пожала плечами с тем же равнодушным выражением на лице.

– Идём, – сказал он, вставая.

Он надеялся, что без глаз хозяйки парень будет чувствовать себя более свободно, но… индеец упорно отмалчивался, ограничиваясь краткими: «Да, сэр», – или «Не знаю, сэр». Он попросил показать кладовку. У парня даже нормального лежака не оказалось! На день его постель сворачивалась и засовывалась под стеллаж. А на повторный вопрос о плате индеец ответил:

– Сколько мне скажут, сэр, – и покосился на закрытую дверь в комнату. Видимо боялся более точным ответом вызвать гнев хозяйки…

…Эйб Сторнхилл вздохнул и покачал головой. Ведь эта женщина – как её, да, правильно, Джен Малик – не кажется злой и свои обязательства выполняет честно: индеец не выглядит голодным, его одежда всегда чистая, и всё же… всё же условия слишком тяжелы. Вся работа по дому, плата за ночлег, за еду и наверняка за стирку. Да, она ловко воспользовалась неопытностью бывшего раба. Правда, и её можно понять. Бедность. Бедность иссушила душу этой женщины. Но о её душе заботиться брату Джордану. Так что… Если индейцу станет совсем трудно, надо будет ему помочь с жильём. Лишь бы он не запил, вырвавшись из-под такого контроля.

Тетрадь тридцать третья

Алабама

Графство Дурбан

Спрингфилд

Центральный военный госпиталь

Ветер перебирал ветви, обрывая листья. Повернув голову, Ларри видел, как они крутятся в воздухе и исчезают. Осень. Скоро листва совсем облетит, настанет время долгих холодных дождей, холодной грязи вместо земли, вечно сырой, холодящей тело одежды… Ларри отвернулся от окна, осторожно потянулся под одеялом и медленно высвободил руки. Легко как стало дышать, даже не верится. И запах от этой мази даже приятный. И сытость. Очень приятная… вкусная сытость. Как давно он не ел вкусно. Очень давно. Три года прошло, нет, больше, три с половиной, а ещё точнее? Три года, семь месяцев… Нет, лучше сейчас об этом не думать, не вспоминать. Доктор Иван советовал вспоминать только приятное. Что ж, ему есть что вспомнить, хотя не так уж много приятных воспоминаний у раба. Даже бывшего.

В палате сумеречно, можно встать и включить свет. Ему разрешают вставать и ходить, только на улицу пока нельзя. А ему и не хочется. Ни выходить, ни вставать, ни вообще двигаться. Вот так лежать и лежать. Как он мечтал об этом. Лежать, никуда не спешить, ни о чём не думать…

…Резкий звонок заставил его вздрогнуть, так что он чуть не выронил камень. Хозяин звал его в кабинет?! Он осторожно положил брошь, над которой работал, сбросил на стул белый халат и, привычно прихлопнув за собой дверь мастерской, побежал в кабинет.

– Сэр?

Двое белых резко обернулись навстречу ему. В серых дорогих костюмах, рубашки в узкую редкую полоску, строгие галстуки. Один – румяный, светловолосый и синеглазый, другой – черноволосый с холодными и очень светлыми глазами. Хозяин за своим столом… Зачем его позвали? Обычно хозяин не отрывал его от работы.

– Ларри, – хозяин смотрит на него со своей обычной грустной улыбкой. – Этот джентльмен, – и лёгким кивком показывает на черноволосого, – поживёт у нас. Подготовь маленькую комнату на антресолях, – он открывает рот, чтобы напомнить, что это комнаты рабов, его комната рядом, белому унизительно жить рядом с рабом, даже в отдельной комнате, но хозяин продолжает: – Всё необходимое возьми в кладовке. Когда всё сделаешь, придёшь сюда. Займись этим сейчас.

– Да, сэр, – он склоняет голову и выходит, окончательно перестав что-либо понимать.

Никакие посетители дальше холла, гостиной и кабинета не допускались. Даже в спальню. Даже в столовую. Разносчики из магазинов дальше кухни не заглядывали. Внутренние комнаты и их сердце – мастерская – были открыты только ему, да ещё старой Энни – та правда, в мастерскую не заходила – ну, и самому хозяину, конечно. А тут… Но, ничего не понимая, он открыл маленькую комнату на антресолях, проветрил её, принёс из кладовки матрац, одеяло, подушку и постельное бельё и – раз это белый – застелил кровать и подвинул её так, чтобы не было видно кольца в стене для приковывания. Теперь салфетку на тумбочку, таз и кувшин. Для одежды маленький разборный стеллаж-вешалка. Правда, в комнате стало совсем тесно. И побежал обратно в кабинет, осторожно постучал и, дождавшись ответа, вошёл.

– Ты уже всё сделал, Ларри? – улыбнулся хозяин.

– Да, сэр.

Светловолосый встал.

– Большое спасибо. Я наведаюсь, как только смогу вырваться, – и мягко хлопнул по плечу второго. – До встречи.

– Всегда рад видеть, – улыбнулся хозяин, а черноволосый молча кивнул.

Он посторонился с поклоном, пропуская белого, и они остались втроём.

– Ларри, – голос хозяина как всегда ровен и мягок. – Никто не должен знать, что этот джентльмен живёт у нас. Энни я предупрежу сам. Она будет только готовить, всё остальное на тебе. – Черноволосый опять молча кивнул, и хозяин обратился к нему: – Сейчас вас проводят в вашу комнату и покажут всё остальное.

Черноволосый встал, взял небольшой саквояж.

– Спасибо, – и шагнул к нему.

Он торопливо посторонился и открыл перед гостем – а кем же ещё? – дверь, успел поймать краем глаза кивок хозяина и пошёл следом.

– Сюда, сэр… Теперь сюда… Здесь ступеньки, сэр…

Он привёл белого на антресоли.

– Вот сюда, сэр. Пожалуйста.

Белый оглядел крохотную комнатушку с резко скошенным потолком, круглым окошком с крестовиной переплёта и матовыми стёклами и тихо присвистнул:

– Однако.

Он почувствовал лёгкую обиду. Целая комната, всё есть. Но тут же одёрнул себя, что для белого, конечно, это плохо. Белый продолжал оглядываться, и он не выдержал:

– Бельё свежее, сэр.

– Вижу, – улыбнулся белый, ставя саквояж на пол. – Тебя как зовут? Ларри?

– Да, сэр.

– Ну, а меня можешь называть… – и опять улыбка. – Фредди. Понял?

– Да, сэр.

– А сейчас… Я оставил в холле шляпу и плащ. Принеси сюда.

– Да, сэр.

Когда он вернулся, неся его шляпу и плащ, этот… Фредди уже переоделся, разложив и развесив свои вещи на стеллаже и задвинув саквояж под кровать. В джинсах, клетчатой рубашке, кроссовках… ну, совсем другой человек. Даже лицо… не такое строгое и застывшее.

– Ага, спасибо, парень.

У него забрали вещи и очень ловко пристроили на стеллаж.

– А куда выходит окно?

– На крышу, сэр, – удивился он вопросу.

– Так, – Фредди оглядел результаты своего труда и подошёл к окну, осторожно попробовал раму. – Оно что, не открывается?

– Нет, сэр. Это же… – он осёкся, и тут же его окатил такой холодный взгляд, что от страха стянуло кожу.

– Что, это же? Договаривай, парень.

– В комнатах для рабов окна не открываются, сэр, – тихо ответил он.

– Это почему?

– Чтоб не бежали, сэр, – и тут же поправился: – Чтобы не пытались бежать.

– Ну-ну, – хмыкнул Фредди. – За этой стенкой что?

– Такая же, сэр. Я там сплю.

– Ага, ясно. А за этой?

– Уборная, сэр, – нехотя ответил он и заторопился: – Там чисто, сэр, и без запаха. Я каждый день мою.

– Ясно-ясно. А ванная где?

– Внизу, сэр, в спальне.

– Тоже ясно, – Фредди улыбнулся, разглядывая его. – А эта, Энни, где спит?

– Возле кухни, сэр. И там прачечная и гладильня рядом.

– Большое хозяйство, – кивнул Фредди. – И… гардеробная где?

– Здесь наверху, сэр. Под другим скатом.

– А мастерская?

Он потупился. Говорить о мастерской нельзя. Это было первым, что он запомнил, когда хозяин водил его, новокупленного раба, двенадцатилетнего мальчишку, по дому, показывая комнаты и объясняя его обязанности. Фредди рассматривал его, насмешливо щуря светлые холодные глаза неуловимого серо-голубого цвета, как… он не успел подобрать сравнения.

– Ладно. Ну, веди, показывай, где и что. Чтоб мне не путаться потом…

…Ларри улыбнулся воспоминаниям. Фредди и впрямь всё запомнил с первого раза. Всё осмотрел. У каждой двери останавливался и ждал, когда ему откроют. Чаще просто с порога оглядывал комнату и отступал, давая закрыть. И чердак, да нет, чердак и выход на крышу он показал Фредди позже.

– Сумерничаешь? Или спишь?

Ларри вздрогнул и повернул голову. Ужин? Уже ужин? Спал он, что ли? Щекастая веснушчатая девушка в белом халате, приговаривая что-то непонятное, включила свет и переставила на тумбочку тарелки.

– Ужин, ешь, – сказала она по-английски и продолжила опять непонятно: – Ешь, поправляйся, твою болезнь заедать надо.

– Спасибо, мэм, – Ларри откинул одеяло и сел, взял тарелку.

– Ешь на здоровье, я потом приду, заберу всё.

Он не понял, но закивал, торопливо жуя.

– Да не торопись ты так, – засмеялась она, выходя из комнаты. – Никто не отберёт, ешь спокойно.

Он опять не понял, но кивнул ей вслед. Да, он знал, убедился за эти дни, что еду у него никто не отнимет, но ничего поделать с собой не мог. Что съел – то твоё, а что не успел… Так уж всюду и везде.

Ларри доел, вытер тарелки последним куском хлеба, съел его и уже не спеша выпил стакан тёмной сладкой жидкости, составил тарелки стопкой на тумбочку и снова лёг. Медленно глубоко вдохнул и так же медленно выдохнул. Даже странно, что не больно и не закашлялся. И вкусно всё как. Это ужин, а перед сном ему принесут ещё стакан молока и пирожное. Интересно, какое будет сегодня? Ларри усмехнулся: нашёл же о чём думать. А если…

Он подтянулся на руках и сел, опираясь спиной на подушки, осторожно взял лежавшую на тумбочке книгу. Скользнул глазами по обложке…

…– Не читай лёжа, Ларри, ты испортишь глаза…

…Как давно он не читал. Да, те же три с половиной года. Ну, об этом сейчас не надо. Доктор Иван сказал, что он может смело читать, здесь это можно. Принёс книгу. И обещал принести ещё. А куда ему ещё? Это раньше он читал быстро, а сейчас… забыл всё, отвык.

Но незаметно для себя он вчитался. И настолько, что даже не заметил, как забрали грязную посуду.

Дочитав рассказ, Ларри положил книгу на тумбочку, поправил подушку и лёг. Хорошо. Смешной рассказ и грустный сразу. Мальчишкой, научившись читать, он любил большие романы, толстые книги в пахнущих кожей переплётах. Вечером, когда закончена вся работа, хозяин читает в кабинете. И он тут же. О том, что он умеет читать, знала только Энни. Вернее, догадывалась. Да ещё Сол, Соломон Левине…