Тем не менее я согласилась – главным образом потому, что этот человек сумел внушить мне доверие. У него было хмурое, недовольное лицо человека, которого заботил только собственный успех, а я как таковая, как актриса и как женщина, – совершенно его не интересовала.

– Ладно, – сказала я. – Надеюсь, это не займет много времени.

Это заняло все мое свободное время, даром что фотограф приехал в пансионат тоже отдыхать. Он выписал осветителя, декорации, какие-то невероятные костюмы, и я, совершенно забыв о своих планах спокойно отдохнуть, позировала этому жестокому честолюбивому человеку. Я прониклась к нему совершенным доверием – ибо он быстро дал мне почувствовать, что ничего, кроме собственной славы и удачного фото, его совершенно не интересует, позволила наряжать и гримировать себя, снимать в самых невероятных позах и костюмах. В простонародном костюме я сидела на тающем мартовском снегу, а позади меня бродили коровы; я наблюдала вскрывшийся на реке лед; я искала подснежники в пробуждающемся после зимней спячки лесу; полуобнаженная, в каких-то невероятно пестрых, полупрозрачных лохмотьях я валялась на огромном поваленном дубе, содрогаясь от холода, мучаясь от нестерпимо яркого весеннего солнца... Словом, я позволила увлечь себя в самый настоящий ад и даже не заметила, как полностью подчинилась воле раздраженного невеселого человека, который ради удачного фото был готов продать душу дьяволу.

– Кажется, кое-что удалось, – сказал он мне на прощание, крепко пожимая руку.

– А как я об этом узнаю? – утомленно спросила я.

– Постараюсь поставить вас в известность...

Физически не отдохнув, но зато испытывая необъяснимое моральное удовлетворение, я вернулась в Москву, где меня тут же запрягли в очередную постмодернистскую бодягу, на этот раз названную современным детективом.

Через две недели на мое имя пришел большой конверт. Я разорвала коричневую вощеную бумагу, и на стол передо мной упал апрельский номер «Поселянки». На обложке была я...

Наверное, мой фотограф выбрал из сотни снимков, которые сделал со мной, самый лучший. Но сначала я не поняла этого, в первый момент мне показалось, что я снова попала во времена своей ранней юности, периода безнадежной любви к Сержу Мельникову – когда я подходила к зеркалу и видела круглое конопатое личико, которое не могла улучшить даже самая дорогая косметика.

...На поваленном черном мокром дереве сидела измученная девка – в старом, выцветшем деревенском платье и подозрительного цвета кургузом переднике. На вытянутых вперед ногах с круглыми икрами немыслимые чоботы (кажется, именно так называлась эта уродливая обувь). И ноги, и чоботы, и подол – забрызганы жирной весенней грязью, мрачное конопатое лицо обращено к солнцу, ресницы и брови – выгоревшие, белесые, даже как будто седые, а глаза – невероятно желтого, зловещего, языческого цвета – смотрят прямо на солнце, словно соревнуясь с ним в блеске. И такая мрачная, торжествующая, я бы даже сказала – утробная, сила исходила от этой картины, что у меня даже мурашки по спине побежали...

Я уже говорила о том, что не любила весны, никогда не ассоциировала себя с этим временем года, мне бесконечна мила и приятна была зима, которая полностью соответствовала моему характеру. Но, держа в руках журнал, в первый раз я задумалась о том, что фотограф, возможно, был в чем-то прав, когда увидел меня в образе пробуждающейся природы, конопатой, хмурой, животно-чувственной.

Я отложила журнал в сторону и с тоской предалась воспоминаниям о прошлом. «А ведь я никого не любила, – призналась я сама себе. – Никого, кроме того мажорного мальчика с русыми волосами, который был без ума от Шурочки Пинелли...» Где он сейчас, где она? Наверное, они уже сто лет как женаты и уже надоели друг другу со своей романтической любовью... Злость разбирала меня от того, что Серж, юноша, в общем-то, со вкусом, не мог разглядеть тогда во мне той особенной силы, которую опытный старый фотограф увидел сразу и которую вынес на обложку журнала – как эталон ранней весны...

Фотография в «Поселянке» преподнесла мне неожиданный сюрприз. Меня вдруг стали узнавать на улицах, хотя нечто подобное случалось и раньше, пусть не столь часто. Не только театральная публика, но и добродушные тетеньки и стильные молодицы – читатели женских журналов – подходили ко мне на улице и просили автограф. А главное – на меня посыпались письменные и устные предложения руки и сердца от сильной половины человечества.

Я смутно догадывалась, с чем это связано, – слишком уж чувственен был мой образ на обложке журнала. Что, как мне кажется, не вполне соответствовало действительности. Мне звонили, меня ловили на улице какие-то озабоченные субъекты, предлагая то руку и сердце, то простенько, но со вкусом – обещание волшебной ночи, то прочую дребедень, от которой нормальную женщину тошнит.

Режиссер меня обругал. Сказал, что он не давал мне разрешения сниматься во всяких там женских журналах, что ему не нравится такая трактовка моего образа, но тем не менее стал ко мне внимательнее приглядываться...

Через месяц-другой поток обожателей значительно уменьшился. Ко мне перестали наконец подбегать на улице и просить автограф, и только иногда я слышала за спиной: «Глядите! Кажется, известная актриса прошла...»

Как-то однажды я осмелилась одеться в очень открытое коротенькое платье – как раз для такой невыносимо жаркой погоды, какая обрушилась на Москву.

...Я давно уже не комплексовала по поводу своей внешности, но надеть подобное платье – на тоненьких бретельках, когда обнажены плечи, грудь, руки и ноги до середины бедра, – было для меня подвигом. Поскольку все вышеперечисленные открытые на всеобщее обозрение части тела были сплошь покрыты веснушками. Мои веснушки не отбеливал ни один импортный крем, они слегка бледнели на несколько дней, а потом наливались прежним ярким светом, особенно в такую погоду, когда солнце жарило немилосердно...

Итак, я почувствовала себя настолько уверенной, что оделась в это легкое золотисто-коричневое платьице, в тон моим бесчисленным веснушкам, и вышла в город. Клянусь, во всей Москве нельзя было найти второй похожей на меня женщины!

На меня оглядывались с изумленными улыбками, дети показывали пальцами... Какой-то турист, похоже – японец или кореец, долго шел за мной следом, снимая меня на видеокамеру, кланяясь и лопоча что-то восторженное, потом отстал, затерявшись в шумной толпе, которая бурлила на Манежной.

Я шла на свидание...

Я шла на свидание с человеком, которого еще в глаза не видела. Я даже не знала его имени. Встреча с незнакомцем была чистым безумием – он написал мне письмо, узнав адрес в редакции того журнала, где была напечатана моя фотография. На подобные призывы я вообще-то не откликалась. С поклонниками расправлялась очень лихо: письма рвала, телефонные трубки бросала, особо нахальным, пристававшим на улице, при случае могла заехать и по физиономии – рука у меня была тяжелой, безжалостной, я не испытывала страха перед тем, что зарвавшийся поклонник может дать и сдачи. Словом – голову не теряла.

Но это письмо я не могла оставить без ответа. Едва прочитав первые строчки, я поняла, что должна встретиться с человеком, его написавшим. Спустя несколько лет после безнадежной юношеской любви я ощутила, что нечто подобное ждет меня рядом с ним. Я почувствовала, что вновь готова влюбиться, влюбиться по-настоящему... Два своих предыдущих брака я не считала – это были союзы, заключенные совсем по иным причинам, нежели страсть. Я была очень благодарна и признательна своим бывшим мужьям, но настоящей любви я к ним никогда не испытывала. И вот теперь наконец нечто похожее на настоящую страсть вновь привиделось мне. Как в юности.

В маленькой сумочке-кошельке лежало письмо, и я, пока шла, с невольной улыбкой вспоминала строчки из него.

«...Маленький праздник, которого не ждешь. Я увидел Ваше лицо и купил журнал, хотя для меня было странным покупать женский журнал, тем более ради фотографии на обложке...

...Напомнил мне один рассказ, прочитанный в юности, кажется, писателя Ивана Бунина. Я точно помню – он назывался «Солнечный удар». Нечто подобное испытал и я – словно солнце обрушилось на мою голову, ослепило, оглушило, заставило забыть обо всем прочем. Теперь для меня нет ничего в мире, кроме Вас.

Красивые слова говорятся легко и быстро забываются, но если б Вы знали, сколько мук доставило мне это письмо... Я изорвал тонну бумаги, прежде чем смог написать эти строчки... Я хочу сделать Вам подарок, вернее, должен это сделать, ибо подарок не совсем обычный – его зовут Луи, он светло-рыжего, почти розового, персикового окраса, с круглыми желтыми глазами, которые позволяют говорить о некоей мистической связи между ним и Вами, чрезвычайно любознателен и добр...»

Битых две страницы незнакомец расписывал достоинства этого Луи и то, что существо должно принадлежать мне, и только мне, пока я наконец не вычитала, что Луи – котенок. Забавно – мне хотели подарить котенка! Это было очень не похоже на то, что предлагали другие – золото, бриллианты, кругосветные круизы, словом, всю ту ерунду, в которую не веришь, понимая, что за всем стоит одно-единственное желание – трахнуть тебя. Грубое слово, но, надеюсь, оно будет последним на этих страницах.

В конце своего объемного послания незнакомец приписал, что будет ждать меня в такой-то день в таком-то часу возле фонтана с конями на Манежной площади. «...Если Вы не придете, я буду знать, что послание мое оказалось никчемным, а подарок – ненужным. Я больше никогда не побеспокою Вас, позволив себе только одно – оставлю у себя Вашу фотографию...» – и так далее в таком же духе. Подписаться, как я уже говорила, незнакомец забыл. Или не захотел.

Это было очень милое послание, и я не могла не откликнуться. Кроме того, взыграло врожденное любопытство – до смерти вдруг захотелось увидеть его автора. Если он такой, каким вырисовывается между строчек его образ, то он, должно быть, милый, немного сентиментальный молодой человек... Правда, в дальнем уголке моего мозга прятался другой вариант – старый уродливый сластолюбец, который просто умеет хорошо писать. Но о плохом я никогда не любила думать заранее.

В центре шумная толпа подхватила меня, завертела – это было место, куда люди пришли не только посмотреть площадь с огромным подземным городом, но, что не менее важно, и себя показать. Я сразу почувствовала себя чуть ли не рядовой, самой обычной гуляющей, потому что вокруг дефилировали такие красотки, такие странные, невероятно одетые личности... Словно в каком-нибудь Нью-Йорке, где молодежь одержима желанием выпендриться.

Не без замирания сердца я пробралась сквозь пеструю толпу к фонтану. Летели брызги, щелкали фотоаппараты, звучала иностранная речь... Растерявшись, я огляделась – как среди толпы увидеть своего незнакомца, как угадать его? У меня была надежда, что он сам узнает меня, и я уже было приготовилась спокойно ждать того момента, когда он подойдет ко мне, но... Я вдруг случайно выхватила его взглядом из толпы.

Это был точно он – среднего роста молодой человек в светлом летнем костюме, с тщательно уложенными короткими темными волосами. Так тщательно могли причесать и замазать гелем волосы только в парикмахерской. Что это именно тот, кто написал мне письмо, можно было не сомневаться. В руках он держал маленькую клетку, в которой обычно переносят животных, и в клетке кто-то был...

Молодой человек вздрогнул, встретившись со мной взглядом. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга.

Нас разделяло довольно большое расстояние, но мне не хотелось первой делать шаг навстречу, и я соображала, стоит ли вообще знакомиться с этим любителем животных, потому что какое-то непонятное разочарование охватило вдруг меня. Чего я ждала – не знаю. Не в моем возрасте и не с моим опытом двух развалившихся браков искать неземную страсть, но какой-то смутный образ постоянно витал у меня в голове, образ, сильно смахивающий на мою первую любовь... Он же медлил, потому что непонятная робость сковала его – он бледнел и краснел, даже раз облизнул пересохшие губы. Потом наконец решился. И подошел.

– Это вы? – спросил он. Голос у него был довольно приятный – мягкий, чуть хрипловатый.

– Наверное... – Я улыбнулась и решила: если через пятнадцать минут мне не станет интереснее, уйду.

– Дмитрий, – представился он. – Это я вам написал письмо.

– И забыли поставить свое имя, – упрекнула я. – Как вы нашли мой адрес?

– Случайно. У меня есть знакомый, который знаком с Генри Игоревичем.

Генри Игоревичем звали того фотографа из пансионата.

– Таня, вы только не подумайте ничего такого...

– Да я пока ничего и не думаю.

– ...но я действительно решил встретиться с вами не только потому, что мне очень понравился ваш портрет в журнале.

– Хотите подарить зверюшку? Это кто там, в клетке, – Луи?

– Да. – Он вздохнул облегченно.

Молодой человек открыл крышку и достал крошечного котенка, кажется, довольно породистого, судя по его курносой персидской мордашке. Впрочем, я не особенно разбиралась... Луи был действительно удивительным: правда, с огромными желтыми глазами и очень интересной расцветки – какого-то розоватого оттенка. Я прижала к себе теплый пушистый комочек, который пискнул у меня в руках возмущенно, и сказала не раздумывая:

– Беру.

– Может быть, где-нибудь посидим, поболтаем? – спросил окрыленный Дмитрий. – Выпьем чего-нибудь прохладительного...

Луи мы засунули обратно в его домик, тут же, в Александровском саду, нашли летнее кафе. Мой новый знакомый заказал мне сока, себе – разливного пива. Он все еще немного стеснялся и, судя по всему, был из числа тех мужчин, которые любой одежде предпочитают деловой костюм и галстук – несколько раз он прикасался к воротнику рубашки, словно ослабляя невидимый узел, и, наверное, если б не жаркий день и неофициальная встреча, явился бы на это свидание при полном параде.

«Какой-нибудь клерк или из начальства среднего звена, – подумала я, постепенно проникаясь к своему спутнику доверием. – Довольно мил...»

– Луи достался мне случайно, – между тем рассказывал Дмитрий. – Но, к сожалению, я не могу оставить его дома, у моей мамы – астма.

– И вы решили отдать его девушке с обложки журнала?

– Танита, – вдруг произнес он очень серьезно. – Котенок – только предлог. Я до безумия хотел увидеть вас.

– И что, оправдала я ваши надежды? – подколола его я.

Он поставил кружку с пивом на стол и вдруг улыбнулся так мягко, ласково, что мне даже немного совестно за него стало – нельзя же так явно выказывать свои чувства! – и пылко признался:

– В жизни вы еще лучше.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила я.

– Фотография, как и любое другое искусство, меняет реальность. Я, если честно, ожидал увидеть совсем иную девушку – холодноватую, мрачную... нечто мистическое, завораживающее... Я хотел и боялся вас увидеть. Но, к счастью, вы улыбаетесь, вы вполне городская, светская девушка...

– Однако! – развеселилась я. – Ну и характеристику вы мне дали. Вообще-то я и сама еще не разобралась, какая я на самом деле.

– Зато веснушки у вас настоящие.

– Что?

– Я говорю – натуральные у вас веснушки, а то сейчас с помощью всяких компьютерных технологий можно что угодно пририсовать. Вы чудо, Танита.

– О господи! – вздохнула я. Похоже, он не наврал, когда написал в своем письме, что с ним сделалось нечто вроде солнечного удара... – Называйте меня просто Таней.

...Митя звонил мне каждый день – сначала под предлогом того, что его очень заботит его бывший подопечный, потом о котенке он забыл и уже не скрывал, что его интересую только я. Иногда мы с ним встречались – гуляли в пригородных парках, сидели в кафе, ходили на какие-то выставки. Он являлся на все спектакли с моим участием, каждый раз даря мне по букету. Он не прятал своей влюбленности, но только на третью встречу позволил себе поцеловать меня – да и то в ответ на его нежности я пренебрежительно фыркнула и заявила, что меня не очень-то интересуют подобные вещи. С нежностями он отстал, но я очень хорошо видела, как его буквально трясет от желания обладать мной. Нечто подобное происходило между мной и первым моим мужем, только не так романтично и намного прозаичнее и грубее, поэтому я не торопилась отвечать на Митину любовь – опасалась, что все может закончиться так же плачевно.

Он познакомил меня со своей мамой, тем самым намекнув, что у него все очень даже серьезно. Но, похоже, сделал это зря – его мама была довольно милой женщиной – почтенная пожилая дама старой закалки, – однако именно это и было проблемой. Она чуть не упала, когда я появилась в ее доме – в прозрачном крепдешиновом сарафане, в буйных кудрях и сплошь покрытая веснушками. Да еще Митя с гордостью заявил, что я актриса. Она старалась не подать виду, но я сразу поняла, что показалась ей безобразной и вульгарной. Порочной. Развращенной лицедейством. Целый вечер мы вели очень нудную беседу, обсуждая смесь политических и культурных тем, – Митя из кожи вон лез, чтобы показать, какая я умная и положительная, но, по-моему, бесполезно. Под конец вечера, когда Митя удалился на несколько минут, старая дама все-таки не выдержала и спросила с детским любопытством и ужасом:

– Танечка, у вас такие интересные глаза... Это ваш естественный цвет или вы пользуетесь специальными линзами? Я слышала, в актерской среде такое очень популярно...

– Естественный.

– О боже, как интересно... – Она была совершенно шокирована. Наверное, я представлялась ей чем-то вроде мутанта, игры природы.

Вечером Митя пошел меня провожать и в первый раз был допущен лицезреть мое жилище. Дорогой я не показывала вида, что сержусь – я, в общем-то, и не сердилась, – поэтому настроение у него было приподнятое, он страшно радовался, что я наконец-то позвала его к себе. Но не тут-то было...

Я не дала ему полюбоваться результатами моего последнего ремонта – еще с порога я закатила скандал.

– Какого черта!.. – сказала я, бросая свою сумочку прямо на пол. – Какого черта надо было делать из меня Юлию Пастрану!

– Что? – вытаращил он глаза.

– «Ах, Танечка так много читает...» – передразнила я его. – Вот и расхлебывай теперь. Юлия Пастрана была бородатой женщиной, которую показывали публике за деньги.

– Не понимаю... – Митя был совершенно растерян.

– Твоя мама смотрела на меня как на чудовище. Ты – ее сын, ты знаешь ее вкусы... Зачем же нужно было подвергать меня унижению, знакомить меня с ней?!

– Какие глупости, тебе показалось!

Я выкрикивала еще какие-то обвинения – бедный Митя уже не знал, что со мной делать, – как вдруг неожиданно успокоилась и засмеялась, совсем уж запутав его.

– Прости, – сказала я. – Это все детские комплексы и обиды. Я, наверное, не права. Наверное, мне все показалось.

– Ну да, я говорю – тебе все показалось... – Он взял меня за руку, но я тут же вырвала ее.

– Идем, выпьем-ка еще чаю. Знаешь, в детстве я была очень некрасивым ребенком, меня даже дразнили.

– Не может быть! – искренне ответил он. – Некрасивых в театральное не берут.

– Хочешь, я детские фотографии покажу?

– Хочу...