Наверное, сейчас, имея современные средства передвижения, легче добираться туда, куда с трудом удавалось проникать экспедициям, в составе которых была Знамеровская. Но многие пройденные ею маршруты можно взять за основу любителю-путешественнику, и он не разочаруется в яркости впечатлений.

Книга «Горы и встречи» – важный исторический источник. В первую описываемую в книге поездку лета 1957 г. Знамеровская оказывается на Кавказе в тот период, когда балкарцы и ингуши, после их изгнания в эпоху сталинских депортаций народов, получили возможность вернуться в родные места, к тому времени уже заселенные кабардинцами и осетинами. Автор беседует с местными жителями, из первых уст узнает о том, как это возвращение происходило на практике, какие национальные конфликты возникали на этой почве. Сама Знамеровская из рассказов геологов многое знала о том, что творилось в тех местах, куда при Сталине были высланы кавказцы, какие страшные конфликты между чеченцами и греками, чеченцами и туркменами там разгорались.

Со своего первого приезда в 1957 г. в Армению Знамеровская стала свидетелем того, как на родине приживались репатриированные армяне, вернувшиеся буквально с разных концов мира. Многие с большим трудом уживались с непривычной для них советской действительностью. Кто-то оказывался не в состоянии приспособиться к новым условиям жизни, не мог найти работу по специальности, а кто-то умел преодолеть материальные и социальные трудности, радуясь осуществлению старинной мечты своих прадедов об обретении родины, были и те, кто нашел и работу по душе, и родину, и близких по духу людей и был счастлив. Десятки различных судеб, с большим добросердечием и вниманием описанных автором.

В своей книге Знамеровская вспоминает о кровопролитии в Тбилиси в марте 1956 г., в годовщину смерти Сталина, когда его имя было использовано националистами как знамя для разжигания конфликта, подавленного с помощью танков и приведшего к гибели значительного количества людей, в том числе молодых, среди которых были и те, чьи родители погибли в сталинских застенках. Ей самой приходилось сталкиваться с такими националистами и призывать на помощь свои дипломатические способности и благоразумие, чтобы сохранить внешнее спокойствие и невозмутимость.

Знамеровская встречается с разными людьми, в том числе и вернувшимися из сталинских лагерей. Один из них – Гурген Арташесович Стамболцян, армянский поэт, переводчик, педагог. Он прошел через лагерь, самые тяжелые работы и ссылку, но не утратил человечности, способности к творчеству, любви к людям и природе, в том числе и к суровой сибирской, в тяжелейших условиях которой он едва выжил в лагере и ссылке.

Знамеровская много пишет о сохранении обычая кровной мести среди кавказских народов, о трудности его изжить. Приводит случаи, когда их участники, отдавая дань традиции, приносили себя в жертву законам мести, рассказывает о судьбах десятков людей, причастных к этому суровому обычаю, размышляет о необходимости уважать законы горцев и о том, как власть вынуждена с ними мириться.

В своей книге Знамеровская повествует о дружеских связях и отношениях, устанавливавшихся у нее с представителями кавказских народов. С большим радушием ее приняли в тбилисском Институте истории грузинского искусства. «Ни в одном учреждении, которое я когда-либо посещала, меня не встречали так приветливо и радушно»^[15], – отмечает она в своей книге. Без каких-либо рекомендаций ее познакомили с фондами Национального музея Грузии, пригласили участвовать в экспедиции в Сванетию. Так началась многолетняя дружба Знамеровской с грузинскими искусствоведами. В экспедиции она познакомилась с Р. О. Шмерлинг, с которой вместе ездила по Кавказу и дружила до ее трагической смерти. Такие же дружеские связи устанавливаются у нее и с армянскими исследователями. Она подробно пишет об атмосфере поддержки и взаимопомощи в туристских походах, в состав групп которых входили представители разных национальностей. Сейчас, когда дали всходы семена национальной вражды между народами и народностями Кавказа, свидетельства того, что были возможны человеческие отношения гостеприимства и поддержки, особенно важны для строительства будущего.

Гостеприимство жителей Кавказа располагало к подобному же гостеприимству и всех приезжих. В Кармир-Блуре Знамеровская знакомится с результатами раскопок Б. Б. Пиотровского. Его сотрудники по его распоряжению берут ее с собой в экспедиции в Гарни и Гегард. Позже Знамеровская с удивлением писала о том, что в Эрмитаже ее большей частью недолюбливают и если терпят, то только благодаря ее грузинским знакомым.

Наряду с путевыми впечатлениями через всю книгу проходят образы друзей Знамеровской – искусствоведов Ренэ Оскаровны Шмерлинг, Давида Георгиевича Капанадзе, экскурсоводов Элгуджи Яшвили и Гургена Стамболцяна и многих-многих других. Друзья Знамеровской – ныне известные личности, яркие представители грузинской, армянской, дагестанской культуры, вошедшие в энциклопедии и справочники. Характеристики автора позволяют представить их живыми, со всеми их достоинствами и недостатками, со всем героизмом и обыденностью, возможно, в несколько субъективных оценках, но при этом запоминающихся и метких.

Р.О.Шмерлинг (1901–1967) – один из крупнейших искусствоведов Грузии, специалист по искусству Кавказа и, в частности, Грузии. Знамеровская и Шмерлинг сдружились, заразившись горячей симпатией друг к другу буквально с первых встреч, хотя, казалось бы, они были очень разными. Знамеровская не представляла себе жизни без любви, без возлюбленного, друга, мужа. Шмерлинг практически всю свою взрослую жизнь прожила одна, только в обществе горячо любимых домашних питомцев, опасаясь за судьбу которых она, видимо, заболев желтухой, не стала обращаться в больницу и умерла. Знамеровская посвятила себя западному искусству, Шмерлинг же изучала искусство Кавказа и Грузии. Знамеровская любила жизнь и умела наслаждаться ею, Шмерлинг, как про нее говорили, «питалась святым духом». Но при этом обе они отдали себя любимому делу. Знамеровская бывала дома у Ренэ Оскаровны и оставила красочные описания ее самой, ее жилища, воспоминания о ней окружающих… Вместе они ездили в экспедиции по Кавказу; испытывая большое уважение к знаниям, опыту и таланту Шмерлинг, Знамеровская часто помогала ей перетирать на бумагу орнаменты с деревянных предметов утвари в дагестанских аулах, была свидетелем настоящих подвигов ученого по спасению произведений искусства в заброшенных селениях, уважения и почтения к ней со стороны местных жителей, знала о сложностях с защитой ее докторской диссертации. Они делили и хлеб, и кров во время своих поездок.

С Д. Г. Капанадзе Знамеровская неоднократно беседовала, бывала у него в музее, знакомилась с его хранилищем, встречалась с ним в экспедициях, читала его книги. Судьба связала Знамеровскую и с Г. А. Стамболцяном: с ним она переписывалась всю жизнь, бывала у него дома; он показывал ей Армению как квалифицированнейший гид; ему же она доверила на хранение свои рукописи, готовясь уйти из жизни. В экспедициях Знамеровская бывала вместе с искусствоведом и художником-копиистом Татьяной Сергеевной Щербатовой-Шевяковой, которой многие и российские, и кавказские храмы обязаны сохранением памяти об украшавших их росписях. Работала бок о бок с эрмитажным византинистом Алисой Владимировной Банк. Знамеровская подробно рассказывает о местных героях, например о брате и сестре, альпинистах Алексее и Александре Джапаридзе, покорителях Ушбы^[16]. В Сухуми подружилась с семьей Ады Гулиа, вдовы писателя Георгия Гулиа, и ее матерью Марией Спиридоновной Шлаттер-Циквавой, прошедшей через сталинские лагеря и рассказывавшей о своих встречах там с А. Д. Радловой и женой Тухачевского, а также о своих соучениках по гимназии Л. П. Берии и Н. А. Лакобе. В Ереване встречалась с художником-копиистом и искусствоведом Л. А. Дурново. Описания всех этих встреч, впечатлений, бесед, совместных поездок могут стать ценным источником для изучения биографий этих незаурядных личностей.

Как уже было сказано, книга Знамеровской – бесценный источник по истории искусства Кавказа. Многое из того, о чем пишет Знамеровская, уже ушло, бесследно исчезло: это и погибшие памятники, и исчезнувшие народные традиции – тем дороже нам книга, сохраняющая их описание, сделанное любознательным и внимательным очевидцем.

Как никто, она умела охарактеризовать памятники искусства Кавказа, не только описав их, обратив внимание на их достоинства, но и найдя им место во всеобщей истории искусства, сравнив с произведениями других периодов данной художественной школы, «…к XIV веку, после монгольского нашествия, – пишет она, – золотая пора грузинского искусства прошла, оно стало огрубевшим, примитивным в провинциальных центрах, на которые распалось могущественное в XII веке царство. Это сразу бросается в глаза при сравнении работ местных мастеров с работой столичного константинопольского художника»^[17]. Видя и грузинское, и армянское искусство, она их сравнивает и приходит к выводу о специфике каждого: «Я старалась уловить особенности и нить развития этого (армянского. – А. М.) искусства, отметив сразу грузную монументальность его сооружений рядом с большей легкостью грузинской средневековой архитектуры и, при малом развитии монументальной живописи, удивительное богатство орнаментов, изощренность и как бы металличность их резьбы по твердому камню, доходящей до ювелирной виртуозности»^[18]. Она, хорошо знавшая искусство западного Средневековья, могла со знанием дела констатировать, что подобные армянским (нервюрным) сводам XIV в. конструкции в это время или раньше не встречаются ни на Западе, ни в Византии^[19]. Это совершенно уникальная структура, может быть, уходящая корнями в сирийскую архитектуру, а возможно, не встречающаяся и там.

Знамеровская высказывает мысль о том, что только вторжение монголов не позволило византийскому, армянскому и грузинскому искусству развиться до уровня европейского искусства эпохи Ренессанса. «Меня поразили некоторые (армянские. – А.М.) рукописи, созданные перед монгольским нашествием. По проторенессансным тенденциям они стоят на уровне поздней готики, оставаясь принадлежащими византийско-православному кругу и сохраняя национальную неповторимость, очень отличную своей строгой суровостью и сдержанностью от упругой грации и плавной неги грузинских линейных ритмов, от сладостной красоты грузинских газелей с удлиненными глазами. И здесь и там все оборвалось с приходом монгольских полчищ»^[20].

У автора «Гор и встреч» своя концепция развития восточного искусства: «Но сквозь традиции уже пробиваются веяния будущего проторенессанса, начавшегося в Византии, охватившие Восток, но так и не осуществившиеся из-за захвата Византии турками. При плоскостности фигур появляется легкая светотень, местами округляющая поверхности, смягчаются линии, более трепетными становятся краски»^[21]. Она, много изучавшая и западное, и, как мы видим, восточное искусство, считала, что они двигались в своем развитии в одном направлении в сторону ренессансных тенденций отражения мира, но на Востоке этот процесс оказался прерван вторжениями сначала монголов, потом турок.

Очень важны описания конкретных памятников, сделанные нешаблонно, авторски. Например, Знамеровская описывает свое впечатление от фресок XII в. в Кинцвиси: «Гениальные отшельники и столпники Феофана Грека в Новгороде^[22] отступили для меня перед фресками Кинцвиси, как мрачная и сумрачная сила аскетизма перед лучезарной лирикой светлого взлета души»^[23]. Особенно ее поразили образ царицы Тамары и фигура ангела: «Никогда я не видела ничего более прекрасного в средневековой живописи. Осуществлением ее величайших возможностей и наиболее светлых взлетов остался для меня навсегда этот ангел»^[24]. Она точно описывает свое впечатление от росписей грузинских мастеров начала XX в. – Л. Д. Гудиашвили и Н. Пиросмани^[25], с грустью констатируя, что многие из их монументальных работ были варварски разрушены.

Интересны оценки росписей сванов с выделением их отличий от памятников грузинского искусства: «Сванские росписи… Даже если порой мастера, их создавшие, были не сванами, они, как это часто бывает, создавали росписи, проникнутые не грузинским, а именно сванским духом. Тем более это было неизбежно для художников-сванов, учившихся у грузин, но остававшихся сынами своей страны. Это фрески более простые, более примитивные и грубые, чем грузинские, но более далекие от византийских связей, самобытные, непосредственные, наивные, суровые, героические»^[26]. По мнению Знамеровской, в этих росписях, с одной стороны, больше примитивизма, грубости: «Абсолютно распластанные фигуры, резкие контуры рисунка, большие красные пятна охр и красных глин, торжественные, но полные динамики фигуры и жесткие лица с крупными, грубоватыми чертами»^[27]. Но с другой стороны, в них очень выразительное нравственное начало: «Мужественная сила, гордое достоинство, героичность самих сванов запечатлены в этих святых, в этом строгом боге-воителе, который решительно оттеснил образ Богоматери – женщины – в алтарной абсиде. Но самое излюбленное – святой Георгий, Чкрак^[28], и другие святые воины, скачущие на таких условных по рисунку и цвету, но таких выразительных живых конях – красных, синих, зеленых… Грозные всадники, отстаивающие свободу Сванетии! Сколько эпической поэзии, сколько настоящего величия и настоящей, искренней, но земной веры в этом наивном и чудесном искусстве!»^[29] – отмечает Знамеровская.

Как уже указывалось, автор подробно описывает еще сохранявшийся во многих местностях национальный костюм – и женский, и мужской. И хозяева, и хозяйки доставали из старинных сундуков свои сокровища и наряжались в них, позируя для любознательной путешественницы, фотографировавшей их.

Знамеровская познакомилась и сдружилась с жившим в Сухуми художником В. С. Контаревым^[30]. Видела его работы, бывала у него в маленьком домике на берегу моря и описала в книге свои впечатления от встреч с этим самобытным мастером.

Безусловно, книга «Горы и встречи» является и важнейшим источником для изучения личности самого автора и понимания его научной деятельности и научных концепций развития европейского искусства. Ученый раскрывается в своей рукописи и прямо, и косвенно: и непосредственно обнажая самое сокровенное, и по своим пристрастиям и поведению в отношениях с друзьями и недругами. Вместо вступления к книге автор пишет: «Мне следовало бы назвать книгу “Горы, встречи и я”. Но добавление “я” звучит нескромно… Поэтому я его вычеркнула. Могу ли, однако, я вычеркнуть его не только из заглавия? Конечно, нет. Во-первых, я являюсь неизбежным и постоянно действующим лицом книги. Во-вторых (хотя в книге нет ничего придуманного), все объективное всегда дается, конечно, в живом описании фактов и впечатлений сквозь личное восприятие. Таким образом, книга будет в значительной мере и обо мне самой»^[31].

Во многом для Знамеровской ее путешествия были демонстрацией ее эмансипации, реализацией ее борьбы за равноправие женщин. Ведь она росла и воспитывалась в ту эпоху, когда еще считалось, что женщина имеет право только на второстепенные роли в жизни не столько общества в целом, сколько семьи в качестве продолжательницы рода, хранительницы домашнего очага и заботливой хозяйки. Ее бунт против материнства можно понять, только исходя из знания существовавшей еще тогда традиции, не дававшей женщине права на самореализацию и приковывавшей ее к домашней «галере». С обоснования своего права на отказ от деторождения она и начинает свой труд, приводя свой красноречивый диалог с товарищем брата, «каперангом», с которым они оказались попутчиками во время долгой дороги в поезде на юг.

Она не только описывает свое поведение и свои действия, но и анализирует себя. Подробно пишет о «непреодолимой потребности в творчестве», присущей ее натуре, «на каком бы уровне это творчество в результате ни стояло». «Ведь я не знаю, уцелеет ли то, что я пишу, или погибнет. Скорее погибнет. И все-таки я не могу не писать, – утверждает Знамеровская. – Это нечто органическое. И поскольку в человеке неизбежно всегда одно развивается за счет другого, ведь силы, энергия, возможность человека небезграничны, – творческая потребность поглотила во мне многие другие потребности и склонности, особенно женские. И она же определила многие черты моего характера – во многих смыслах нежелание быть женщиной, страстное отстаивание своего равноправия с мужчинами, огромную потребность свободы и независимости в праве распоряжаться собой, своим временем, своими силами, не говоря уже о внутренней независимости мысли и чувства. Сами мои вкусы – страсть к искусству, к природе, к странствованиям, к разнообразию, необычности и богатству впечатлений, а вместе с тем к науке, философии – рождены запросами творчества, которому нужна определенная пища»^[32]. Сильное волевое начало, решимость в борьбе за отстаивание своей самобытности, страстное желание реализоваться как творческая личность, даже, видимо, определенная эгоцентричность, несклонность к самопожертвованию были характерными чертами характера Знамеровской, и, разумеется, именно они в первую очередь определили ее интерес к личностям борцов, революционеров, подвижников в искусстве – к личностям Хусепе де Риберы, Микеланджело да Караваджо, Сальватора Розы! Можно вспомнить ее книги о Рибере (1955), Караваджо (1955), Веласкесе (рукопись 1966 г.), Мантенье (1961), Розе (1972), Мазаччо (1975), Тициане (1975) и бесчисленные статьи о Рибере, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Веласкесе, Пуссене и других мастерах. Складывается впечатление, что ей трудно было усидеть за письменным столом, держала только погруженность в жизнь своих героев, возможность действовать через них в своем воображении.

В 1949 г. из университета в годы так называемой борьбы с космополитизмом был уволен Н. Н. Пунин. Хотя лекции читались В. Я. Бродским, но последний был единственным штатным преподавателем-специалистом по западному искусству. М. В. Доброклонский, В. Ф. Левинсон-Лессинг были совместителями, и большое количество часов им поручить было невозможно. М. К. Каргер, ставший к этому времени после смерти И. И. Иоффе заведующим кафедрой, предпринимает усилия, чтобы оставить на кафедре Знамеровскую, окончившую к этому времени аспирантуру и готовившуюся к защите кандидатской диссертации, к тому же прекрасно знавшую английский, французский, немецкий и испанский языки. В искусствоведение шло новое поколение исследователей, вооруженных марксистским социологическим методом анализа памятников, мастеров, направлений в истории мирового искусства. Перед Знамеровской, как и перед другими учеными ее поколения, стояла та же задача пересмотра в марксистском духе истории искусства, переинтерпретации искусства уже изучавшихся мастеров и открытия новых. Но при этом Татьяна Петровна всегда старалась быть независимой.

Знамеровская с большим уважением писала о Сальваторе Розе, что он практически не брал заказы, а писал по своему усмотрению, выставляя в последующем уже написанные картины на продажу. И сама она, видимо, никогда не брала навязываемых тем. Все личности, которые она выбирала себе для анализа, отличаются внутренним героизмом, готовностью отстаивать свои идеалы даже в неравной борьбе с обществом, заказчиками, самой жизнью, им свойственно «суровое и мужественное мировоззрение»^[33], и образы, ими создаваемые, тоже несут «приподнятое ощущение подвига»^[34], их искусство «героично», наполнено «невиданным величием, драматическим пафосом… страстным, пламенным, стихийным порывом»^[35], черты их персонажей «выражают спокойную волевую решительность даже в самых страшных ситуациях»^[36], им свойственна «непоколебимая решимость идти навстречу судьбе и гибели»^[37]