– Должно быть, от Виталия Васильевича. Может, это он сам в чашку их положил? Или вы их у него вытащили?

Несчастный директор перестал потирать руки, подошел и взял связку.

– Точно, его ключи, – заключил он убитым голосом. – И брелок его… Кружка пивная, помнится, он его из Германии привез… Вот этот от кабинета, этот от репзала, эти от наружных дверей, а этот…

– Юриваныч, – очень быстро и неубедительно сказала Ляля, – я их никогда в руки не брала, я не знаю, как они там оказались, в этой чашке!..

– Поня-ятно, – протянула Марина Никифорова, и они с Валерией обменялись понимающими взглядами, как две закадычные подружки. – Теперь все поня-ятно…

– Ничего не понятно! – тихим голосом крикнул Юрий Иванович. – Ляля, объясни мне…

– Я не знаю, – пролепетала Ляля Вершинина и затряслась. – Я понятия не имею… честное слово… откуда… у меня кабинет всегда заперт… не всегда, но когда меня нет…

– Денежки, значит, вот как пропали, – будто подытожила Валерия. – Надо же, я и подумать не могла…

Федя Величковский по-собачьи стал на колени и сунул голову в буфет.

– Я не брала денег!

– Да и ключиков тоже не брала, – кивнула Валерия. – И в чашку их не прятала!

– Лера, замолчи, – сквозь зубы процедил Роман Земсков. – Замолчи, и все!

Она усмехнулась. Щеки у нее порозовели.

– Ну, я так понимаю, репетиция отменяется, – сказала она почти весело. – Здесь сейчас начнутся следственные действия, и всем будет не до нас, грешных. Можно идти?..

И поднялась.

Очень хороша, мимоходом подумал Максим Озеров. Ни капли грима, только, пожалуй, еле заметный акцент на глаза. Уместный наряд – узкие джинсы, свободный серый свитер, мягкий шарф. Небрежная прическа, заколотая как будто наспех. По опыту общения с разного рода актрисами, певицами и ведущими он знал, сколько сил, времени и упорства требует такая небрежность.

Валерия Дорожкина к сегодняшней встрече с коллегами подготовилась очень тщательно и с умом.

Дверь распахнулась, и в помещение заглянул Валерий Клюкин, оказавшись с Валерией нос к носу. Она отступила, как будто ей плюнули в лицо.

– Юриваныч, мне в приемной сказали, что вы здесь. Акты подпишите, сейчас машина придет, – не глядя на Валерию, произнес Клюкин.

– Какие акты! Ольга Михайловна, ты мне скажи только, как ключи могли к тебе попасть?!

– Отстаньте от нее, – повысил голос Роман. – Вы же знаете, что она ни при чем!

– Ни при чем, а ключи в чашке, – вздохнула Алина.

– А что? – заинтересовался и обрадовался Клюкин. – Ключи от сейфа нашлись?

Он сунул свои бумаги на полку, подошел и тоже стал смотреть.

Федя Величковский выбрался из буфета и собрался что-то сказать, но Озеров похлопал его по спине, и тот послушно закрыл рот.

– Юрий Иванович, забирайте связку, – распорядился он. – Ольга Михайловна, разливайте чай. Мы продолжаем работу.

– О чем вы говорите, – Валерия покачала головой, сожалея о том, что столичный режиссер так туп, – какая теперь работа…

– Юрий Иванович без нас решит, что делать. У нас свои задачи, послезавтра запись.

Директор проворно спрятал связку в карман, как будто она могла прожечь в столе дыру.

– Ольга Михайловна, пойдемте со мной.

Ляля, ни на кого не глядя, подхватила свою сумку – как арестант, которого ведут в тюрьму, – и вышла следом за директором. За ними, забрав свои акты, вышел Клюкин.

Дверь тихо притворилась.

– Итак, – Максим Озеров отлистал свой экземпляр распечатки на нужное место. – Дамы, может быть, кто-нибудь все-таки нальет нам чаю? Сцена шестидесятая, дьякон и фон Корен на набережной, затем доктор Самойленко. Ваня Есаулов начинает.

– Балаган, – себе под нос сказала Марина Никифорова. – Все равно никто не сможет!..

На нее шикнул пожилой актер с трудной фамилией, игравший доктора Самойленко.

Федя Величковский пристроился у самой двери, и когда Максим в очередной раз поднял глаза, его уже не было – исчез, испарился.

Озеров дотянул репетицию до пяти часов, пересилив артистов, которые думали только о том, что, оказывается, Ляля Вершинина стянула из директорского сейфа деньги и мало ли каких еще наделала дел!.. Он гнул свое, останавливал их, заставлял читать сначала, поправлял, подолгу молчал, когда заканчивались сцены, потом произносил длинные речи, хвалил, ругал, перечитывал за всех, говорил: «Совсем не туда!» И это означало, что нужно перечитывать заново, что интонация выбрана неправильная, акценты расставлены не так и вообще все наперекосяк, или говорил: «Правильное направление», и из этого следовало, что все неплохо, но нужно повторить еще раз. Или два, или три…

К тому моменту, когда он их отпустил, все устали так, что не могли говорить – в прямом смысле слова языки заплетались.

Озеров, оставшись в кабинете один, выключил электричество, подошел к окну, за которым сумерки уже почти перетекли в ночь, потер глаза. В кабинете было темно, приятно, и только из коридора на старинный паркет падал желтый свет. Эта желтизна раздражала, казалось, что именно от нее болит голова и сохнет во рту. Максим взял со стола чайник и попил из носика.

…Что за странные и необъяснимые события здесь происходят?!

– Что скажете, Максим Викторович?..

– Заходи, Федя.

Сзади произошло какое-то движение, и раздражающая желтизна слилась в узкий ручеек, а потом совсем исчезла. Очевидно, Величковский закрыл за собой дверь.

– Ляля в кабинете Юриваныча, – сообщил Федя. – Она его уговаривает, что нужно поехать в ментовку и сдать ключи. Как ценный вещдок. Он ни в какую. Он говорит, что не хочет втягивать ее в историю.

– То есть она настаивает на огласке и обращении в полицию, а он ее покрывает.

– Какая огласка, господин режиссер?! Весь театр уже в курсе. К вечеру в курсе будет весь город! Там еще чай есть?

Озеров пожал плечами. Федя подошел и тоже побулькал немного из носика.

– Моя мамаша всегда нам с папашей выговоры делает, когда мы так из чайника лакаем, – выпалил он и утер губы. – Холодный, а жжется что-то.

– Там имбирь.

– Слушайте, неужели вы верите, что эта малахольная Ольга Михайловна сперла из директорского сейфа деньги?!

– Я не знаю, кто спер деньги, но вчера в этом буфете никакой связки не было. И это я знаю точно.

Федя помолчал, потом выдохнул страстно:

– Откуда?!

– Я вчера заглядывал в буфет. Створка открылась, я присел и заглянул, а потом ее закрыл. Там в ряд стояли четыре чашки, а сзади блюдца. Чашки были абсолютно пустые. Это точно.

– То есть…

– Подожди, не перебивай. Мы вместе отсюда вышли, она на моих глазах заперла дверь. Утром мы пришли к директору и застали у него Лялю. Если ты помнишь, еще решали, где будем читать – в репетиционном зале или здесь. Пришли сюда, она при нас отпирала дверь. Какой вывод из этого мы делаем?

– Какой?

– Связку подложили или вчера поздно вечером, или сегодня утром.

– Кто подложил?

– Федь, ну что ты как маленький? Откуда я знаю?

– Это явная подстава, – заключил Федя Величковский, и Максим кивнул.

Помолчали.

– Выходит, прав Юриваныч, что не хочет везти ключи ментам. Кто там станет доискиваться, как связка попала в буфет!.. Они сделают линейный вывод – раз ключи нашлись у Вершининой, значит, она их утащила у Верховенцева.

– Выходит, – подхватил Федя, – Юриваныч знает, что никаких ключей Ляля не таскала. Откуда он знает?

– Возможно, он ей верит.

– Или знает, кто утащил, и уверен, что это не она.

– Или так, – согласился Озеров.

– Между прочим, у Екклезиаста сказано, – начал Величковский: – «Кто любит серебро, тот не насытится серебром». Это я к тому, что мало того, что серебро украдено, еще и человек убит. Тот, кто подставляет Лялю, хочет свалить на нее убийство тоже?

– Убить мог один человек, а украсть совершенно другой.

– А третий разгромил костюмерную?.. Что-то их до фига получается, Максим Викторович!

– Надо поговорить с Лялей, вот что, – решил Максим. – Пошли, Федя. Или нет, ты лучше сиди здесь и сторожи, а то ей еще чего-нибудь подбросят.

– Пузырь с ядом? – предположил Федя безмятежно.

– А я ее найду.

– Не хочу я сторожить!

– Придется.

Сторожить не пришлось. Дверь распахнулась, вспыхнул свет, Максим зажмурился, и Ляля Вершинина протянула убитым голосом:

– А, это вы…

– Это мы, – жизнерадостно отозвался Федя. – Ольга Михайловна, хотите холодного чаю?

– Мне домой нужно, – не обращая внимания на него, сказала Ляля.

– Мы сейчас уйдем. Мы просто вас ждали.

– Спасибо, что продержали народ так долго, Максим Викторович, – продолжала Ляля. – Если бы сразу отпустили, пропала бы я.

Озеров собрал со стола свой экземпляр «Дуэли» и кое-как затолкал в папку.

– Как к вам в буфет попала связка ключей Верховенцева? – спросил он.

Она пожала плечами.

– На ней есть ключ от директорского сейфа?

Ляля кивнула.

– Точно есть?

– Юриваныч так сказал. Он мне даже его показал!.. Вот, говорит, ключ от сейфа. Их всего два и есть, у него самого и у Виталия Васильевича на связке.

– Что он решил? Отвезти связку следователю?

Ляля аккуратно составляла чашки на маленький столик, где были самовар и сахарница, и ответила, только когда поставила последнюю:

– Я не знаю. Он считает, что эта связка только еще больше запутает дело. Он не хочет никакого лишнего шума и очень жалеет… наш театр.

Федя на заднем плане слегка фыркнул. Ляля не обратила внимания.

Она подошла к полке, порылась и вдруг забеспокоилась:

– Вот здесь… я положила бумаги. Днем, когда чай стали накрывать. Вы не видели?

Озеров и Величковский переглянулись. Они не видели.

– Но как же так, там три листка исписанных! Кто мог их забрать?

– Никто не мог, – сказал Федя. – Кому они нужны? А что в них? План работы на следующий квартал?

Ляля копалась в бумагах.

– Нету, – убитым голосом сказала она наконец. – Куда они делись? Это очень личные записи!..

Максим вздохнул. Она его раздражала.

– Посмотрите в сумке, в столе. К директору вы их точно не брали?

Ляля потрясла головой и огляделась по сторонам.

– Найдутся, – сказал Озеров с нажимом. – Не сегодня, так завтра. Пойдемте?..

В пустом коридоре Максим спросил негромко:

– А нижний замок работает?

Ляля посмотрела на свою дверь, словно пытаясь определить, есть ли в ней нижний замок.

– Нет, наверное. Я никогда его не закрываю, и ключа от него нет.

Озеров покрутил медную ручку, слегка заляпанную краской, – видно, попала, когда красили дверь или стены. Ручка с трудом поддавалась, и язычок замка высовывался и исчезал, как будто дразнился.

– Что вы хотите сделать, шеф? – заинтересовался Федя.

Максим победил наконец замок и с силой захлопнул дверь.

– Да что вы?! – сказала Ляля устало. – Зачем? Как я завтра открою? Я же вам говорю – от этого замка и ключа-то нет.

– Вызовем слесаря и откроем.

– Вы опасаетесь продолжения диверсий? – осведомился Федя Величковский. – Вряд ли они последуют! В одну воронку, как известно, бомба дважды не попадает.

– Береженого бог бережет.

Втроем они спустились по лестнице, и Ляля расписалась в толстом журнале, лежавшем на конторке перед вахтером.

В узкой нише приваленные один к другому стояли похоронные венки.

– Похороны перенесли, – сообщила Ляля, когда они оказались на улице. – Теперь только когда следствие разрешит выдать тело, а когда оно разрешит, никто не знает.

– Мы вас подвезем, – предложил Озеров.

Ляля замотала было головой, но тут из сумерек окликнули:

– Извините, пожалуйста! – и появилась Василиса. Курточка на ней была совсем мокрой от снега, видимо, она долго ждала. – Федя, можно с вами поговорить? – Она сглотнула и выпалила: – Наедине!

Величковский так удивился, что все заметили это удивление, и Василиса заметила тоже.

– Недолго, – упавшим голосом добавила она. – Это… по делу.

– Ну, конечно! – воскликнул Федя, которому стало неловко. – Конечно, можно! Максим Викторович, пардон, я отозван по делу, буду позже!

Он выставил руку калачиком, чтобы Василиса взяла его под локоть, она не взяла, и они пошли вдоль стены театра – очень высокий Федя и сгорбленная Василиса в мокрой куртке.

Озеров и Ляля проводили их глазами.

– Хорошая девочка, – сказала Ляля зачем-то. – Старательная, и театр очень любит. Бабушка у нее болеет, а денег на операцию нет.

– Денег? – переспросил Максим машинально.

– Да, дорогая операция. Ждут квоту или что-то такое, я не вникала, так по слухам…

…У хорошей девочки Василисы нет денег на дорогую операцию, а у директора в сейфе их полно. Может, это важно? Может, об этом нужно подумать?..

…И зачем ей понадобился мой Федька? Да еще… секретно! Она его едва знает! Романтический интерес или что-то другое?..

– Я вас все-таки подвезу, – чтобы отделаться от этих мыслей, Максим заговорил громко и уверенно: – Снег валит! У вас часто бывают такие метели?

Ляля пожала плечами. Ей не хотелось ехать с посторонним человеком, вести с ним пустые разговоры, еще – не дай бог! – сочувствие принимать!.. Или, наоборот, думать, что он ее подозревает – ведь ключи-то у нее в буфете нашлись! Но сопротивляться не было сил. Ей ничего не хотелось.

…Не хочу!

Видимо, она произнесла это вслух, потому что столичный режиссер громко ответил, что это все ерунда, и распахнул перед ней дверь высокой машины.

Ляля неловко забралась внутрь.

В салоне было тепло и хорошо пахло. Сразу стало понятно, что здесь – мужской мир. Между креслами втиснуты здоровые замшевые перчатки с немного вытертым мехом, в решетку отопителя лобового стекла засунуты дужками две пары темных очков, явно мужских, приемник настроен на радио «Максимум», сразу грянувшее рок, как только Озеров запустил двигатель, на заднем сиденье навалены растрепанные журналы, а сверху брошена карта области, потертая на сгибах. На полу позади кресла громоздились серые поношенные валенки – зачем они там?..

Почему-то эти самые валенки вдруг добавили Ляле оптимизма, как будто она в незнакомой толпе разглядела приветливое и милое лицо.

Максим вырулил со стоянки и потихоньку покатил вниз, под горку. В таком снегу ездить по горам ему было непривычно, даже немного страшно.

– Красивый у вас город, – сказал он, думая о снеговой каше под колесами, – весь на холмах.

– Красивый, – согласилась Ляля. – На следующем светофоре направо и под мост. А там близко.

Максим медленно и аккуратно повернул. Так медленно и аккуратно, что сзади ему посигналили нетерпеливые местные водители.

– Ляля, – начал Максим, – а вот по-честному: вы не знаете, кто отравил Верховенцева, украл деньги и хочет свалить все на вас?

– Нет, не знаю, – сразу же, без раздумий отозвалась она. И добавила: – Вы меня не спрашивайте ни о чем, Максим Викторович. Мне сейчас… не до этого.

Озеров перестроился в правый ряд и еще сбавил скорость.

– Как же? – спросил он, помолчав. – Нет, вы не подумайте, что я из праздного любопытства… Но даже мне трудно… отстраниться! У вас в театре убили главного режиссера, с которым, как я понимаю, вы проработали много лет. Пропали деньги, большие. Вы каким-то образом во все это замешаны, и вам… дела нет?!

– Вы ничего не знаете.

– Чего я не знаю?

– Я, наверное, уйду из театра.

– Как?! – поразился Максим Викторович. – И вы?! Ваша звезда Роман Земсков тоже директора пугал, что уходит!

Ляля Вершинина потрогала перчатки, втиснутые между креслами. Они были мягкие, приятные на ощупь.

– Я его на самом деле люблю, – сказала она Максиму. – Я раньше думала, что так бывает только в книгах. Ну, в литературе!.. Я большой специалист по литературе. А оказалось, нет, не только. Вот вы! Вы кого-нибудь любите?

– Люблю, – быстро ответил Максим.

– Именно так, как положено? Как в книжках написано? Правильно?

– Я не знаю, как правильно.

– И я раньше не знала, а теперь знаю, – сообщила Ляля и улыбнулась.

Говорить с малознакомым человеком о любви ей было легко и приятно. Вот так бы ехать еще десять лет под снегом и говорить о любви. А через десять лет остановиться, выйти, оглядеться, понять, что зима миновала, лето в разгаре, и перед глазами до самого горизонта простирается подсолнуховое поле, и так, оказывается, прекрасно жить, когда подсолнуховое поле до горизонта, и небо синее, горячее, и пахнет землей и разогретым асфальтом, и где-то там, над полем – жаворонки.

Всего-то и нужно – десять лет говорить о любви.

– Все как-то сразу навалилось, – продолжала она, возвращаясь со своего подсолнухового поля в темноту чужой машины. – В другое время я бы, наверное, тоже была озабочена, бегала к Юриванычу, всякие версии придумывала бы. А сейчас… мне все равно.

– Почему?

– Господи, я же вам объясняю! Из-за любви! Я его люблю, именно так, как надо, правильно! А он мне сказал, что никогда так не любил.

– Кто, директор? – помолчав, осведомился Максим.

– Да при чем здесь директор!

– А кто, выходит, не любил?

– Ромка, – ответила Ляля и улыбнулась. – Вы же не знаете!.. И никто не знает. Он сказал, что уходит от меня, и ушел. И еще сказал, что никогда не любил так, как надо! А я думала вот уже два… или сколько… два дня, и поняла, что я-то как раз его люблю по-настоящему. И буду любить всегда, – добавила она твердо, как будто Озеров собирался оспаривать ее право всегда любить Ромку, надо понимать, артиста Земскова.

…И что нужно говорить? Что-то спрашивать? Как-то утешать?