Как ни странно, но Галка оказалась знаковой фигурой в моей судьбе. Благодаря ей я познакомилась с Надей и Вадимом Севницкими, ставшими моими большими друзьями, и даже получила квартиру. Она сама была очень активна в знакомствах и умела добиваться внимания тех людей, которые ей нравились. Некоторые её приемы я тоже усвоила.

В те времена Галка активно посещала черный рынок. Она покупала и продавала разные книги, но в основном все же покупала. Это были и детские книги, и собрания сочинений, и новинки советских авторов, и переиздания классиков, и опять же детективы. Она иногда меняла там шило на мыло, пластинки на книги, какого-нибудь Кожевникова на Агнию Барто или Чуковского для детей своего очередного кумира. Она хорошо знала постоянных посетителей черного рынка и кто что там продает. Оттуда она приносила нам книги и сплетни.

Однажды Галка начала пудрить нам мозги рассказами о том, что на черном рынке появился такой вот мальчик, хороший мальчик, скромный мальчик, маленький и худенький, и он ничего не хочет, кроме детективов на немецком языке. Она попросила у нас разрешения привести этого мальчика к нам в магазин и познакомить с нами. Она просто не знала, что сама себе роет яму да ещё подкладывает туда свинью, потому что Алик оказался её серьезным соперником в деле приобретения детективов на английском языке (хотя поначалу действительно покупал детективы на немецком) и книг по кино. Конечно, сама Галка ни на каком языке, кроме русского, ничего не читала, но она покупала детективы Агаты Кристи, Гарднера и Рекса Стаута, а также книжки по кино, где было мало текста и много картинок. Она с детства собирала открытки с портретами актеров (советских и зарубежных), менялась ими с такими же фанатами, как она сама, иногда дарила их нам.

Короче, привела она Алика в магазин. Он оказался невысокого роста и худеньким, но никаким не мальчиком, а вполне взрослым молодым человеком тридцати с лишним лет. Он закончил физтех и жил вместе с мамой в Кунцево. Работал он в какой-то шарашке, потом перешел в другую. На работе его всегда ценили, потому что он был умным, сообразительным и трудолюбивым человеком. У нас он прижился моментально. Не прошло и двух месяцев, как мы уже не мыслили себе жизни без Алика. Обычно он приходил по субботам, а иногда и среди недели. Он всегда приносил большой кулёк с вкусными конфетами, которые наши девчонки-сладкоежки поедали чуть ли не с бумажками. Он помогал нам штамповать книги, таскать их из товароведки в отделы, разбирал их по тематике, даже иногда стоял за прилавком, только вот в кассе не сидел. У него было ценное качество: он всегда видел, как и когда надо тебе помочь. Он подходил и без лишних слов делал то, что надо. И ещё он всегда видел и замечал, как мы себя чувствуем, по-видимому, потому что сам в жизни испытал много боли. В раннем детстве он тонул в холодном болоте, его спасли проходившие мимо мужчины, и с тех пор у него болели ноги, поясница, у него был полиартрит, были и другие болезни. Мне всегда нравилась именно его внимательность. Алик знал и любил зарубежное кино, во время Московского кинофестиваля он брал отпуск и не вылезал из кинотеатров, иногда просматривая чуть ли не по восемь фильмов в день. Когда у нас бывала возможность посмотреть что-нибудь интересное, Вера или я старались взять его с собой. Его любимцем был Хемфри Богарт.

Алик быстро поладил с остальными нашими молодыми семьдесят девятыми. Приблизительно в то же время (это был год 1973–1974) Верочка привáдила ещё двоих мужчин к нашему магазину – любителя охоты немца Эдвина Майера и его молодого приятеля Виктора. Оказалось, они тоже окончили физтех. Все трое в то время оказались разведены и не женаты, и у нас сложилась чýдная компания. Мы собирались то у меня, то у Верочки, иногда у Эдвина или у Вити, пили сухое винцо, ели что-нибудь вкусное, болтали и веселились. Мы непременно ходили друг к другу на дни рождения. Витя тогда жил в Телеграфном переулке, а Эдвин – в Козловском, у Красных ворот, Вера – в Фурманном, я – в Сокольниках, нам друг до друга было рукой подать, только Алик жил далековато, но это его никак не стесняло. На какой-то из его дней рождения, на юбилей, наверно, я написала ему такие стихи:

 
«Как детектив, зачитанный до дыр,
Ты сразу стал нам близок и понятен,
С тех самых пор, когда в своих объятьях,
Тебя к нам привела Галина «Сыр».
 

Галка теперь от досады кусала себе локти, но Алик был, как новорожденное дитя, которое обратно не запихнешь, и ей пришлось мириться с его существованием. Но в общем, она относилась к Алику хорошо, хотя и ревновала нас к нему. Он увел у неё из-под носа много хороших книг, которые мы охотнее отдавали ему, чем ей, потому что Алик всегда и сразу честно расплачивался за них, а у Галки денег никогда не было.

Зато она ещё в те времена была мастером пирамид. Наобещав направо и налево принести дефицитные пластинки с «Мелодии», она собирала у людей деньги. Этими деньгами она могла расплатиться в продовольственном магазине за дефицитные продукты. Часть дефицитных продуктов она могла предложить нам или своим сотрудницам. Вырученные за эти продукты деньги она могла заплатить за книги. Те, кто давал ей деньги на пластинки, терпеливо ждали. У кого-то лопалось терпение, у кого-то нет. В конце концов, Галка получала зарплату и расплачивалась за пластинки. Потом эта круговерть начиналась сызнова. Естественно, что в кармане у Галки всегда была дыра, а ещё были всякие кумиры, которым надо было нести цветы и подарки.

Внутри «сырской» компании существовали свои раздоры. Там зорко следили за тем, кому кумир оказывает больше внимания, а потом это долго обмусоливалось по телефону и при уже нечастых личных встречах, потому что «сыры» становились старше, иногда болели, прыткость их с годами тоже сокращалась, но тем не менее, взаимная ревность не гасла. Помню, как мы с Галкой однажды отправились в Театр Красной Армии посмотреть спектакль «Тот самый Мюнхгаузен», где главную роль исполнял Зельдин. Я-то с удовольствием смотрела на сцену, а Галина Федоровна, расположившись прямо на ступеньках, рьяно срезала шипы с розовых веток, чтобы Зельдин, когда будет брать букет, не поранил себе руки. Сам спектакль ей уже давно был не нужен, потому что она видела его не в первый раз. Роз было много, ветки были длинными и колючими, и этой развлекухи ей хватило как раз на все действия. Я ещё подумала: её бы энергию, да в мирных целях. По окончанию спектакля мы подошли к сцене и подали цветы Зельдину. Он наклонился к нам, взял цветы и одарил нас своей актерской улыбкой.

Ещё раньше, летом 1972 года, Галка достала для меня два билета на концерт Шубарина, который должен был состояться в кинотеатре «Октябрьский» на проспекте Калинина. Я отправилась туда в сопровождении своего тридцать шестого, хорошенького и милого азербайджанца, при этом страшно ревнивого. Галка попросила меня поднести цветы Шубарину. Она сказала: «Ну представляешь себе, как я в своих калошах выхожу на сцену с букетом, а Володя мне еле до пояса достает?». Шубарин взаправду был маленького роста. «Вот если выйдешь ты, – продолжала Галка, – тогда все будет выглядеть нормально».

Мне пришлось отказаться. Я не боялась выйти на сцену, я боялась своего Афиза, который потом проел бы мне мозги своей ревностью. Тем не менее, выступление мы посмотрели с удовольствием. Шубарин станцевал и свой знаменитый «Ветерок» и «Семь сорок или без двадцати восемь». В конце его выступления были и продолжительные аплодисменты, и цветы летели на сцену – но все так себе, мелочь. Вдруг раздался гул, похожий на звук пропеллера. Это Галка, стоя на приличном расстоянии от сцены, размахивала огромным букетом цветов, как пращой. Под конец она размахнулась и швырнула свой букет на сцену. Хорошо, что у Шубарина такая прыгучесть. Он ловко увернулся в сторону от Галкиного снопа, и тот упал на подмостки, которые явственно прогнулись под ним. Тут раздались такие рукоплескания, визги и крики «браво», что даже Галина Федоровна осталась ими довольна.

И ещё я вспоминаю, как мы с ней ходили смотреть спектакль «Дон Жуан» с Михаилом Козаковым и Леонидом Каневским в клуб им. Горбунова. Похоже, это было летом 1980 года. Козаков был давним кумиром Галки «Сыр», однажды она с такой же молодой «сырихой» Бэлкой Ференц «взяла» его ещё тепленьким птенчиком со второго курса. И с тех пор он так или иначе поддерживал с ними отношения, а они, естественно, хвастались этим друг перед другом и остальными «сырами».

Короче, перед началом спектакля мы зашли к Козакову в гримуборную, и там Галка беседовала с ним о его семье, детях от его разных браков, о здоровье и, кажется, подарила ему пластинку с «Всенощной» Рахманинова, большой редкостью по тем временам. Сначала Козаков отвечал ей как-то лениво, хотя и благодушно, но потом разговорился, а под конец даже поцеловал нам ручки, сказав: «Хорошо, что вы пришли, будет для кого играть». Я всем говорила, что потом неделю не мыла поцелованную им руку, но это было вранье. Зато – правда, он подарил мне свою фотографию, сделанную Мишей Гутерманом в садике Театра на Малой Бронной. На обороте он написал стихи:

 
«На этом фото Гутермана,
Перед спектаклем «Дон Жуана»
Вот Вам афтограф мой в стихах:
Стихи есть вещь! Театр – прах».
 

Там так и написано: «афтограф». Видно, волновался. Мы с удовольствием посмотрели спектакль и поднесли цветы.

А ещё через какое-то время Галка отправила меня и Люду Б., красивую девушку из нашего магазина, на вечер в ВТО, где Козаков рассказывал о Луспекаеве и читал много стихов. (Мне нравится, как он читает стихи). Галка вручила нам пластинки и огромнейший букет мелких розочек (со срезанными шипами) с наказом непременно вручить все это Мише. Сама она по причине своей заляпанной кофты и калош на шерстяных носках там появляться не собиралась. В старом здании ВТО (Всесоюзное Театральное Общество) у Пушкинской площади зал помещался на пятом этаже, и на лифт стояла длиннющая очередь. Но меня с моим великолепным букетом почтительно пропустили вперед вместе с какими-то женщинами, которые несли в руках театральные костюмы. Вот в тот момент я пожалела, что я ненастоящая «сыриха».

Я должна была передать букет, а Люда – пластинки. Она очень нервничала. После прекрасного выступления Козакова, длившегося часа два, под гром рукоплесканий мы с Людой пробрались к сцене. Но тут аплодисменты стихли, потому что Козаков согласился прочитать что-то ещё. И мы, как две дуры, застыли внизу рядом со сценой, пережидая, когда он закончит читать. При этом моя трепещущая Люда твердо встала у авансцены, оперлась локтем на неё, а другой рукой придерживала пластинки, и было видно, что уж теперь, когда она преодолела свою застенчивость, её отсюда вилами не сдвинешь. Когда же, наконец, Козаков отчитал все стихи, мы передали ему свои подношения, и я под гром аплодисментов прокричала ему: «Это от Галины Федоровны!». Он улыбнулся и покивал головой.

С Донатасом Банионисом Галка где-то пила чай. К Борису Майорову и Алле Демидовой приходила домой. Василий Лановой в 5 часов утра читал ей и ещё какой-то «сырихе», скорее всего той же Бэлке Ференц, «Золотого телёнка» на лестничной площадке своего дома. А вот Родион Нахапетов никогда Галку не видел. Он слышал только её мурлыкающий голос по телефону, когда он вел с ней длинные разговоры. На глаза же ему она со своим одним зубом во рту и калошами на ногах показываться стеснялась. Она приходила к нам в магазин, оставляла всяческие подношения для него в товароведке, а он приходил и забирал их без неё, или же она в это время пряталась за колонной в торговом зале. Самой её последней страстью, когда она уже болела, был Александр Любимов, телеведущий программы «Взгляд». Она прожила с ним целую жизнь, а он об этом даже не догадывался.

В отличие от некоторых других «сыров», Галка никогда не пыталась вступить со своими кумирами в интимные отношения. Она бескорыстно обожала их и хотела от них просто немножко внимания. Они дарили ей какие-то безделушки, и она часто передаривала их нам. А вот у её сына Андрея клюшка была от самого Бориса Майорова.

Я уже говорила о том, что заветной Галкиной мечтой было «сырить» Высоцкого. Когда же я спросила её, почему она этим не займется, она мне ответила: «Ты что, за ним же ГАБТовские ходят». Я удивилась: «Ну, и что ж?» – «Они, знаешь, как дерутся!»

Вот это да! Я и не подозревала, что собственнический инстинкт «сыров» может довести их до рукоприкладства. Оказывается, за Высоцким плотно «сырили» две сестры-лесбиянки, кажется их звали Танька и Валька. И они никого не подпускали к Владимиру Семеновичу. Как Галка мечтала найти его где-нибудь пьяненьким в канаве и на своих могучих плечах отнести домой! Не сбылось. А по поводу драк между «сырами» она рассказала мне такую историю.

В молодости она вместе с другими «сырами» ходила за Андреем Поповым, актером и режиссером Театра Красной Армии. Обычно они самым почтительным образом ожидали его выхода после спектакля под колоннами этого театра. Если он выходил один и делал им знак, они шли его провожать, и он с ними разговаривал и шутил. Если же он выходил с кем-нибудь, то они следовали за ним на приличном расстоянии, стараясь не попадаться ему на глаза.

И вот как-то раз или два им в удобный момент перебежала дорогу какая-то сопливая фря, и все внимание их кумира досталось ей. Прошел слух, будто бы эта молодая особа хочет стать гримером и подходит к Попову только затем, чтобы посоветоваться относительно этой профессии. «Сыры» скрежетали зубами, но терпели. Однако, какая-то добрая душа звякнула им, что эта профурсетка просто-напросто нагло «сырит» их кумира.

Когда в очередной раз Попов вышел из театра, он увидел группу своих «сыров» и эту наглую фрю. Наверное, он подумал, что она снова подойдет к нему, но «сыры» окружили его, заговорили-заболтали, и он было забыл о ней. Когда же вспомнил, спросил: «А где эта девушка?», на что ему ответили: «Не бойтесь Андрей Алексеевич, с ней все в порядке». «Боже мой! Что вы с ней сделали? Неужели убили?» – «Андрей Алексеевич, мы таких не убиваем, мы их давим». На самом деле парочка-троечка «сыров» покрепче прижали эту девушку к колонне, поводили у неё под носом кулаками и сказали, чтобы духу её здесь не было, иначе… Короче, девица исчезла и больше не появлялась.

О самой Галке и её байках можно рассказывать бесконечно, поэтому я пока прервусь и скажу только, что теперь её прах покоится на Преображенском кладбище, куда я и прихожу каждый год 22 июня, в день её смерти.