Ага. Именно А́га – от жабы-аги. Отец дразнил дочь то Агушей, то жабой-агой – существовала в природе такая лягушка…

– Да, папа.

От отца пахло мужскими духами. Серебристо-перламутровые пряди седых волос, нежнейшее, матовое мерцание ткани его костюма, свечение отполированной кожи дорогих ботинок… Бриллиантовые сполохи запонок… Отец был весь словно столб света. Он тихонько напевал что-то себе под нос. А если напевал – значит, уже был в прекрасном настроении. Удивительно, как легко Борис Николаевич отстранялся от всего плохого, грустного! Агния так не могла – она днями и неделями переживала насчет какой-нибудь мелочи, и переживания эти, словно ржавчина, разъедали ее душу…

– Куда вы идете с Полиной?

– На мюзикл.

– Да? – обрадовалась непонятно чему Агния.

– Да уж не на твой любимый, не надейся… Твой у меня – уже вот где! – Отец провел ребром ладони по горлу. – Плечи почисть.

Агния аккуратно, специальной щеткой, прошлась по костюму – ни одной соринки, ни одной пылинки.

– Благодарю.

Агния вышла из гостиной. Снова взялась за швабру.

Отец говорил по мобильному:

– Алло, Полина… Ты как? Да, уже выхожу, через полчаса заеду. Послушай, у меня к тебе просьба – ты своей матери намекни, что мы…

Отец вдруг замолк. Оглянулся, увидел Агнию. И, не меняя выражения лица, захлопнул дверь в гостиную.

Не то чтобы этот жест обидел Агнию. Но… Она вдруг поняла, что отцу было совершенно безразлично то, что она думает, чувствует сейчас, после происшествия в метро. Конечно, отец по-своему любил дочь, переживал за нее (вон чуть в милицию ее не потащил, заявление писать, Эдуарда Орехова даже призвал для помощи). Но Борису Николаевичу и в голову не пришло ее пожалеть. Сказать какие-то добрые слова…

«Хотя это все глупости, – мрачно подумала Агния. – Он мужчина. Он не обязан сюсюкаться. Вот если бы была жива мама…»

Агния, убравшись, ушла к себе в комнату.

…Мама умерла восемнадцать лет назад, когда Агнии, соответственно, едва исполнилось шестнадцать. Это случилось внезапно – раз, и все… Сердце.

Самым горьким было то, что Агния в этот момент находилась в летнем лагере под Геленджиком и ничего не знала. Агнии не позвонили, не вызвали в Москву телеграммой – ничего… Она вернулась в конце августа – веселая, загорелая, с чемоданом, набитым галькой, ракушками и дешевыми сувенирами, – открыла дверь в квартиру и…

Из гостиной вышел отец:

– Агния, мужайся. Мамы нет.

– Как – нет? А где она?

– Она умерла.

Агния тогда так и рухнула возле дверей. Отец говорил и говорил… Не сразу Агния поняла, что мама умерла уже довольно давно, три недели назад. Маму схоронили, дочери ничего не сообщили.

– Но почему?! Я бы… я бы с ней простилась! – растерянно пробормотала тогда Агния (даже в страшном горе она не могла в открытую спорить с отцом).

– А смысл? Что, это бы вернуло маму к жизни? – жестко возразил отец. – Тебе стало бы легче от этого прощания? А мне каково? Я и так тут весь на нервах, тебя еще утешать! А так лишних три недели покоя… Я тебе три недели нормальной жизни подарил! Господи, как ты не понимаешь… Ты маму мертвой не видела, ты весь этот тягомотный кошмар с похоронами не знала! Ты мне спасибо должна сказать!

В словах отца имелась своя логика. А и правда – выдержала бы она, Агния, все эти испытания, если бы была тут?

С тех самых пор Агния автоматически стала хозяйкой дома – на нее перешли все домашние обязанности мамы. Ну не мог же, в самом деле, отец заниматься бытовыми проблемами?

Несколько раз нанимали приходящую домработницу, но чужого человека ни отец, ни Агния не могли вынести. Агния тушевалась, а отец гневался – его раздражали «тупые клуши». Так и договорились в конце концов – дом будет на Агнии.

Новую жену Борис Николаевич так и не привел. Были, конечно, пассии, и много – но все ненадолго.

Последний год отец встречался с Полиной – девушкой, на пять лет младше Агнии.

Знакомых это не удивляло – отец был настолько моложав, жив, блистателен, что было бы странно, если бы он выбрал себе в подруги какую-то замшелую тетку. Ну а что касается Агнии…

Агния отца не осуждала. Да, немного неприятно, что мачеха моложе падчерицы… Но кого это сейчас волнует? Все свободны, все можно. Условностей нет. Агния – не ханжа. Пусть отец живет, как хочет.

– Агуша, я ушел, – крикнул из коридора отец. – Пока! Буду поздно. А может, и вовсе не буду… Да, ты на работу завтра не ходи. Можешь дома отдохнуть денек.

Хлопнула дверь.

Агния посидела еще немного в кресле, потом протянула руку к пульту. Вспыхнул экран телевизора. Еще несколько раз пощелкала кнопками, и на широком плазменном экране появилась знакомая картинка (диск из DVD-проигрывателя Агния практически не вынимала). Итак, ее любимое кино. Ее мюзикл.

На темном фоне замерцала свеча.

Каждый раз, когда Агния видела эту короткую заставку, сердце ее сжималось – от надвигающегося волшебства, от грядущего наслаждения… О, когда в жизни женщины нет ничего – только романтическая история может ее утешить, наполнить существование смыслом. Впрочем, даже самым счастливым женщинам и тем, наверное, трудно жить без красивой мелодрамы – воплощенной в фильме ли, в книге… Не важно. «Над вымыслом слезами обольюсь…»

Тайна. Роковые страсти. Приключения. Месть. Ревность. Самопожертвование. Печаль. Радость…

Ничего этого не было в жизни Агнии и, как она справедливо подозревала (все-таки не совсем дурочкой являлась), уже никогда не будет. Потому что она не героиня романа, она – Агния, кроткая, безответная овца, в принципе не способная высекать бурные чувства из сердца мужчины. Яркие страсти бывают только у ярких людей, всем остальным, таким, как Агния, – достаются лишь вялотекущие будни семейной жизни (это в лучшем случае), в худшем – полное одиночество.

Первые кадры фильма – черно-белые. Так режиссер фильма Джоэль Шумахер выделил 1919 год, начало истории. В настоящем престарелый виконт Рауль де Шаньи, сидя в инвалидной коляске, присутствует на аукционе, где распродают имущество когда-то известного и блистательного театра – Опера Популер. На продажу выставлена забавная игрушка – обезьянка с тамбуринами, которую недавно нашли на развалинах театра. В хорошем состоянии. На аукционе присутствует и старуха – они с виконтом обмениваются холодными кивками. Когда Агния смотрела этот фильм в первый раз, она не поняла, кто этот старик, кто старуха – пока не досмотрела историю до конца…

Но теперь она знала, что старуха – это мадам Жири, которая когда-то приглядывала за хористками в Опере. Мадам Жири – воспитательница Кристины. Кто такая Кристина, кто она виконту? Но о Кристине позже…

А пока, в черно-белом, холодном, бесприютном настоящем, – престарелый виконт торгуется за игрушку.

Зачем ему эта игрушка? Что там было, в прошлом виконта, что творилось в стенах полуразрушенной ныне Оперы?.. Неужели прошлое нельзя вернуть, неужели воспоминания лишь сон?

Нет!

Джоэль Шумахер, силой, данной ему продюсерами, с помощью компьютерной графики, под необыкновенную музыку Эндрю Ллойда Уэббера, поворачивает жизнь назад, воскрешает прошлое, возвращает молодость виконту и всем участникам той истории…

Опера Популер на глазах зрителя расцветает красками, Шумахер сдувает пыль, стирает морщины…

И в ярких цветах, в ослепительном свете газовых рожков вспыхивает прошлое многолетней давности. Тысяча восемьсот семидесятый год. На сцене поет Карлотта, примадонна. Смешная, капризная, вздорная. Вечный сюжет – примадонна взбрыкивает из-за какой-то ерунды и отказывается петь. Тогда отчаявшиеся владельцы театра, от полной безнадежности, соглашаются прослушать молоденькую и никому не известную хористку Кристину Дайе.

Вот она, Кристина. Робко выходя к рампе, она поет так, что у всех сносит крышу… Браво, новая примадонна! И юный, пылкий Рауль, один из покровителей Оперы, узнает в Кристине девочку, в которую был влюблен в детстве. Да и вообще он никогда не переставал ее любить. О, эта бессмертная, единственная страсть Рауля, виконта де Шаньи, – красавца, нежного, отважного, пылкого… Любовь на всю жизнь. Любовь – и на после смерти. Вечная.

…Заливаясь слезами, Агния следила за тем, что происходило на экране, среди роскошных декораций: в театре – на фоне миллиона свечей или на кладбище, где теснились надгробия в стиле поп-барокко, над которыми стелился туман, и на белом снегу пылали розы… Агния смотрела этот фильм не меньше чем в сто двадцать пятый раз, он ей не мог надоесть. Даже больше, мюзикл Шумахера – Уэббера стал ее утешением, ее любовью. Он, фильм, сейчас успокаивал ее, а вовсе не отец.

(Тут необходимо заметить, что у Агнии был еще один любимый фильм – «Титаник» с Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет. Она тоже любила его пересматривать, но «Титаник» заканчивался трагично, так что этот фильм тяжело было смотреть слишком часто.)

Итак, Рауль и Кристина – счастливы вместе. Но тут появляется он. Он – Призрак Оперы!!! Страшный урод, прячущийся в подвалах театра, гениальный и зловещий Призрак.

Призрак тоже до безумия любит Кристину, но его любовь темна, опасна, жестока. Он утягивает Кристину в подземелья, и тогда звучит главная тема, главная мелодия мюзикла. Необыкновенно красивая – от которой у Агнии всегда холодели руки, замирало сердце и мурашки бежали по спине, – «In sleep he sang to me…».

Сколько раз Агния смотрела свой обожаемый мюзикл, столько раз пыталась понять, кто ей нравится больше – Рауль или Призрак. И тот, и другой были по-своему хороши. Свет и тьма. Кажется, очевидно – надо выбрать свет, но разве устоишь перед силой чувств Призрака… Да и как не пожалеть его, бедного, вынужденного скрываться от людей? Но Рауль такой милый, такой красивый, отважный…

Господи, да кого же из них выбрать?! Кому отдать сердце – окончательно и бесповоротно?..

Раулю?.. Или Призраку Оперы?..

* * *

Мужчина, играющий с маленькой дочерью в сквере, Леночка Голикова, ноутбук, метро. Эскалатор – словно глотка чудовища, засасывающего в себя толпы людей…

Агния открыла глаза. И вспомнила.

Волосы!

Что теперь делать? Как жить?

Она скосила глаза на часы – начало десятого утра. Протянула руку за мобильным.

– Алло! – бойко отозвалась Инга. – Агнет, привет!

– Ты на работе?

– А где мне еще быть?..

– Я боялась – вдруг разбужу. Инга, у тебя есть знакомая парикмахерша? Хорошая парикмахерша?

– Конечно, есть, – снисходительно-приветливо ответила подруга. – А ты для кого просишь?

– Для себя.

– Для себя?! Ты решила подстричься?!

– Не спрашивай, лучше дай телефон. Мне срочно! – простонала Агния. – Я сейчас не в том состоянии, чтобы объяснять…

– Но ты мне расскажешь?!

– Обязательно. Но потом.

– Ладно, – напористо произнесла Инга. – Я тебе даю телефон и адрес, а вечером мы с тобой встречаемся. Нет, можно даже не вечером, я после обеда могу освободиться. Да что там… Я сбегу с работы, лишь бы на тебя посмотреть! Пиши: мастера зовут Наташа, салон на Садовом, неподалеку от Красных Ворот…

Агния после разговора с Ингой сразу же позвонила в салон – к счастью, Наташа сегодня работала, и утро у парикмахерши тоже было незанятым.

Агния быстро умылась, оделась и, накинув на голову капюшон, вышла из квартиры. Причем, прежде чем открыть дверь, она долго прислушивалась к тому, что происходит в подъезде, – не ходит ли кто из соседей по лестничной клетке, свободен ли лифт… Ей ни с кем не хотелось встречаться.

Во дворе было пусто. Серые высокие сугробы на газоне, голые ветви кустов. Это были кусты сирени. В мае они дивно цвели, а сейчас выглядели так уныло, так мрачно…

Агния быстро пошла через двор (а не вдоль дома, по тротуару), чтобы сократить расстояние до арки – там был выход на улицу. Многоквартирный дом нависал над ней, и девушке вдруг показалось, что за черными окнами стоят люди и смотрят на нее сверху: «Глядите, глядите – вон она, Агния Морозова, у которой волосы отрезали!»

Хлопнула дверь – Агния замерла. Из первого подъезда вынырнула долговязая фигура в черном. Черный зимний спортивный костюм, черные волосы до плеч, рюкзак за спиной… Харитонов, кажется.

С Харитоновым Агния даже не здоровалась, хоть тот и являлся ровесником Эдуарда Орехова (да они оба, кажется, были когда-то одноклассниками – Орехов и Харитонов). Не потому не здоровалась, что Агния с Харитоновым находились в контрах, а просто так уж повелось с самого детства. Ни Харитонов ее не замечал, ни она Харитонова. Конечно, они знали друг друга в лицо, но разве это повод для вежливости?..

Вот ее отец Харитонова откровенно терпеть не мог, называл его «уголовником», «костоправом» и «наглой рожей, пакостником». В последнее время ненависть отца к Харитонову усилилась, поскольку тот был против автостоянки и ворот.

А Харитонов вдруг остановился, закурил.

Агния замерла – она сейчас находилась за кустами и обуглившимися сугробами. Наверное, Харитонов заметил, что кто-то там стоит… Но Агнии в любом случае не хотелось идти мимо него. Он стоит, она стоит… Еще есть время.

Харитонов курил, мрачно оглядывая двор. Похоже, ему было наплевать на Агнию, он думал о чем-то своем.

Выглядел Харитонов не в пример хуже своего ровесника Орехова – нескладный, небритый, патлатый. Хотя, если честно, Агнии нравились длинноватые волосы у мужчин (не длинные, а длинноватые). Рауль из ее любимого фильма имел такие же волосы.

Харитонов был бледнокожим, с узким длинным лицом, с длинным же носом. Мрачный, непонятный тип. Кто он, чем занимается, почему отец настроен против него?

Стал бы сосед из первого подъезда слушать Агнию, если бы она вдруг заговорила с ним? Была бы она ему интересна?..

Наверное, при виде любого мужчины женщина разгадывает одну и ту же загадку – могут они быть вместе или нет?

Если с Ореховым ситуация казалась понятной – нет, не могут, то с Харитоновым все оставалось в неопределенной дымке. Может, да, а может – нет.

Неожиданно Агния вспомнила картинку из детства: поздняя весна, компания из старших ребят во дворе, среди них Эдуард и Харитонов. Кажется, Харитонова зовут Глебом. Нет, Гришей, Гришей, точно!

Так вот, сидят они, старшие, во дворе, смеются, кто-то играет на гитаре… Между прочим, юный Гриша Харитонов и тогда был нескладным, тощим и патлатым! Но к чему эти воспоминания?

…Харитонов докурил сигарету, бросил ее себе под ноги (ух, увидел бы это отец!) и зашагал к арке. Агния с облегчением вздохнула и, выждав еще пару минут, тоже решительно направилась к арке.

Через полчаса девушка вышла из метро «Красные Ворота». Не то чтобы Агния была уже спокойна, нет… Но она уже смирилась со своей участью. Пусть стригут. Она находилась в том состоянии, которое в психиатрии называют «скорбное бесчувствие». Когда ничего не печалит и ничего не радует.

Мелодично звякнул колокольчик над дверями.

– Здравствуйте, вы к кому? – сладко-сладко пропела администраторша.

– К Наташе, на одиннадцать.

– Прошу…

Небольшой зал был пуст. Наташа – молодая девица с теми же «сладкими» повадками (и почему работники сферы услуг так пошло себя ведут?) – усадила Агнию в кресло.

– Стричься? Ой, а что это у вас с волосиками?.. В метро отстригли? Ой, какой ужас! В наше время только на машине можно по городу передвигаться… Дураков полно! Ну ничего, ничего, сейчас мы все поправим!

Агния призналась, что практически никогда не стриглась.

– Придется вот такой длины волосы оставить… – со скорбным вздохом произнесла Наташа. – Чуть-чуть до плеч не будут доставать. А длиннее никак нельзя – видите, у вас тут так срезано, да еще под таким углом… Но вы не переживайте, вам пойдут короткие волосы.

– Каре, может быть? – прошелестела Агния.

– Каре? Нет, что вы! Боб! Только боб. И филировку сделаем, затылочек приподнимем…

– Боб так боб, – кротко согласилась Агния, которая понятия не имела, что такое этот «боб». – Вам виднее.

– И покрасить бы волосики… А то, вы уж простите, ваш собственный оттенок такой… немножко невыразительный. Серенький. Я бы чуть посветлее сделала.

– Светлее? – растерялась Агния. – Это что же, в блондинку? Н-не знаю… А может, потемнее?

– Как – темнее? – испугалась Наташа. – У вас же глаза светлые, светло-серые… Так что вы после покраски будете вся такая светленькая. Беленькая, точно ангел. Как? Красим?

– Красим, – обреченно кивнула Агния – все равно уже терять нечего. Теперь ее беспокоило лишь одно – чтобы Наташа сделала свою работу качественно. Если новая прическа окажется нелепой, несуразной и – упаси бог! – кривой, с неровно торчащими прядями – отец закатит скандал. Заставит дочь снова идти в салон, возвращать деньги, писать жалобы и т. д. и т. п. Отец требовал, чтобы Агния никогда не спускала дуракам и разгильдяям. Нельзя поощрять халатность и непрофессионализм! «Чтоб еще за собственные деньги тебя так бездарно обкорнали!» – скажет отец, если стрижка ему не понравится.

– И укладочку делаем, да?..

Рекомендация Инги, хороший салон, немалые деньги за работу, которые назвала Наташа, определив объем работ, – все это, конечно, внушало оптимизм, но… Разве в наше время можно кому-то верить?

Наташа недрогнувшей рукой срезала у Агнии оставшиеся длинные пряди и стала мешать в плошке краску.

– Сначала красим, потом стрижем, – объяснила Наташа.

Затем шустро, разделяя волосы прядь за прядью, принялась мазать голову Агнии какой-то сине-фиолетовой пахучей гадостью. Но почему синей? Наверное, Наташа что-то напутала с цветом. «Ужас…» – с безнадежной тоской подумала Агния и, не желая видеть свое отражение в зеркале, а также не в силах сопротивляться, закрыла глаза.

– Так, сидим двадцать минут, потом смываем…

Пришли посетители – в соседних креслах кого-то стригли, красили, шумел фен… Агния окончательно впала в прострацию и не заметила, как летит время.

– Идем-идем-идем, головушку мыть…

После мытья Агнию посадили обратно в кресло, Наташа сняла с ее головы полотенце – и вправду, волосы стали как будто светлее. «Уф, хоть не синяя», – с облегчением вздохнула Агния. Пока ничего катастрофического не произошло.

Наташа защелкала ножницами. Долго-долго стригла, потом вооружилась феном… И затем филировочными ножницами принялась елозить по оставшимся волосам, да так безжалостно – только клочья полетели в стороны! Агния опять в ужасе закрыла глаза.

– Ну-с, открываем глазоньки, смотрим!

Агния, не питая никаких иллюзий, с тоской открыла глаза.

– Как? По-моему, неплохо. Вам, кстати, короткая стрижка больше идет, – щебетала Наташа. – Затылочек немного скошенный, а я его приподняла, видите? И челочку сделала. Смотрите, как с челочкой хорошо, а? Прелесть! И волосы можно укладывать. Когда у вас волосы длинные были, с ними ничего нельзя было сделать, они от собственной тяжести распрямлялись. Да, вы теперь даже можете не укладывать особо – вымыли, гелем намазали, феном с диффузором посушили, и все!

Агния смотрела в зеркало и не понимала – хорошо или плохо получилось. Кажется, не криво – и то ладно.