Барышев старался не глядеть на Оксану, но почему-то видел ее, даже если смотрел в упор на инвестора.

Немного вытянутые к вискам глаза, нос с еле заметной горбинкой, тонкие руки, легкими взмахами помогающие переводу, скорпион, хищно сверкающий бриллиантовым глазом. Сандал…

И сердце, стучащее в позвоночник.

Ольга подошла незаметно, соткалась словно фея из воздуха – в бирюзовом платье до пола, с высокой прической, в сапфировых серьгах, которые он подарил ей на годовщину свадьбы.

Родная. Спасительная. Освежающая, как морской бриз. И отрезвляющая, словно московский холодный ливень.

– Что ты так долго?! – Барышев схватил ее за руку и отвел в сторону.

– А что ты хочешь? – тихо спросила Ольга, ослепительно улыбаясь гостям. – Я же должна была привести себя в порядок! И вообще, ты даешь, Сережа… Разве можно без звонка гостей приводить! А если б я, к примеру, голову мыла…

Последний аргумент был совсем ни к чему, потому что Ольга отлично знала, что Сергей на него ответит: «Ты в любом виде прекрасна!»

– Ну, не сердись, – прошептал он ей, щекоча дыханием ухо. – Все они очень нужные бизнесу люди, свалились на меня неожиданно. Я хотел их в ресторан отвезти, а они в один голос: «Ах, это так интересно! Как живет русский бизнесмен в нашей стране! Ах, мы хотим увидеть ваш дом!» Ну… вот и вышло. Позвонить хотел, да в суматохе забыл.

«Не сказал, – с легкой грустью подумала Ольга. – Не сказал, что я в любом виде прекрасна…»

– А ты у меня и с мокрой головой все равно красавица! – уже не шепотом, а во весь голос произнес Барышев.

– Тихо, Сереж! – дернула его за рукав Ольга. – Зачем об этом всем сообщать?

– Да они ни бум-бум, – рассмеялся Сергей. – И потом, я же правду говорю. – Он скользящим поцелуем коснулся ее виска. – Мне кое с кем потолковать надо. А ты давай хозяйничай.

Барышев подошел к Оксане, перекинулся с ней парой слов, и они вместе направились к двум инвесторам, налегавшим на шампанское.

Легко сказать – хозяйничай…

Ольга с натянутой улыбкой огляделась по сторонам и покивала «очень нужным бизнесу людям», перепутав парочку из них со слугами, которые по случаю торжественного приема тоже вырядились в костюмы.

Чтобы занять чем-то руки, она взяла с подноса стакан и стала тянуть через соломинку опостылевший арбузный коктейль, который слуги готовили по нескольку раз на дню.

– Хотите с кем-нибудь поговорить? Нужна моя помощь? – раздался за спиной грудной низкий голос Оксаны.

– Да о чем мне с ними говорить? – обернувшись, улыбнулась Ольга. – Об инвестициях?

– Ну, тогда давайте где-нибудь спрячемся! – Оксана так заговорщицки и по-свойски подмигнула, что Ольга весело рассмеялась.

– Неплохая идея! Я, если честно, только об этом и мечтаю. А как же Сережа без вас справится?

– Сергей Леонидович уже перешел на международный язык жестов, – Оксана кивком указала на Барышева, который одной рукой похлопывал инвестора по плечу, а другой подливал ему в бокал невесть откуда взявшейся русской водки.

Инвестор блаженно улыбался и интенсивно кивал на каждое слово Сергея.

Ольга с Оксаной одновременно прыснули, и этот смех мгновенно сблизил их лучше, чем задушевные долгие беседы. Не сговариваясь, они направились на террасу.

Оксана достала из крохотной золотистой сумочки сигариллу и закурила.

– Если честно, терпеть не могу такие приемы, – Ольга села в кресло-качалку и стала раскачиваться.

– Не любите гостей?

– Очень люблю. Но только гостей, а не инвесторов.

Они снова рассмеялись – Ольга звонко и весело, откинув голову на спинку кресла, а Оксана грудным глубоким смехом, негромким, но заразительным.

– Чем же вы себя здесь развлекаете? – поинтересовалась она.

– С этим беда! Умираю от безделья. Языка не знаю, знакомых нет… Вожусь с сыном.

– У вас сын? – удивилась Оксана.

– У меня четверо детей. Три мальчика и дочка.

Оксана глубоко затянулась, и столбик пепла на конце сигариллы стремительно вырос.

– Они… все здесь? С вами?

– Только младший, – вздохнула Ольга. – Остальные в Москве. Учатся в школе. Я по ним ужасно скучаю… А у вас есть дети?

Оксана поискала глазами пепельницу, не нашла – и затушила сигариллу о поднос с фруктами, стоящий на столике рядом.

– Нет. Я не замужем, – сказала она и добавила: – Сейчас не замужем.

Ольга хотела сказать ей: «У вас все впереди, вы совсем юная», но почему-то не очень корректно задала вопрос «в лоб»:

– А как вы здесь оказались? Приехали по контракту?

– Это длинная история. Как-нибудь, когда у нас с вами будет время, я ее расскажу.

Вот балда, обругала себя Ольга – повела себя как беспардонная простушка-домохозяйка, совсем тут одичала и расплавилась от жары. Теперь неудобно просить ее позировать, объяснять, что у нее удивительное лицо – не идеальной красавицы, нет, но идеальной… соблазнительницы.

Ольга невольно улыбнулась – да, будь она режиссером, то на роль Клеопатры не нашла бы лучшей актрисы.

Яркой и загадочной, искренней и скрытной одновременно.

Роковой, одним словом.

Ольга так бы и нарисовала ее – в одеяниях египетской царицы со змеями вокруг рук.

И почему Оксана стала переводчицей? Моделью она сделала бы блестящую карьеру, только говорить ей об этом еще более некорректно, чем напрямую спрашивать, как она тут оказалась.

Ольга вздохнула. Вот Надька на ее месте выпалила бы все, что думает, и ни секунды не грузилась бы светским этикетом.

– Хотите, на днях где-нибудь посидим с вами и поболтаем? – спросила Оксана, словно уловив некоторую неловкость Ольги. – Я знаю в городе пару уютных местечек.

– Ой, это будет просто замечательно! – искренне обрадовалась Ольга возможности убить хотя бы пару часов приятной беседой. – А когда?

– Я вам позвоню.

– А, вот вы где! – на террасу ворвался Барышев – огромный, громогласный и возбужденный. – Оля! Нехорошо! Меня уже спрашивают, куда исчезла очаровательная хозяйка.

– Ты стал понимать тайский?! – расхохоталась Ольга.

– Не дословно, но… – Сергей сделал в воздухе замысловатое движение пальцами и посмотрел на Оксану. – Поэтому мне нужна переводчица. А ты немедленно возвращайся к своим обязанностям! – рявкнул он на Ольгу, изображая праведный гнев.

– Слушаюсь, мой господин! – Она вскочила и три раза поклонилась Сергею, сложив на груди руки, как покорная восточная жена.

– То-то! – пробасил Барышев, целуя ей руку.

Оксана засмеялась своим удивительным низким смехом.

– А вы мне и в самом деле нужны, – уже серьезно сказал ей Барышев. – Надо кое-что объяснить насчет нашего строительства в прибрежной зоне этому… Черт, все время забываю, как его зовут… – Сергей озадаченно нахмурился, пытаясь вспомнить замысловатое тайское имя.

– Ничего страшного, сейчас выясним, деликатно и незаметно… – Оксана, улыбнувшись, направилась в дом.

Ольга отметила вдруг для себя, как покорно и завороженно идет Сергей за Оксаной, как уверенно ведет она его за собой и как они вместе динамично и органично смотрятся…

Совсем одичала и расплавилась от жары, рассердилась на себя Ольга. Так и до Надькиной маниакальной ревности докатиться можно.

Завтра же она начнет учить тайский язык. Интересно, почему ей до сих пор не приходила в голову эта мысль? И учительница у нее уже есть – замечательная, опытная, знающая, занятия с которой будут и приятной безделицей, и с пользой проведенным временем.

Ольга широко улыбнулась и вошла в гостиную с решимостью очаровать всех инвесторов международным языком жестов.

Главное – не перепутать их со слугами…

Она гнала по Сукумвит-роуд и думала, какой удивительный сегодня день.

День маленьких приятных открытий.

На новом месте работы она произвела фурор. Впрочем, ничего другого Оксана и не ожидала.

Открытием же было, что шеф оказался вовсе не «класса С» и не Наполеончик местного розлива. Барышев Сергей Леонидович вполне тянул на ту самую «главную мечту» Оксаны, которая не имела права не осуществиться.

Мощь, сила, благородство и – чего уж там – внешность поразили Оксану. А главное, она нутром поняла, нюхом учуяла: Барышев сегодняшний и Барышев завтрашний – разные люди. Это человек роста и перспектив. Как раз то, что ей нужно. Он не такой, как все эти зажравшиеся, закостенелые, «мелкопоместные» барчуки, которые и завтра так и останутся «мелкопоместными».

А вот Барышев…

Сегодня глава «Стройкома», завтра – президент страны.

Именно такого подарка судьбы она и ждала.

Именно для этого получала образование и строила карьеру, а не выскочила замуж за первого попавшегося «папика» в семнадцать лет…

Жена у него, конечно, очаровательная, только немножко клуша – простовата, как любая домохозяйка, да и возраст не тот, чтобы составить Оксане конкуренцию.

Четверо детей – вот главный минус. Барышев, даже при полностью снесенной башке, скорее всего, не забудет о бедных брошенных им малютках и будет всю жизнь замаливать перед ними и перед бывшей женой свой грех, но ничего, она и на это согласна – овчинка выделки стоит.

И потом, она же не станет сидеть сложа руки… Не исключено, что дело ограничится поздравительными открытками и минимальными алиментами… Будущему президенту страны такая «история болезни», конечно, может навредить, но ничего, она будет работать над этим вопросом.

Сейчас задача номер один – преодолеть патологическую порядочность Барышева и обернуть ее в свою пользу.

И первый кирпичик в фундамент уже заложен – вон как Сергей Леонидович цеплялся за свою женушку, прилюдно ее нацеловывал, словно вопил: не подходи, мой дом – моя крепость!

Она эту крепость разрушит одним щелчком. А для начала… станет лучшей подругой Ольги.

Оксана даже рассмеялась от удовольствия – таким гениально простым показался ей этот план.

Ольга уже лежала в кровати, а он все не мог развязать галстук.

Пальцы дрожали, словно его мучило жесточайшее похмелье. Хуже всего было то, что Ольга в упор смотрела на его отражение в зеркале, хотя на коленях у нее лежал толстый глянец. Пришлось улыбнуться. Улыбка вышла жалкой и виноватой, поэтому Барышев резко нахмурился и раздраженно рванул узел галстука вверх.

Ольга встала, подошла к нему и быстрыми, неуловимо-нежными прикосновениями избавила его от петли на шее.

– Сереж, ну ты совсем… Сам же себя задушишь! Ну что ты нервничаешь?

– Да не нервничаю. Устал. – Он уткнулся ей носом в плечо. – Как собака устал. – А сам подумал: «Прости… за эти дрожащие руки, за то, что вдруг включились низменные рефлексы».

– Твои инвесторы остались довольны вечером? – Ольга погладила его по спине.

– Надеюсь. А так, шут их разберет, народ тут сложный.

– Я, во всяком случае, делала все, что могла. Улыбалась во весь рот. У меня теперь скулы болят.

Она раздела его как маленького – помогла снять пиджак, расстегнула ремень и рубашку.

Господи, как же ему стыдно за это свое смятение, за кобелиную стойку на запах сандала, за все. Сергей быстро скинул одежду и стремительно нырнул под простыню, будто голое тело могло выдать истинную причину его дурацкого поведения.

Ольга почему-то не легла – села рядом.

– Ты молодец… – сказал он и закрыл глаза, чтобы не видеть ее любящего взгляда.

– Это ты молодец, – засмеялась она и взъерошила ему волосы. – Устроил с бухты-барахты светский прием…

Ольга помолчала, а потом вдруг задумчиво сказала:

– А Оксана эта… она симпатичная.

Сердце дало короткий сбой и… припустило в бешеном ритме. Открыв глаза, Сергей в упор посмотрел на Ольгу.

– Симпатичная? Да, наверное… Я, правда, не очень-то к ней присматривался.

Он бы руку дал отрубить, чтобы это «не очень присматривался» было правдой.

Да в конце концов, что он такого сделал, почему ведет себя как нашкодивший кот?! Барышев схватил Ольгу в объятия и рывком потянул на себя.

– Симпатичная, симпатичная, – засмеялась она. – Милая… и даже очень! – А потом обхватила его руками и прижалась всем телом. – Знаешь, я почти счастлива.

– Почти? Интересно. Почему почти?

– Потому что мне не хватает Машки, Мишки и Костика, и еще – я мучаюсь без работы.

– А почему счастлива?

– А счастлива, потому что тебя люблю… ужасно люблю… Я даже не думала, что могу так любить. Правда, правда…

Барышев почувствовал облегчение. Ну вот, все решилось.

Какой, к черту, сандал, ему все почудилось.

Сергей впился в Ольгины губы сумасшедшим удушающее-агрессивным поцелуем.

Все померещилось…

Просто он так заработался в последнее время, что забывал смотреть на Ольгу, слушать ее, дышать ею.

В нем нет ни йоты пространства для другой женщины. Его мир – это Ольга, его жизнь – Ольга, его космос, бог, ангел-хранитель, его кровь и плоть…

Дим Димыч все утро капризничал, но, как только пришла няня, стал паинькой – и каши поел, и горло дал посмотреть, и на прогулку оделся, не хныкая. Инга Сергеевна ничего особенного не делала, чтобы он ее слушался, но Димыч все ее указания выполнял беспрекословно. Надя иногда с тоской думала – может, ему не хватает бабушки, и поэтому пожилая няня стала для него непререкаемым авторитетом?

– А теперь другую ножку давай. Вот так… – слышался из коридора голос Инги Сергеевны. – А теперь шапочку… Вот какая у нас шапочка красивая. Тепло Димочке будет!

Надя вздохнула – она тоже говорила не раз Димке-маленькому, что шапочка у него неземной красоты, но на попытки надеть ее сын отвечал диким ревом и воплем «саска похая не хошу!», что означало – «не хочу надевать плохую шапку».

Шапок было куплено великое множество – и ушанки, и «шлемы» с ушками, и даже буденовки, но все они были «похие». Надя так часто повторяла: «Дима, одевайся», что в конце концов сын на вопрос: «Как тебя зовут?» стал всем отвечать: «Димаодевайся». Грозовский решил, что с этим безобразием надо заканчивать, и привел Ингу Сергеевну – высокопрофессиональную няню, у которой были рекомендации чуть ли не на уровне депутатов Госдумы.

– А теперь шарфик повяжем, и все, – пропел ласковый голос няни.

Решив воспользоваться покладистостью Дим Димыча, Надя вышла в коридор.

– Может, еще косыночку сверху? Мороз.

– А у нас под шапочкой косыночка. А сверху это уже лишнее будет, Надежда Ивановна. Вы мне поверьте. Впрочем, если настаиваете, могу и косыночку, и платочек, и шапку-ушанку… Пусть ребенок сварится. – Инга Сергеевна достала из шкафа пуховый платок и стала повязывать его Димке поверх шапки.

При всей своей незаменимости и суперпрофессионализме няня порой бывала просто несносна.

– Да нет, нет, – забрала Надя платок. – Это я так просто…

– Вот именно, что так просто, – назидательно проворчала Инга Сергеевна. – А с ребенком просто нельзя. С ребенком все как раз очень сложно!

«Черт меня дернул ввязаться в ее тонкий воспитательный процесс, – с горечью подумала Надя. – Дожила… Няня в доме командует. Скоро разрешения буду спрашивать к сыну подойти».

– Конечно, конечно, – пробормотала она, целуя Димку-маленького в пухлую щеку. – Идите гулять. Давайте я вам дверь открою.

Она распахнула дверь, и няня вышла с гордо поднятой головой, ведя за руку Дим Димыча, который ковылял рядом в толстом комбинезоне, переваливаясь, как пингвиненок.

Надя уже закрывала дверь, когда няня резко обернулась.

– Кутать ребенка – это же дикость просто! – громко заявила она.

Надя хотела ответить, что дикость – читать ей нотации за ее же деньги, но вдруг подумала – пусть. Пусть читает. Пусть хоть плешь проест, лишь бы Димке хорошо было. Все-таки ему так не хватает бабушки – доброй и любящей, ничего, что немного ворчливой.

Надя подошла к окну и загадала: если Димка-маленький помашет ручкой – значит, Димка-большой ей не изменяет. А если нет…

Димка махал всегда, но вариант «если» существовал все равно – забудет, или няня уведет его не в ту сторону, и он просто не увидит окна.

Нет, вот они. Инга Сергеевна усаживает его в санки, сын оборачивается, но… голову не поднимает, смотрит на пробегающую мимо собаку. Поехали. Все. Забыл. Зачем загадывать такие глупости?!

Надя отвернулась от окна и не увидела, как Дим Димыч ей помахал. Она подумала – если не взять себя в руки, если не занять свою голову чем-нибудь немедленно – она чокнется. От безделья, от ревности, от невозможности включиться в работу со всеми своими талантами и кипучей энергией.

Надя прошлась по квартире, внимательно рассматривая мебель, картины и безделушки на полках. Пожалуй, она займется дизайном гостиной – сколько можно жить в холостяцком минимализме Грозовского. Скучные «римские» шторы она сменит на роскошные яркие портьеры, вместо точечных светильников повесит большую люстру с подвесками, цепочками и десятками маленьких лампочек, на крашеные кремовые стены наклеит обои – тоже яркие, в цветочек, под стать портьерам, чтобы жить веселее было. И мебель обязательно поменяет. Если честно, Надя ненавидела эти два белых кожаных кресла и огромный диван. Они, словно зуд от укуса комара, постоянно напоминали о том, что у Грозовского до нее на этих креслах-диванах протекала бурная личная жизнь.

Она купит нормальную мебель – из мягкого уютного флока, чтобы не прилипать голыми частями тела к холодной противной коже, к которой много кто до нее прилипал…

На диване небрежно валялась рубашка Грозовского.

– Вот, опять где разденется, там и бросает, – вслух проворчала Надя, схватила рубашку и… зачем-то понюхала.

Вернее, она знала, конечно, зачем понюхала, и, как бы ни оправдывалась перед собой, что хотела определить, отправить рубашку в стирку или нет, на самом деле – «вынюхивала» признаки неверности мужа.

Рубашка пахла чужими духами. Для этого даже принюхиваться не стоило – так сильно, так явно она пахла. Пожалуй, ее и в руки необязательно было брать, чтобы учуять Димкину неверность.

Надя, зажав улику в руке, почти пробежала в спальню, к своему трюмо и, открывая многочисленные флакончики, стала сравнивать ароматы с тем, что исходил от рубашки, но – конечно же – ничего похожего…

Она любила терпкие, сладкие, а этот – холодный, с горчинкой.

Слезы хлынули из глаз на рубашку.

Ну вот, все и выяснилось – тупо, примитивно и пошло, как в бульварном романе. Она погрязла в быту, стала неинтересна, и Димка, ее Димка Грозовский, который всегда имел репутацию мачо, плейбоя и писаного красавчика, отрывается на стороне с дерзкими, стильными, длинноногими, свободными девками.

Куда ей, расплывшейся после родов, с непослушной рыжей копной волос, которые не укладывают и не распрямляют никакие средства, куда ей – в тридцать-то с лишним лет…

Надя впилась глазами в свое отражение. Ну, конечно, плюс пять лишних килограммов к прежним десяти лишним, яркие веснушки, которые ничем не выводятся, и морщины… Вокруг глаз, у губ, а если пореветь еще часик, то и на лбу складки залягут.

Надя вытерла слезы и затолкала рубашку в пакет. Ничего, она просто так не сдастся. Не на ту напали.

Через десять минут Надя с уликой в пакете мчалась на своем «Жуке» в «Солнечный ветер».

Грозовский только собрался позвонить Наде, как она влетела в кабинет – разъяренная, в распахнутой настежь куртке…

– Это что?! – сунула она Диме рубашку под нос.

– Рубашка, – пощупал он ткань. – А что тебя так взволновало, матушка?

– Ты понюхай, понюхай рубашку-то!

Не выражая никаких признаков беспокойства, Грозовский послушно понюхал.

– И что? – ледяным тоном поинтересовался он.

– А то, что духами пахнет! Не моими! Не придуривайся! – Надя размахнулась и швырнула трофеем в Диму. Сорочка повисла на Грозовском, закрыв лицо.

Грозовский под ней тяжко вздохнул и достал из стола шикарный флакон с туалетной водой.

– Понюхай. Этим пахнет?

Надя понюхала.

– Этим. Эта стерва, что, тут у тебя поселилась?! – она задохнулась от гнева и огляделась, словно надеялась застукать пассию мужа на месте преступления, но никакого криминала, кроме пепельницы, переполненной окурками, не обнаружила.

– Послушай, – Дима медленно стянул рубашку с лица, – у меня рекламное агентство, а не ветеринарная клиника. А в рекламном агентстве, да будет тебе известно, на каждом шагу встречаются рекламные образцы. Так вот, это, – он угрожающе ткнул пальцем во флакон, – рекламный образец. Мы его, – Грозовский вскочил и проорал во всю силу легких, – рек-ла-ми-руем! Тут все этим воняют! Даже уборщицы!

– Димочка, Димочка, – попятилась к двери Надя. – Димочка, успокойся. Я все поняла…

– Поняла?! – рявкнул Грозовский.

– Да, да, да, рекламным образцом пропахли даже уборщицы…

– Ну и хорошо, – Дима бухнулся в кресло и вытер раскрасневшееся лицо рубашкой. – Нервная ты стала, матушка, сил нет. Нужно тебя на курорт отправить.