Эркин стащил намокшую джинсовку, расправил её на верёвке и стал раздеваться. С Женей спорить, когда она так командует, бесполезно. Вон, уже корыто вытащила, вода в баке кипит. Раздевался медленно: так устал.

– Кроссовки оставь, я сама сделаю. Давай, Эркин, Алисы нет.

– Мг-м, – пробурчал он, осторожно садясь в корыто, полное приятной горячей воды.

– Давай, подставляй спину.

Женя натёрла ему спину, бросила мочалку ему на колени и метнулась к плите со словами:

– Ой, бежит уже.

Великое дело – возможность вымыться. Он тёр себя мочалкой, отмывал слипшиеся от пота волосы, отфыркиваясь от пены, и чувствовал, как отпускает усталость, как тело становится мягким и упругим.

– Женя, – осторожно позвал он.

– Чего? – откликнулась она от плиты.

– Я обмываться буду, ты… – он замялся.

– Я не смотрю, – сразу поняла Женя и лукаво добавила: – ничего ж нового я не увижу.

Эркин даже застыл с открытым ртом. Такого от Жени он не ожидал и растерялся. Ответить ей, как ответил бы Андрею, ну, это никак нельзя…

– Женя, – выдохнул он, – я ж… я ж это так…

– Не смотрю, не смотрю, – успокоила его Женя. – Давай обливайся и вытирайся, у меня уже готово всё.

– Ага, – Эркин перевёл дыхание и улыбнулся. – Сейчас уберу всё только и подотру.

Он облился из ковша, вытерся, натянул рабские штаны и стал убирать.

– Женя, переступи, а то лужа… Ага. Ну, вот и всё.

– А теперь руки мой, тряпка-то грязная. И за стол иди, – Женя убежала в комнату с шипящей сковородкой в руках.

Он ополоснул руки, взял из кладовки рябенькую рубашку – тоже вроде тенниски стала, ползёт вся, на работу уже не наденешь, с плеч свалится – а полуголым за едой сидеть, тоже неловко: это ж не летом и не на выпасе.

Мытьё отогнало усталость, но ненадолго. Эркин даже плохо соображал, что ест, и чай пил, сонно моргая вроде Алисы. А пока Женя укладывала Алису, заснул за столом.

– Эркин, – Женя осторожно тронула его за плечо.

– Да, Женя, – глухо ответил он.

Глухо, потому что лежал лицом на своих скрещённых на столе руках.

– Я постелю сейчас…

– Я сам, – Эркин оттолкнулся лбом от своей опоры и встал. – Я пойду спать, Женя, хорошо?

– Конечно-конечно.

В полусне он добрёл до кладовки, вытащил и развернул постель, разделся и лёг. Всё, кончился день.

Вымыв посуду, Женя заглянула в кладовку, послушала его сонное дыхание и прикрыла дверь.

Эркин проснулся посреди ночи и с минуту лежал, соображая, что же его разбудило. Тихо, темно. Тёплая безопасная темнота. И тишина… тоже безопасная. Что же, сон, что ли? Да нет, вроде не снилось ничего. Что же? Вроде… Ах вот что, деньги! Он и забыл о них.

Эркин вылез из-под одеяла и осторожно вышел в кухню. Хорошо, все спят. Он на ощупь нашёл свою джинсовку и вытащил бумажник. Ага, вот и деньги, он их так и засунул одной пачкой, чуть бумажник не порвал. Семьдесят пять кредиток – это что-то! Как Андрей говорит? Не зря корячились.

Он убрал бумажник, бесшумно вошёл в комнату, добрался до комода и положил деньги в шкатулку. Ну, вот теперь всё.

Эркин так же бесшумно вернулся к себе, прикрыл дверь и лёг. Блаженно потянулся под одеялом. Хорошо дома! Ничего ему не надо, пусть бы так и было. Всегда.

Алабама

Ни война, ни капитуляция не помешали двухместному купе первого класса оставаться комфортабельным и респектабельным.

– Уф-ф, – Фредди бросил свой кейс в верхнюю сетку и опустился в кресло. – Садись, Джонни. Кажется, всё.

– Кажется, – Джонатан сел в кресло напротив.

– От Краунвилля пешочком?

– Не так уж там далеко, – усмехнулся Джонатан и добавил уже серьёзно: – Возьмём такси. Дорого, конечно, но…

– Я думал, ты предложишь купить машину, – улыбнулся Фредди.

– Мысль неплохая, но немного преждевременная, – Джонатан благодушно смотрел в окно. – Я прикинул. В принципе, нам легковушка нужна, грузовик не всегда удобен.

– Согласен, но…

– Но пока мы этого не можем себе позволить. Разве только после Рождества.

– Следующего?

– Или после следующего, Фредди. Или этого. Когда это будет нам по средствам.

– Неправильно, Джонни. Когда это будет очень нужно.

– Резонно, – кивнул Джонатан. – Но пока не очень. И понадобится шофёр. Он же механик. За двумя машинами между делом не приглядишь.

– Шофёр нужен для престижа, – возразил Фредди.

Джонатан кивнул.

– Правильно. Но мы пока не на той ступеньке. А лишний выпендрёж… – он скорчил выразительную гримасу. – Ладно. Что-то мы долго это мусолим. Подобьём края, Фредди?

– А что подбивать? – пожал плечами Фредди. – В Колумбии порядок. Через месяц можно будет завернуть, посмотреть, как идут дела. Парни старательные, сообразили, что подгонять их никто не будет, сами крутятся. Строители не подведут. Я поговорил с подрядчиком.

– С Дэннисом?

– Да.

– Тогда надёжно, – кивнул Джонатан. – О Дэннисе можно сказать многое, но слово он держит.

– Сделает всё, как надо. Чертежи у парней толковые.

– Сам смотрел?

– С Дэннисом и, – Фредди усмехнулся, – у него теперь свой архитектор. Бедолага, но толковый. Говорит, что чертежи профессиональные.

– Где это Дэннис раздобыл архитектора? – удивился Джонатан.

– Прикрыл дезертира. И кое-чего подкинул его семье. Бедолага теперь предан ему… – Фредди не закончил фразу, пережидая чьи-то шаги в вагонном коридоре. – Дэннис кое-что рассказал. Он и раньше хотел этим заниматься. Война, стройка выгодна как никогда. Но «Феникс» всё перекрывал. А с капитуляцией «Феникс» исчез. Во всяком случае, не возникает. Дэннис подсуетился, вложил всё, что накопил, и стал шуровать.

Джонатан задумчиво кивнул.

– Значит, «Феникс» погас. Интересно, Фредди. С чего бы это? Ведь знаменитая фирма. Всё строительство в их руках было.

– Да. Дэннис говорит: все остальные имели только то, что им давал «Феникс», и отдавали за это, сиди крепче, Джонни, от шестидесяти до семидесяти пяти процентов от дохода. И все материалы закупали у «Феникса». Ну, Джонни?

– Знакомый почерк, – Джонатан улыбнулся. – Есть о чём подумать. Значит «Феникс» уже не тот. Интересно. Ты обрисовал Дэннису проблему?

– В общих чертах. Он обещал подобрать цветную бригаду. Во избежание недоразумений.

– С этим тогда всё, – кивнул Джонатан. – Сделаем, я думаю, так. Сейчас домой. Через недельку сгоняю верхом в Бифпит, приглашу Генни. Хочу это утрясти перед аукционами, – Фредди кивнул. – Затем везём Ларри к Юри.

– И как раз подойдёт время завернуть к парням в Колумбию.

Джонатан быстро прикинул в уме дни и согласился:

– Да, как раз около месяца. Строительство уже закончат. Примем работу.

– Подстрахуем парней на приёмке, – поправил его Фредди.

– Да, правильно. Это их дело. Заодно покажешь им, как вести книги.

– Уже, – коротко сказал Фредди.

– Как это, Фредди? Они же неграмотные.

– Цифры они знают, Джонни. Вот я и показал им, как записывать расходы. Что купили, пусть рисуют, а за сколько, пишут, – и передразнил Джонатана: – Резонно?

– Резонно, – рассмеялся тот. – Так, это у нас займёт… ну, к концу октября мы вернёмся и на месяц засядем дома.

– Отлежимся, – кивнул Фредди. – А где-то в середине декабря к парням. Бобби приглашал к Рождеству. Имеет смысл опередить.

– Имеет, – согласился Джонатан. – К Рождеству надо вернуться и заняться контрактами и расчётами.

– Всех будем оставлять?

– Я думаю, да. В принципе команда сработанная. А новых… Посмотрим по обстоятельствам.

– Понятно. Да, вот ещё, Джонни. Что будем делать с мелюзгой? Лето они проболтались, но надо их как-то определить.

– От комиссий они прячутся ловко, – засмеялся Джонатан. – Раз – и нету никого. И тихие сразу. Но ты прав. Сойдёт листва, да ещё снег ляжет…

– Поморозятся, – кивнул Фредди.

– Думаю, когда будем с Генни решать тот вопрос, то и этот заодно.

– Да, в этом Генни можно доверять.

За окном стремительно летели назад зелёные холмы и пожелтевшие рощи. Изредка мелькали маленькие городки. Джонатан откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Фредди шевельнул плечами, устраиваясь поудобнее. Что ж, можно и отдохнуть. С каким вкусом Джонни выговаривает: «дом», «домой». Что ж… Это его дом. Джонатан Бредли, лендлорд…

… Серое, в потёках грязи, с полузасохшей ссадиной под глазом и свежими синяками на лбу – у ковбоев руки тяжёлые, уж коли бьют в лоб, то на совесть – мальчишеское лицо. Ярко-синие настороженные глаза. Серые от грязи слипшиеся волосы. Ковбойка, джинсы, сапоги – всё грязное, рваное. А видно, что совсем другого табуна жеребёнок. Из дома, что ли, сбежал?

– И кто у тебя висит на хвосте, малец?

– Это моя проблема, сэр.

– Не ершись, малец. В одиночку не выживешь.

– Но и никого не подставишь, сэр.

Он кивает. Мальчишка держится из последнего. Сдохнет, но не сдастся. Видал таких.

– Садись рядом, малец. И запомни: сэров здесь нет. За сэра да милорда и врезать можно.

Мальчишка молча кивает и садится рядом, устало опустив плечи. Камера просторная, но уж больно много натолкали в неё сегодня, ног не вытянуть.

– Мустанг, сыграем?

– Не на что.

Отвалили. Не лежит сегодня душа к игре. Вот и выпил, и в морду кому-то дал. Хорошо дал, раз на трое суток сунули. А тоска не отпускает. Подраться, надраться и трахнуться. Радости ковбойские. А сегодня чего-то… не то. Из какого же табуна такой… светленький? Грязь корой, а видно.

– А ну… исчезни, мелюзга!

Мальчишка дёргается, но он тяжело опускает руку на костлявое мальчишеское плечо и поднимает глаза на покачивающегося опухшего ковбоя.

– Тебе места мало?

– А тебе что…?!

– Оставь мальца.

– Молод он у стенки сидеть!

Ну ладно. Раз напросился, так и получи. Он вскакивает на ноги и одним ударом отбрасывает приставалу к противоположной стене.

– А ты полежи!

Общий хохот и ругань.

– Ну, Мустанг лягнёт, так лягнёт.

Лязг отодвигаемой решётки, и шериф на пороге.

– Тебе, Мустанг, добавить, что ли?

– Я не жадный, шериф, но что моё, то моё.

Шериф одобрительно хмыкает, а камера дружно хохочет. Над побеждённым. Отсмеявшись, шериф начинает распоряжаться:

– Ты, ты и ты… На выход! Ты тоже. А ты до утра посиди, остынь. Ты… чёрт с тобой, на выход.

Он сидит спокойно. Его трое суток только начались. Взгляд шерифа скользит по его лицу и останавливается на мальчишке.

– А ты чего сидишь? На выход. Ну!

Мальчишка медленно встаёт, оглядывается. И вдруг звонким, аж звенящим голосом:

– Сказали, двое суток…

– Что?! – рявкает шериф. – Щ-щенок! Повадился на казённый счёт ночевать. А ну, пошёл вон! – и, схватив мальчишку за шиворот, выкидывает того в коридор. – А ты… – тяжело переводит дыхание, – ты, Мустанг, посиди. А ещё брыкнёшь, добавлю. Без коня останешься. Сядь, я сказал!

Он сам не заметил, как встал, и теперь медленно нехотя садится. Шериф заканчивает чистить камеру и уходит, заперев дверь. Значит, ночь началась. Ну что ж, трое суток его конь у коновязи простоит, воды поставят, охапку сена кинут. А на четвёртые сутки конь считается бесхозным, бери, кто захочет. Сволочь шериф, не дал запаса. Теперь хочешь коня сохранить, так сиди тихо. Тяжело одному. Жаль, не сказал мальцу, чтоб, если что, взял Гнедого, он бы расплатился потом. Не успел. А теперь что ж… В камере стало просторно. Шериф оставил с десяток самых… Ну, там свой расчёт и выбор. А десятку как раз улечься. Это на день камеру набивают, а на ночь лишних выкидывают. Что ж…

– Мустанг, эй, Мустанг!

– Что?! – вскидывается он со сна.

Сопя и кряхтя, поднимают головы остальные.

– Не ори, лужёная глотка, – у решётки Билли Козёл, помощник шерифа, с каким-то белым узелком в руке.

– Чего тебе, Козёл? – спрашивает он уже тише.

– Передача тебе, Мустанг.

– Чего-о-о? Ты в своём уме, Козёл? Я ж за такие шутки… Выйду – рога обломаю.

– Выйди сначала, – Козёл смеётся мелким блеющим смешком, за что и получил своё прозвище. – Берёшь передачу или нет?

– Дают, бери, – он встаёт на ноги и подходит к решётке.

Маленький узелок свободно проходит между прутьями и ложится на его ладонь.

– Ушлый у тебя дружок, – смеётся Козёл. – Ухитрился, – и уходит.

А он стоит у решётки дурак дураком с узелком на ладони. И ничего не может понять. Передача. Неслыханное дело. Это ж кто… ухитрился? Дружок? Кто это? Неужели… малец?! Ну… ну…

– Мустанг, покажи, чего там?

Все встали, столпились вокруг. Такое дело, это… от веку такого не было. Он осторожно, по-прежнему держа узелок на ладони, другой рукой развязал узел, расправил концы. Две сигареты, две пресные галеты, круглое печеньице и жёлтая «ковбойская» конфета в прозрачной обёртке. Ну… ну надо же…

– Делите, парни.

– Заткнись, Мустанг, коли ума нет.

– Ты этот узелок себе на шею повесь. Талисманом.

– Точно.

– Это ж сколько он Козлу отдал, чтоб тот передал?

– Ага. Передача на цент, да охраннику доллар…

– Убери, Мустанг.

Когда он завязывал узелок, заметил на уголке следы вышивки, словно… словно две буквы были. Вышивка выпорота, не сама рассыпалась. И можно различить две буквы. JB. Он засовывает узелок в карман. И следующие сутки проходят как-то мимо него. Хотя он и болтает, и ржёт вместе со всеми над бедолагой, угодившим сразу на пять суток. Это ж надо таким дураком быть, чтоб сказать шерифу, по какой-такой причине шерифова жёнушка во все тяжкие пустилась. Ну и сиди теперь с разбитой мордой. Мало ли, что все это знают, а говорить-то зачем? Вон и про тебя, да про всех все всё знают. Не можешь стрелять, так молчи. О передаче не говорили. Попробовали, но он молча посмотрел на болтунов, и те отвалили. Сам ещё не знал, что об этом думать.

– Мустанг, спишь?

Он вздрогнул, открыл глаза. А, Говорун. Серая щетина, выцветшие от старости глаза. Старая, зашитая вкривь и вкось одежда, вытертые до белизны сапоги.

– Чего тебе, Говорун?

– Жеребёнок хороших кровей. В силу войдёт, за ним далеко ускачешь.

– Иди ты…

– Думай, Мустанг. Дважды такая карта не выпадает.

Говорун тяжело встал и пошёл на своё место. А с возрастом и впрямь… говорливым становится. Раньше от Говоруна такую речь год надо было слушать, а теперь за раз выдаёт. Что ж, Говорун всякого повидал. И терял, и находил… Он опять заснул и разбудил его шериф, приведший на отсидку целую толпу из салуна. Большая, видно, драка была.

– Ты, ты, ты, – командовал шериф, тыкая пальцем. – Под кустом доспите. Ишь, цемент казённый пролёживают, – и вдруг указал на него: – И ты пшёл вон.

– Мне сутки ещё, – честно сообщил он, вставая.

– Поучи меня! Смотри, Мустанг, оформлю тебя по совокупности…

– Не грози, – сказал он, выходя из камеры. – Я пугливый.

Десять ступенек наверх, столик у двери. Козёл кидает ему его пояс с кобурой. Он застёгивает ремень, проверяет кольт. Как всегда, патроны вынули, сволочи. Теперь, пока не купишь, ходи голым.

– Денег у тебя сколько было?

– Сколько было, неважно. Сколько есть, Козёл?

– Догадлив, – смеётся Козёл. – Держи, Мустанг, оденься.

И бросает зелёную бумажку. Как раз хватит кольт зарядить. Было… чёрт с ним, сколько было. Жалко: пропил мало, не успел.

– Тебя через недельку ждать, Мустанг, или погуляешь?

– Как получится, – бросает он через плечо и выходит.

Площадь перед отстойником пуста. Рано ещё. Небо только-только от крыш отделилось, даже сереть не начало. Вон и в Розничной лавке светится окно над дверью. Он, не спеша, подшаркивая, идёт туда, пинком ноги – руки всегда должны быть свободны – открывает дверь.

– Чего тебе, Мустанг? – тётка Фло как всегда за прилавком.

– Одеться, – бросает он на прилавок бумажку.

Она ловко, одним движением сгребает её куда-то вниз и высыпает перед ним тускло блестящие патроны. И даже вязать при этом не перестаёт. Ловкая баба. И никто её молодой не помнит. Сколько же ей? Она выжидает, пока он зарядит и уберёт кольт, и кладёт на прилавок краснобокое яблоко.

– Не на что, – он уже поворачивается уйти, но его останавливает неожиданная фраза:

– С дружком поделишь.

Он нерешительно берёт яблоко. Дорогая ведь штука. Дармовое всегда опасно, но за тёткой Фло подлянки не водится, не такая она.

– Спасибо.

Она кивает, продолжая громким шёпотом считать петли. Под этот шёпот он выходит на площадь и идёт к коновязи. Вон Гнедой уже почуял его и затоптался, пытаясь развернуться навстречу. И тёмный ком возле салуна зашевелился, отделился от стены и медленно выпрямляется. В сером предрассветном сумраке бледное пятно лица. А Гнедой сыт и напоен, сразу видно. И весел. Значит, не один был, не чувствовал себя брошенным. Он кивает мальцу, и тот, независимо вскинув голову, по-ковбойски враскачку подходит. Он достаёт яблоко, разламывает натрое. Коню, мальцу и себе. Ну… молодец, сообразил, что «спасибо» здесь лишнее.

– Где твой конь?

– Не ожеребилась ещё та кобыла…

Он удовлетворённо хмыкает, оглядывает ряд у коновязи. Ага, вроде вон тот серый.

– Бесхозного высматриваешь, Мустанг?

– Догадлив ты, Джек.

Джек-Хромуля щерит в улыбке беззубые дёсны. Где выбили, где само выпало. За сорок ему, сильно за сорок, доживает уже, болтаясь у коновязи.

– Вон тот, серый, пятые сутки стоит.

Серый костлявый неухоженный конь, уздечка, седловка – всё старое, ободранное, заседельные сумки разворочены.

– Загремел, что ли, Эдвард?

– А может, и спёкся, – пожимает плечами Джек. – Заносчив больно, – и сплюнув, добавляет: – Был.

Он кивает и отвязывает своего Гнедого.

– Бери Серого, малец. Нам здесь делать нечего.

А ничего малец, гриву с хвостом не путает. А вот садится как-то странно, не по-ковбойски. Стремена не по росту… Сообразил. Слез, подогнал всё под себя и снова в седло. Ничего, в хороших руках Серый отойдёт…

…Фредди открыл глаза и встретился взглядом с Джонатаном. Уже свеж, деятелен, весел… быстро управился.

– Выспался, Фредди?

– В принципе, да. Что у нас нерешённого?

– В принципе, всё ясно. До Краунвилля полчаса осталось.

Фредди понимающе хмыкнул.

– Хорошо возвращаться, Джонни?

Джонатан молча кивнул.

Поезд замедлился, проходя по полуразрушенному и ещё не до конца восстановленному мосту. Тогда зимой они переправлялись вброд, благо, лёд толком так и не встал. Не здесь, а ниже по течению, где река разливалась по котловине. Кругаля давали… но иного варианта не было.

– Фредди, помнишь, как мы тут зимой барахтались? – негромко засмеялся Джонатан.

– Ещё бы, – хмыкнул Фредди. – Чуть вьюки не потопили.

– А потом до утра на острове сидели, дрожали, не знали, где проход в минах, – Джонатан улыбнулся и подмигнул.

– А их там, на наше счастье, не было. Джонни, аукционы побоку?

– Сойнби только смотреть, – сразу стал серьёзным Джонатан. – Генни предупреждал.

– Ты говорил, помню. А Крокус? Мы же хотели стадом заняться.

– Зиму перекрутимся с этими, Фредди. Нет, посмотреть можно. И даже нужно. Но… Я не хочу трогать счета.

Фредди кивнул.

– Что ж, Джонни, сядем, посчитаем, подумаем.

– Последнее в первую очередь. Тут же ещё что, Фредди. Я думаю, что Дилли уже скоро дойка будет не под силу.

– Да, к Рождеству станет сильно заметно. А там и Молли на подходе, ведь так?

– Думаю, не задержится, – улыбнулся Джонатан. – Так что увеличивать число коров нельзя. Нанимать лишних людей незачем. А вот бычка хорошего… племенного…

– Месячные дешевле.

– Правильно, Фредди. Но там крови важны, а они ценятся во всяком возрасте. Так что у Крокуса всё равно покрутимся. Ладно, подъезжаем уже. Сейчас такси и домой.

– К шерифу не зайдёшь?

Джонатан покачал головой и улыбнулся.

– Домой, Фредди.

– Домой, – кивнул Фредди, вставая и беря из сетки кейс.