Что ж, будем надеяться, что в третьем «А» и дальше всё будет в порядке. В окно он видел, как непринуждённо Кроуфорд обменялся рукопожатием с высоким негром и с остальными разговаривал свободно, без натуги.

– Вы молодец, Сидней.

– Спасибо, сэр, – улыбался Сидней.

Американская Федерация

Алабама

Графство Олби

Округ Краунвилль

«Лесная Поляна» Джонатана Бредли

После сумасшедшей гонки и напряжения дремотная суета имения. Просыпаешься от рассветного птичьего гомона и петушиного крика, в открытое окно тянет прохладными запахами земли и молодой листвы.

Фредди потянулся и, отбросив одеяло, рывком встал. Привести себя и комнату в порядок – дело пяти минут. Чего-то у Джонни тихо, не иначе, как ещё дрыхнет. И, выйдя на террасу, он, прежде чем спускаться по ступенькам, грохнул кулаком в дверь Джонатана.

– Спишь, лендлорд?

– И чего тебе, ковбой? – спросил, выходя из-за кустов, Джонатан.

– Хорош! – ухмыльнулся Фредди. – Крапивная ванна с утра – самое оно.

Джонатан показал ему оттопыренный большой палец. Он проснулся, услышав, как ворочается Фредди, и вылез в окно в одних трусах, пока тот ещё полусонный. Старинная ковбойская подначка «кто успел, тот всё и съел» на этот раз у Фредди не получилась.

Оставив Джонатана приводить себя в порядок, Фредди пошёл к загонам.

Постукивал на автомате движок, из барачной трубы валил дым, значит, Мамми уже встала, замычала одна из коров.

Фредди потянулся, упираясь кулаками в поясницу, и ковбойской развалкой направился к конскому загону, где уже фыркал, встречая его, Майор.

От барака прошли в коровник Дилли и Гвен – жена нового скотника Эйба, а через минуту и сам Эйб. Дилли уже опять работала, правда, не в полную силу, всё-таки младенец у груди, а Молли дохаживала последний месяц, но что-то по птичнику всё-таки делала.

Эйба и Гвен они наняли ещё в феврале, чтобы присмотр за скотом был, Роланду ж не разорваться. И тогда же решили, что нужен человек, всерьёз занимающийся садом и огородом. Садовника было найти сложнее, но им повезло. Умело пущенный через Мамми слух достиг нужных ушей, и в имении появился Саймон тоже с женой – Эрси. Эрси возилась на птичнике и помогала мужу. Детворы сразу стало намного больше, в бараке заняты все выгородки, кроме выгородок Чака и Ларри. Стеф, передав первое письмо для Ларри через Фредди, наладил переписку. С Чаком никто переписываться не собирался, но его выгородка сохранялась за ним.

С шумом, визгом и гомоном вылетела из дверей барака ребятня. Май уже, не весна, а лето, и потому все босиком в рабских рубашонках и штанишках.

Фредди невольно усмехнулся, сразу вспомнив зимнюю распродажу…

…Дверь вещевой кладовки распахнута и перегорожена столом-прилавком. К их с Джонатаном крайнему изумлению, не просто пришли покупатели, но даже очередь – и не маленькая – получилась, и Мамми, гордо покрикивая, торгует с неожиданными бойкостью и сноровкой. Куртки, штаны, юбки, рубашки и кофты, шапки и платки… – прямо-таки в улёт уходят, а уж на сапоги спрос…

Чтобы не смущать покупателей, они с Джонни во время распродажи старались не маячить на виду. Но шум стоял такой, что они, и не видя, всё знали. А через три дня Мамми подошла к Джонатану с тетрадью, которую ей сделал Стеф специально для торговли, и узелком с деньгами.

– Вот, масса Джонатан, расторговались…

…Да, этого они с Джонни никак не ждали. Шестьсот двадцать кредиток. Доля Роба – тридцать одна кредитка, Мамми – сто двадцать четыре, и им – четыреста шестьдесят пять. Пустячок, как говорится, но приятно. И это сколько ещё оставили. На всякий случай. А Роба стоит учить всерьёз. И, когда Роланд обиняком заговорил о деньгах, дескать, как их лучше потратить, он сказал в открытую:

– Оставь сыну на учёбу.

Роланд радостно закивал, а с Джонни в тот же день сам обговорил…

…Горит огонь в камине, сквозь плотные шторы слышны скрипы и постукиванья ветвей.

– Что думаешь делать с Робом?

– У него есть родители, – фыркает Джонни. – Пусть они и думают.

– До колледжа они сами не додумаются.

Джонни удивлённо смотрит на него поверх стакана.

– Может, ты и факультет подобрал?

– Через двадцать лет имение на Стефа не оставишь, – пожимает он плечами.

Джонни молчит, отхлёбывает из стакана и наконец кивает.

– Резонно. Цепняк теперь не нужен, а толковый управляющий…

…Да, всё так. Джерри уже сидит на ограде загона и чмокает, подзывает лошадей, показывая кусок хлеба. До чего ж настырен чертёнок.

Похлопав по шее Майора, Фредди прошёл мимо конюшни на скотную. Ага, Джонни уже там, проверяет горлышки у бидонов. Мерно стучит движок Стефа, Монти уже выпустили в загон, и он опять гоняет ведро, хотя вымахал уже во взрослого быка, а дурашлив по-телячьи, пронзительно верещит, сзывая кур, Эрси, Сэмми с Билли и Диком – старшим сыном Эйба – шумно ломают перегородки в Большом доме.

– Фредди, проводка искрит.

– Опять?! Ну, на хрена такую дрянь было ставить?!

Осмотрев коров и поговорив с Эйбом и Гвен, Джонатан пошёл по остальным службам. Так, проводку Фредди сделает, конечно, но ведь опять заискрит в другом месте, а почему? Изоляция хреновая?

– Из ошмётков сляпано, вот и прорывает.

– Ляпали мы сами, вспомни.

– Угу. А ты вспомни: у нас тогда живые деньги были? – язвит Фредди. – Заказывай полный набор, лендлорд, заплатки не помогут. Пока не полыхнуло и мы здесь, всё и сменим.

– Резонно, – кивает Джонатан. – Сгоняю сейчас в Краунвилль. Кого из электриков позовём?

– О Мюллере неплохо отзывались. Если свободен сейчас, пусть со всей бригадой и едет.

– Их кормить и обслуживать надо, не забывай. И у него бывших пленных много.

– Не жмотничай, Джонни, на ремонтах больше потеряем. А пленные… ну, если кто и не довоевал, то не слышал, чтоб у Мюллера проблемы были.

Джонатан кивнул и пошёл к конскому загону за Лордом.

Обычные хозяйственные хлопоты, и кольт в кобуре для привычной тяжести на бедре. Опасности нет никакой. Ага, молоко понесли на кухню, и Вьюн уже тут как тут, сопровождает. А Лохматка где? Уже у кухни сидит. Двух щенков привёз из очередной поездки в город ещё зимой Роланд. И клялся-божился, что не видел, как паршивцы залезли в фургон. Но когда Стеф сказал, что за кражу отвечать по закону придётся: породистые собаки бесхозными не бывают, заваруха давно кончилась, Роланд оправдался, что купил их честно и даже бумаги из кармана достал. Пока что дети дипломированных крысоловов предпочитали подлизываться к Мамми и демонстрировали любые таланты, кроме охотничьих. А кошка сама по себе пришла и прижилась в бараке. А чего ж нет, еды-то всем хватает, а мышей тоже кто-то должен гонять. Дармовая кошка осталась безымянной, а за Вьюна и Лохматку Джонатан отдал деньги Роланду: собаки-то для хозяйства куплены, и даже их бумаги со смешным названием: «Щенячьи карточки» забрал и спрятал у себя в сейфе.

Джонатан уже заседлал Лорда, когда Фредди подошёл к нему.

– Раз уж мы связываемся с Мюллером, подумай о хорошем холодильнике.

– Пока погреба хватает, но подумаю, – кивнул Джонатан, посылая Лорда вперёд.

Закончив свой обход в конюшне, Фредди пошёл на кухню. Здесь на углу стола на салфетке его уже ждали большая фарфоровая кружка с горячим кофе, тарелка с кашей и лепёшка. Шумно хлебавшие кашу с молоком из своих мисок, Вьюн и Лохматка повиляли ему хвостами, не отрываясь от еды. Мамми домывала посуду от общего завтрака, и ей помогала Джой – дочка Эрси и Саймона. Ей исполнилось десять лет, с Томом и Джерри она не водилась и даже на Роба свысока посматривала: через два года она уже на устном контракте работать будет, а они – ещё малышня голопузая, вот Билли и Дик – другое дело, те уже работают. Да ещё на ней маленькие: своя сестричка и Малыш-Джонни – сын Дилли. Только успевай поворачиваться.

– Спасибо, Мамми, – Фредди допил кофе и встал.

– А и на здоровьичко, масса Фредди, – заулыбалась Мамми и незаметно подтолкнула Джой.

– На здоровье вам, масса, – послушно сказала она.

Ей Фредди ответил кивком: большего пока не положено.

Выйдя из кухни, Фредди надел шляпу, сдвинув её на затылок и оглядел двор. А смотри, как споро всё закручивается. Когда команда с умом подобрана, то и дальше идёт по-умному.

Великая Равнина

Союз племён

Весна всегда была плохим временем. Голодным, мокрым… прежде всего, голодным. А когда зимние запасы не просто съедены, а их вообще не было… Оголодавшие за зиму охотники ничего не могут добыть, пушнины для торговли нет – много ли добудут голодные, а силы нужны для охоты жизни… Всё так, но, если к этому добавить боли, когда негнущуюся полумёртвую ногу сводит болевой судорогой, головокружения от контузий при каждом наклоне к капкану, и… и это можно пережить. Страшно другое. Ты – обуза, не просто никому не нужен, а мешаешь. Ничего нет хуже жизни из милости. То, что ты можешь – не нужно, а нужного ты не можешь. И ты один. Есть род, но нет семьи. И не будет.

– Ты всё-таки уходишь.

Спящий Олень не спрашивает. Но он кивает в ответ.

– Мы не гоним тебя.

– Я знаю.

Жена и дочь Спящего Оленя, не поднимая голов, перебирают лоскуты кожи и клочки меха, шьют куртку единственному сыну и брату. Парень уже охотится наравне с отцом, этим летом на Большом празднике Солнца пройдёт посвящение и получит имя. Он – настоящий индеец, завидный жених… Громовой Камень затянул завязки на вещевом мешке и достал сигареты, последнюю пачку. Спящий Олень кивнул, соглашаясь покурить на прощание.

Они сидели у огня и курили, глядя в огонь. Говорить не хотелось, да и не о чем. Из рода уходили и до него, будут уходить и после. Как и из других родов. Некоторые возвращались, но он не вернётся. Это тоже всем ясно. И его возвращения никто не будет ждать.

Громовой Камень докурил, выбросил крошечный окурок в огонь и встал, взял мешок и привычным движением надел его на плечи. Теперь в левую руку небольшой чемодан – тетради, карандаши, кое-какие книги, ещё всякая школьная мелочёвка. Купил, когда ехал из госпиталя, думал, что будет учительствовать. Не пришлось. Теперь в правую руку палку. Без костылей он обходится, а без палки… шагов десять по гладкому и ровному пройдёт, и не больше.

– Вы остаётесь, я ухожу, – ритуальная фраза прощания.

Пригнувшись, он вышел из типи и, не оглядываясь, пошёл к дороге. Снующие между типи ребятишки, занятые хозяйством женщины, отдыхающие у шатров мужчины – никто не окликнул его, не посмотрел ему вслед. Мужчина решает сам. И решает окончательно.

До дороги недалеко, здоровому час с небольшим идти, а ему… но род собирался откочевать ещё дальше, так что откладывать уход было нельзя. Надо дойти до дороги. Там есть шанс найти попутку. Добраться либо до ГОКа, либо до Юрги, а уже оттуда автобусом до Эртиля.

Он шёл медленно, тщательно выбирая место для следующего шага. Ему нельзя падать. Каждое падение – это потеря сил и времени. Назад он не оглядывался. Зачем? Чтобы увидеть, как близко стойбище, и понять, насколько медленно он идёт? Хромая улитка – вот кто он теперь. Громовым Камнем его назвали за меткую стрельбу. И умение молча терпеть любую боль. Как камень. И то, и другое при нём и сейчас. Но для полноценной жизни не просто в стойбище, а вместе с родом – мало. Вон ту кочку надо обойти: нет места для палки, вот так, и взять левее, где просвет пошире. Вот так. Ну, до чего же болит, стерва, сырая весна, все старые раны ломит. И ещё шаг, и ещё… Вот так, всё путём, всё идёт, как надо. Армейские сапоги, конечно, тяжелее мокасин, и, когда идёшь, не чувствуешь земли, ломаешь веточки, шумишь прошлой листвой, но они лучше защищают ноги и не промокают, а обходить ещё и лужи он не может: слишком много лишних шагов.

Он шёл медленно и шумно, распугивая птиц и зверьков, то-то они небось потешаются над таким охотником. Нет, его охота кончилась…

…– Тебе повезло, парень.

Они курят в укромном углу госпитального сада. Присесть тут не на что, и они висят на своих костылях, прочно уперев их в мёрзлую землю. Он невольно кивает: у его собеседника ног нет. Обе до колена ампутированы, вот и привыкает теперь к протезам. Но всё-таки возражает:

– Больно хреновое везенье, – и нехотя поясняет: – Не охотник я теперь.

И вполне логичный, вполне разумный ответ:

– Не одной охотой жив человек.

И ему нечего возразить. Он не может сказать, что человеком, мужчиной считают только охотника. Каков охотник – таков и человек. Ему… ему стыдно сказать об этом.

– Ты до армии кем был?

Он усмехается.

– Школьником. Закончил, получил аттестат и добровольцем.

Собеседник кивает.

– Понятно. А хотел кем?

Он вздыхает.

– Учителем.

– Ну, так чего ж ты?! Учитель – самое милое дело. Тут же голова, а не ноги нужны.

Он согласно кивает, не возражая вслух. Но знает: учителя слушают, когда тот охотник…

…Нет, он знал всё, всё понимал и всё равно, демобилизовавшись по полной, пошёл на учительские курсы. Два педагогических класса и годичные курсы… право преподавания в начальных классах и язык в средней школе. И его возвращение в свой род, и… и его поражение. На что он надеялся, возвращаясь? На память о Синем Облаке. Но отец умер слишком давно, отцовские ровесники – дряхлые старики – тоже жили из милости. Но те хотя бы были когда-то охотниками и их уважали за их прошлые заслуги. Братья отца? Их тоже не осталось. Годы взяли своё. Век индейца и без войны недолог. Нет, его не гнали, Спящий Олень говорил правду, его терпели. И не больше.

– Ты из нашего рода. Живи, – сказал вождь.

Ему никто не мешал, он не может жаловаться в Совет. Не на что. А на помощь он и не должен был рассчитывать.

Ладно, это уже прошлое. А вон и дорога видна. Серая бетонная лента. За дорогой земля другого рода. А дорога ничья. Или общая. Это уж кто как думает.

На обочине Громовой Камень остановился и перевёл дыхание. Всё-таки дошёл! А если повезёт и его нагонит колонна с ГОКа, то и довезут. До Юрги уж точно.

Почему-то идти легче, чем стоять. То ли меньше болит, то ли не обращаешь внимания на боль. И он, перебравшись через узкий кювет, не спеша – быстро у него всё равно не получится – пошёл по направлению к Юрге…

…Громовому Камню опять повезло. Где-то через час с небольшим его нагнал не грузовик, а военный «козлик». Нагнал и, пискнув тормозами, остановился в метре впереди.

– В Юргу, браток? – высунулся из кабины голубоглазый метис в гимнастёрке без погон, но с нашивками.

Два лёгких, одно тяжёлое – определил Громовой Камень и улыбнулся.

– А до Эртиля если?

– А без если! Садись.

Забравшись в машину и разместив вещи, ногу и палку, Громовой Камень улыбнулся.

– Спасибо, браток.

– Спасибо в Эртиле будет.

Машина рывком прыгнула с места.

– Пехота? – бросил, не глядя, метис.

– Да, – кивнул Громовой Камень. – А ты?

– Автобат. Михаил Нутрянкин, честь имею.

– Громовой Камень. Очень приятно.

Чтобы обменяться рукопожатием, Михаил бросил руль, но машина у него словно сама по себе шла. Говорил он по-русски, очень естественно вмешивая слова на шауни.

– Решил, понимаешь, мамкину родину посмотреть, – охотно рассказывал Михаил. – Ну, дембельнулся вчистую, приехал, родню кое-какую отыскал. За давностью лет мамкин побег ей простили, да и не судят покойников, живи, говорят. А я прикипел. Смехота, а так и есть.

– На ГОКе работаешь?

– В автокомбинате. Мы везде, где надо, – Михаил весело хохотнул. – И где не надо, тоже.

– Имя получил уже? – не удержался Громовой Камень.

Михаил вздохнул.

– Год на это нужен, да и… охотник из меня… сам понимаешь. Нет, с мелкашкой хожу, в общем загоне с роднёй ходил, но на испытание – это ж с луком надо. Да ещё самому его сделать. И ещё всякое там. А работать за меня некому. Зима голодная была, на моей зарплате вся семья держалась.

Громовой Камень кивнул.

– А что, в Эртиле тоже охотой живут?

– Кто чем может, тем и живёт, – Михаил снова вздохнул. – Ну, да в каждом дому своего по кому… А, ч-чёрт!

Михаил затормозил так резко, что их бросило вперёд, и Громовой Камень еле успел подставить руку.

– В кювет, пехота!

Вывалиться из машины и броском откатиться в кювет удалось неожиданно легко. Привычно вжимаясь в землю, Громовой Камень не так услышал, как ощутил. Верховые, семь всадников, три и следом четыре… Уходят… Выстрелов не было, без огнестрела? Перестав ощущать топот копыт, он встал и тяжело вылез на дорогу. Михаил, злобно сопя, осматривал машину.

– Ну, – встретил он Громового Камня, – видал подлецов? Делать им нечего, межплеменную затеяли!

– Дорога же нейтральна, – Громовой Камень дохромал до машины и привалился к ней.

– Потому и уцелели. Меня-то они знают, и что за мной семья и автокомбинат мой, тоже знают. А вот ты… Не в племенном. Да им, браток, уже кровь глаза залила, стреляют, не глядя, – и виновато улыбнулся. – Не простил бы я себе. Ладно, садись, браток.

Возле распахнутой дверцы в щели у подножки торчала стрела. Громовой Камень выдернул её, едва не обломив наконечник, и сел. Михаил захлопнул капот и сел за руль. Покосился на стрелу в руках Громового Камня.

– Боевая.

– Да, – кивнул Громовой Камень. – Не пойму только, чья.

– С той стороны небось. Новосёлы чёртовы. Допрыгаются, что Совет шуганёт их к чёртовой бабушке.

– До первой крови Совет не вмешается.

– А трупа нет, и вмешаться не из-за чего. А они, сволочи, трупы прячут. Вот и получается, что все знают, а ни хрена не докажешь. Весной вытаивали, так и волки, и лисы, иди проверь от чего, то ли на шатуна нарвался, то ли на двуногого. Они ж, гады, только холодняком, чтоб с гильзами не возиться.

Громовой Камень кивнул. Споры из-за земли – вечные споры. А тут ещё когда прошлым летом пошли эшелоны с той стороны… много всякого было.

– А ты как, пустой? – не удержался он.

– Голым не езжу, – серьёзно ответил Михаил. – Табельное с собой. Но… на крайняк, – и хохотнул: – Слишком хорошо стреляю.

На пустой дороге Михаил гнал на пределе. Вспомнили войну, перебрали фронты и госпитали – обоих помотало военной судьбой, но раньше не встречались.

Когда на горизонте появились дымы Эртиля, Михаил спросил:

– В Эртиле у тебя есть кто?

– Ты меня к гостинице подбрось.

– Э-э, нет, – Михаил решительно вывернул руль. – У меня заночуешь.

Вперемешку огороды, сараи, типи, избы, кирпичные, дощатые и щитовые домики – каждый в Эртиле устраивался как хотел, как мог и как получалось. Спорить Громовой Камень и не пытался: законы гостеприимства и фронтового братства нерушимы.