Она всегда была хороша собой, её юность и молодость пришлись на предвоенные и военные годы (Елена Павловна родилась в 1921 году), училась в Институте иностранных языков, но не окончила обучение. Её отец, как она рассказывала, был директором крупного гастронома и, кажется, попивал. Дома у них ничего особенного не было, и даже фининспекторы, которые приходили проверять, как живет человек, занимающий такое прибыльное местечко, удивлялись: «Ну, В-в, ты даешь! А ещё директор магазина!». У Елены Павловны были очень красивые мама и тетя, и обе долгожительницы. У её мамы были такие же тёмные карие глаза, прекрасная фигура, только волосы были абсолютно седыми. Оказалось, что Елена Павловна училась в одной школе, находившейся на Проспекте Мира, вместе с моей институтской преподавательницей английского языка Ниной Исидоровной Либерман, о которой Елена Павловна говорила: «Ну, Нинка всегда была очень умная!». Сама Елена Павловна тоже была умной, обаятельной и сердечной женщиной. У неё был хороший вкус, и она красиво одевалась. Впервые я её увидела в длинной норковой шубе и изящной меховой шапочке, которая очень ловко сидела у неё на голове. Она могла себе это позволить, так как в то время уже была замужем за Александром Александровичем Дейнекой, одним из главных советских художников. У него была дача в Переделкино, двухкомнатная квартира на Пушкинской площади, старенький «Москвич» и даже свой шофер – по нашим советским понятиям, они просто купались в роскоши. При моей зарплате в 85 рублей плюс кварталка в 40 рублей положение Елены Павловны казалось мне заоблачным, но никогда не вызывало зависти. Она была такой милой, приятной и умной женщиной, что я могла завидовать лишь её красоте и обаянию – ведь в её жизни было столько интересных мужчин. В букинистический магазин она перешла из Госконцерта, Елена Павловна была там администратором или ещё кем-то. Говорили, что у неё был роман с Николаем Р., известнейшим артистом оперетты и невероятным красавцем. Дейнека увидел её в нашем магазине. Он был намного старше, на целых двадцать лет, ей тогда было около сорока. Она долго и умело скрывала этот роман, пока через девять лет они, наконец, не поженились. Как рассказывала она сама, Александр Александрович сказал ей: «Я не хочу, Лёля, чтобы всё после моей смерти досталось государству. Лучше пусть всё останется тебе». Он был ещё жив, когда я пришла в магазин, и один раз мне довелось услышать его голос, когда он по телефону попросил Елену Павловну. Это был голос очень пожилого и очень больного человека. Он умирал от цирроза печени, и через год его не стало.

Короче говоря, Елена Павловна была общепризнанной звездой нашего магазина, вокруг неё постоянно вились какие-то солидные мужчины, которые постоянно норовили поцеловать ей руки, а она их прятала за спину, смущалась и приговаривала своим детским голосом: «Нет-нет, не надо, они у меня грязные от книг». И это была правда: мы все после покупки становились грязными, как шахтеры в забое. Мне же Елена Павловна казалась кладезем премудрости в нашем деле, потому что все только и ждали её прихода, чтоб она разобрала и оценила кучи книг, которые лежали в товароведке на сохранных расписках. Дело в том, что Елена Павловна, как примадонна, приходила на работу по своему расписанию. Муж болел, она часто плохо себя чувствовала, и у кого же хватило бы духу приказать ей приходить на работу каждый день и работать четко по графику? Поэтому товароведка часто пустовала, а в окошке красовалась надпись «Покупки нет».

Кстати, меня удивляло то, что никаких окошек в нашей товароведке, собственно говоря, и не было. Товароведку от торгового зала отделяла высокая, но довольно легкая и редкая решетка, в которой находились два больших окна. Со стороны товароведки у каждого из окон стоял большой стол. Стеллажи с купленными книгами находились за спиной товароведов, у стены. Таким образом, все, что там лежало, было доступно обозрению покупателей, из-за чего часто возникали конфликты. Какой-нибудь не в меру глазастый покупатель мог заметить, что на стеллажах лежат романы Агаты Кристи или какой-нибудь драгоценный учебник, вроде Бонк или Поповой и Казаковой, и начинал требовать, чтобы ему их продали. А у нас на эти книги были совсем иные виды. Ну, и сами понимаете, что из этого получалось. Когда я начала работать более или менее самостоятельно, я переставила стеллажи глухой стеной к торговому залу, но это произошло не сразу. Поначалу для меня авторитет Елены Павловны был непререкаем, а ей, по-видимому, было безразлично, что и где стоит. К тому же она обладала потрясающей способностью улаживать конфликты, идя навстречу всем требованиям настырных покупателей. С одной стороны, она была просто добрым человеком, а с другой стороны ей было проще уступить, чем вступать в пререкания.

В товароведке, ближе ко входу в кухню стоял круглый стол, заваленный кучками книг, оставленными нашими «продавателями» под сохранные расписки. Некоторые кучки лежали там месяцами, а их владельцы ждали, когда Елена Павловна придет в магазин и разберется с их добром.

Когда же, наконец, объявляли покупку книг открытой (обычно на полдня, на большее денег в кассе не хватало), в магазине начиналось светопреставление. На прием книг садились: сама Елена Павловна, Александра Фроловна, Вера С, а потом и я. Ещё до открытия магазина на улице образовывалась очередь, и когда двери магазина открывались, вся орава «продавателей», давясь и толкаясь, влетала в магазин. Порой начиналась перепалка, кто тут первый, а кто – второй, словом, все было как у всех в эру всеобщего дефицита. Мы старались держать эту орду в относительном порядке и работали по возможности быстро, но это стоило больших нервных затрат. Тут же разрывался телефон, по которому требовали ту же Елену Павловну. Тут же вспыхивали конфликты по поводу отбора книг и их оценки, гасить которые призывали ту же Елену Павловну. Ей это и льстило, и одновременно жутко надоедало. Время от времени из кассы доносился вопль нашей Софочки, что все деньги кончились и что нам следует прекратить писать квитанции. «Продаватели» начинали ещё больше нервничать, а мы пользовались небольшой передышкой, чтобы попить чайку или перехватить бутерброд (а кое-кто и сладкую булочку). Потом какой-нибудь из покупателей платил что-нибудь в кассу, и вся кутерьма начиналась заново.

Короче, к 14:00, когда магазин закрывался на часовой перерыв, у всех, кто сидел на покупке, разыгрывалась дикая мигрень. Те из «продавателей», которые никак не успевали оформить свои книги, рвали и метали или слезно просили нас принять их после обеда, на что никто не соглашался, и, наконец, со скандалом или с уговорами мы закрывали покупку и в изнеможении после четырехчасовой непрерывной писанины отправлялись на кухню обедать и пить чай. Елена Павловна своим невероятным детским голоском жаловалась на головную боль и ломоту в пояснице. Остальным тоже было невмоготу. Меня со временем все это стало очень удивлять: зачем копить столько проблем и потом стараться разрешить их за полдня? Почему нельзя наладить систематическую покупку книг? Зачем этот глупый перерыв в самый разгар работы? Неужели нельзя отдохнуть и пообедать по очереди? Могу сказать, что позже, когда мои позиции в магазине окрепли и опыта у меня стало чуть побольше, я перестала закрывать покупку, вот только с обеденным перерывом поделать ничего не могла. Ну, об этом позже.

Я уже успела упомянуть Веру С, нашего второго товароведа после Елены Павловны. Сначала, когда я пришла в магазин ещё на практику, я долго не могла её увидеть, потому что она училась в Педагогическом институте на вечернем филфаке и в январе сдавала сессию. Когда же мне, наконец, довелось увидеть её впервые, я была просто поражена: Вера оказалась очень полной женщиной с серьезным лицом и в больших очках с сильными линзами. Естественно, она показалась мне старше своих двадцати двух лет. Но когда я услышала, как она смеется, и увидела, как жизнерадостно она поедает сладкие булочки, я сразу же признала в ней ровесницу, и, честное слово, очень обижалась за Веру, когда потом слышала от покупателей: «Вот у вас здесь пожилая женщина работает, позовите лучше её». Я все думала: да неужели у вас глаз нет? Разве вам не видно, что перед вами молодое существо? Правда, Верочка чаще всего вела себя серьезно и очень вальяжно, но когда она принималась хихикать или просто смеялась, сразу было видно, сколько ей лет.

Ещё Вера поразила меня тем, что я до этого просто не встречала женщин её типа. Поначалу и очень долгое время потом она казалась мне ни на кого не похожей, а вот сейчас я довольно часто вижу женщин её типа, похожих на неё лицом и телосложением, и даже иногда принимаю их за неё. Но тогда у меня такого опыта не было, и Вера казалась мне единственной в своем роде.

Мы очень быстро с ней подружились, и это была её заслуга. У Веры было одно качество, которое крайне редко встречается у женщин: она очень охотно делилась своими знакомствами с представителями другого пола. Надо признаться, что таких знакомств, дружб, полудружб, флиртов и полуфлиртов у Верочки было великое множество, а у меня их вовсе не было, и мне их только хотелось иметь. Не только я, но и другие наши девушки не переставали удивляться, как это Вера, несмотря на свой облик солидной дамы, умудряется завоевать внимание такого множества разнообразных мужчин и молодых людей. Дело было в том, что Вера умела их слушать, да ещё с серьезным видом. А что ещё мужику надо, чтобы распустить свой павлиний хвост? Вот они и распускали перед Верой свои хвосты, она же пользовалась их вниманием и любила быть в окружении мужчин, но очень охотно давала их «поносить со своего плеча». Так она познакомила меня с Мишей Гутерманом, Мишей Тарасенковым, нашим 79-м Славиком, Герой Бахчиевым^[1], с красавцем Боренькой Ерофеевым, с просто Сереженькой, у которого были очень красивые глаза, и даже с главной своей драгоценностью – Сережкой (Ильдаром) Хановым, начинающим художником из Татарии, учеником Дейнеки. Она так щедро делилась своими знакомствами и делала это с таким благожелательством, что это казалось просто невероятным. Потом я увидела, что Вера вообще любит делиться тем, что у неё есть, и что она очень внимательно относится к желаниям и предпочтениям знакомых ей людей. Никто другой не мог сделать именно такой подарок, какой тебе хотелось. Например, вскоре после нашего знакомства, Вера купила себе смешную игрушку – заводного слоника, который мне очень понравился. Я не помню, чтобы я вслух выразила желание иметь такого слоника, но видимо, восхищалась им, а Вера заметила это и подарила его мне на день рождения. Честное слово, я на такое была не способна. Потом я просто старалась учиться у Веры этому умению – быть внимательной к пожеланиям других людей. Иногда мне это удаётся.

Ещё я узнала, что Вере довольно трудно живется, даже в чисто материальном аспекте. Её мама Лия Соломоновна была очень больным человеком и получала пенсию в 30 рублей, то ли по инвалидности, то ли за покойного мужа, Вериного отца. Вместе с Вериной зарплатой в 85 рублей это составляло их семейный бюджет. Учитывая то, что у них много денег уходило на лекарства и на консультации у врачей, на жизнь оставалось совсем немного. Тем не менее, в их доме постоянно толклись родственники из других городов – Кишинева, Казани, Саранска и прочих – или гости, в том числе и я. Само собой, они жили очень экономно, и Вера во многом была вынуждена себе отказывать, но при этом она умудрялась ещё делиться тем малым, что у неё было. Она могла отдать половину еды со своей тарелки или одолжить денег до зарплаты, или сделать какой-нибудь небольшой, но приятный подарок. Она часто покупала сама себе цветы, хотя ей их иногда и дарили. Цветы были единственной вещью, из-за которой Вера умела торговаться. Во всем остальном, она была, что называется «интеллигентным человеком» – не пила, не курила, не ругалась матом и не любила скабрезных анекдотов.

Вера была очень привязана к матери, и в прямом, и в переносном смысле. У Лии Соломоновны было больное сердце, и у неё часто бывали приступы, во время которых ей страшно было оставаться одной или даже с соседями, поэтому она тут же звонила Вере, а та срывалась с места и неслась домой, в Фурманный переулок (она доезжала туда за полчаса). Я всегда изумлялась той быстроте, с которой Вера бросалась к телефону. Она постоянно ждала звонков матери и боялась их. Конечно, до поры до времени все обходилось, но Вера постоянно жила как на пороховой бочке. Если она была у кого-то в гостях, она несколько раз звонила матери и часто уходила домой раньше, чем ей хотелось. По приходе домой её первый вопрос был: «Сусик, как ты себя чувствуешь?». И Лия Соломоновна начинала тщательно перечислять, где, как и что у неё болело в течение дня. Кстати, Вера тоже умела очень подробно рассказывать о своих болезнях, унаследованных от мамы. Однажды у нас с ней состоялся изумительный диалог. Вера пришла на работу и с утра пораньше заявила, что она себя очень плохо чувствует, потому что не выспалась. Я выразила сочувствие и спросила, что ей мешало спать. Далее шел собственно Верин монолог.

Вера: – У меня безумно болела спина.

Я покачала головой.

Вера: – Потом у меня заболел зуб.

Я сочувственно охнула.

Вера: – Я просто не знала, куда положить голову, так она у меня болела.

Я от жалости зажмурилась.

Вера: – А ещё у меня совершенно отнимались ноги.

Я широко открыла глаза.

Вера: – И знаешь, ещё разыгралась такая тахикардия, просто ужас.

Я раскрыла рот.

Вера: – И как назло, ещё разболелся живот, я никак не могла его успокоить.

Я начала хихикать.

Вера: – Кроме того, была такая духота, я просто задыхалась.

Тут я начала просто ржать. Вера посмотрела на меня и начала хохотать вместе со мной.

Вера познакомила меня и со старшими представителями наших постоянных покупателей. Одним из них и самым, пожалуй, любимым был Петр Иванович Заболотный, военный, переводчик технической литературы. Она показала мне М. В. Куприянова из Кукрыниксов, он приходил к Елене Павловне. Приходил к нам режиссер Л. З. Трауберг, которого мы недолюбливали, потому что он без спросу лез в товароведку, а потом ябедничал на нас с Верой Елене Павловне. Приходил к нам известнейший знаток творчества Гёте и Шекспира А. А. Аникст Приходили знаменитейший переводчик В. Левик, будущая звезда нашей философии Сергей Аверинцев со своим другом Александром Михайловым, они оба тогда работали в ИМЛИ; приходил будущий преподаватель Высших литературных курсов Станислав Дж-ов, писатель Сергей Антонов, математик Виктор Иосифович Варшавский. Почти со всеми из них меня познакомила Вера. О Петре Степановиче Р-ве и Николае Ивановиче Шенько речь ещё впереди. И было ещё много интересных людей среди наших покупателей: и поэт Александр Галич^[2], и араб – режиссер фильма «Черные очки», и Юрий Никулин, и Георгий Вицин, и разные-разные другие. Женщин среди наших постоянных покупательниц было мало, но мы как-то об этом особо не жалели.

Вообще все мы ходили в магазин отнюдь не для того, чтобы работать. Конечно, нам нужно было выполнять план, и мы с этим более или менее успешно справлялись. Но на самом деле мы приходили туда, как другие люди ходят в клуб – для приятного общения друг с другом и с нашими постоянными покупателями. Центром притяжения общих сборищ была наша кухня. Большое и бестолковое помещение, разделенное колонной, на которой висел плакат с изображением Владимира Шубарина, вмещало в себя длинный стол, газовую плиту с двумя конфорками, шкаф для посуды, холодильник и несколько стульев. Под зарешеченным окном, располагавшимся в верхнем правом углу, стояла длинная скамейка, с которой можно было взобраться на подоконник, а с него уже дотянуться до форточки. По кухне в изобилии ползали тараканы, а иногда даже бегали мыши. Дом был старый, с деревянными перекрытиями – просто рай для тараканов и прочей нечисти. Я их увидела там почти впервые в жизни, несмотря на то, что до 30 лет жила в деревянном доме. В своё время у нас было множество клопов, а вот тараканы как-то не встречались. Почему-то никого в магазине это не волновало. Елена Павловна часами высиживала на этой грязной кухне, там же она часто принимала своих подруг, а иногда и знакомых мужчин. После какого-нибудь очередного домашнего праздника она приносила нам остатки печенья, сухариков, вафелек, и наши девушки дружно их доедали, а по остаткам остатков потом ползали тараканы. Тем не менее, мы все равно любили свою кухню, ведь отдохнуть нам было больше негде. Директор Александра Фроловна явно предпочитала кухню своему кабинету, за исключением тех случаев, когда к ней обращался покупатель или приходило какое-нибудь официальное лицо. Даже директора Москниги Сергея Ерофеевича Поливановского мы умудрялись поить чаем на этой самой кухне. Вообще пройти с нами на кухню для наших покупателей было большой честью. Далеко не все были ею удостоены, хотя там побывали многие. Ведь у каждой из нас были свои избранные, помимо общих любимцев. Были и такие, которых мы приглашали туда на свои дни рождения или на празднование Нового Года. Некоторых, ставших нашими близкими друзьями, мы приглашали к себе домой. У нас сложился свой определенный круг молодых людей, с которыми мы охотно проводили время. Потом я о них расскажу.

Я назвала тут одно имя: Софочка. Софья Михайловна Ц. была в течение многих лет бессменным кассиром в нашем магазине. Она пришла туда работать после смерти мужа, оставшись с двумя дочками на руках – Фирой и Кларой. Софа была родом из белорусской деревни, и у неё был своеобразный еврейско-белорусский акцент. Она была маленького росточка, с темными-темными глазками и темными вьющимися волосами и розовыми щечками. В молодости она, наверное, была очень миленькая. К моему приходу в магазин ей было лет пятьдесят. До смерти мужа она жила в относительном достатке. Жили они в полуподвале на улице Станкевича, очень близко от магазина и иногда вместе с Фирой Софочка ходила обедать домой. Но чаще всего она жарила на обед картошку на нашей кухне, и никто никогда в моей жизни так вкусно не жарил картошку. Софья Михайловна пошла в кассиры, потому что до смерти мужа она нигде не работала, а наш магазин тогда был совсем рядом – на улице Герцена, 24. Старшей дочери Фире пришлось быстро приобретать профессию, она закончила курсы парикмахеров и какое-то время работала парикмахером, но потом она стала продавцом в нашем магазине в отделе искусства.

Софочка была тихой, скромной, мягкой женщиной и такой же была её младшая дочь, красавица Клара. А вот Фира, Фира – это отдельная песня. Она, видимо, характером пошла в отца, и хотя я этого долго не понимала, но потом узнала точно: Фира и была нашим магазином.

Несмотря на свои крайне стесненные обстоятельства, Софья Михайловна была предельно честным человеком. Если какой-нибудь покупатель оставлял в кассе сдачу в две копейки, она неслась за ним до самых Никитских ворот, чтобы отдать ему эти две копейки.