Флэшбеки мелькали перед моим мысленным взором один за другим. Вот мы едем в «Феникс», останавливаемся на светофоре и брат вдруг касается моего запястья, смотрит на меня и говорит: «Аня…» Но это всё, продолжения не следует. Только взгляд, пауза и явное намерение что-то сказать. Потом зажегся зеленый, сзади кто-то нервно бибикнул и мы поехали дальше. Тогда это сразу выпало у меня из головы и вспомнилось лишь сейчас. А вот я вижу его стоящим у окна в коридоре «Феникса» – руки в карманах, знакомый разлёт плеч, светлые пряди волос, отросшие до основания шеи и частично забившиеся за воротник. Я подхожу сзади и чуть сбоку, поэтому вижу отражение его лица в стекле. Напряженно сжатый рот, остановившийся взгляд, утопающий в темном, полном вечерних огней пространстве. Я кладу ладонь на его плечо. Он оборачивается. За секунду до этого он тоже увидел мое отражение в оконном стекле, и теперь его лицо уже совсем другое. Знакомая, едва заметная улыбка в уголках широкого рта и искорка в голубых глазах, чуть потемневших от мертвенного офисного света, мгновенно заставляют меня забыть это странное выражение на его лице – смесь тревоги и смятения.

Что же я упустила? Или это лишь игра воображения? Неосознанная попытка объяснить необъяснимое? Где Аким? Где он? Я была уверена, что однажды снова увижу его. Оставался лишь вопрос: каким? Живым или?..

Брат Абдо возник передо мной. Я не могла поднять глаз и видела лишь его ноги в синих джинсах, потертых на коленях. Он постоял немного рядом, потом переместился к окну. Дрогнула штора. Земля к земле, пробормотала я то ли вслух, то ли про себя, прах к праху. Зачем ты приходишь, если не можешь помочь? Он не ответил.

Легкий сквознячок от окна. Едва заметные колебания тюля. Тишина, разбавляемая лишь привычными звуками с улицы. Уже почти неуловимый запах выпечки. Тихая, тихая жизнь, готовая в любое мгновение замереть на очередном делении шкалы, куда она и так добралась со скрипом.

В затылке вновь разрасталась тупая боль.

Мой крошечный мир. Мое миниатюрное государство. Даже здесь я не смогла создать тот идеал, о котором когда-то мечтали мы с братом.

Я закрыла глаза и позволила тягучей дремоте унести меня, подальше отсюда.

***

Теперь возле моего дома всегда находится охранник. Два дня – человек Тамраева, два – наш, фениксовский, Вадим. Год назад после целой серии угроз в адрес моего брата именно он дежурил у его подъезда. Записки в простых белых конвертах, присланные с прочей почтой в «Феникс», брошенная на капот «мерседеса» дохлая кошка, дурацкие смс-ки с неопознаваемых номеров, – вся эта дичь продолжалась около месяца, а потом внезапно прекратилась. Злоумышленника не нашли. Аким сказал Байеру, что искать и не нужно. Хейтеров в современном обществе много, гораздо больше, чем может себе позволить даже неидеальный мир. Их злость редко имеет реальное основание. Это всего лишь выплеск негативных эмоций, направленных на первую попавшуюся цель. Какой смысл искать такого человека? Тем более что он уже явно потерял интерес к этому развлечению. Байер был не согласен, однако розыск остановил. Как раз в то время друг за другом шли важные для «Феникса-1» судебные процессы и один озлобленный тип, тем более уже успокоившийся, был быстро забыт.

И все же Вадим по распоряжению Байера еще какое-то время продолжал сутками сидеть в машине у подъезда моего брата. Угрюмый русоволосый гигант, преданный Байеру, бывший морпех, он мог часами не есть, не спать и вообще не шевелиться, и имел, кажется, лишь одну слабость – очень сладкий растворимый кофе с молоком. У него всегда был с собой большой термос с этим божественным напитком, а также пустая двухлитровая пластиковая бутылка для определенных нужд, чтобы не покидать свой пост ни на минуту.

И вот его машина – старенький темно-серый «BMW» – заняла место напротив моего подъезда, в пяти метрах. Там обычно ставил свой черный «форд экспедишн» мой сосед со второго этажа, владелец сети спортивных клубов, поистине прекрасный в своем самовосхищении, вечно пребывающий в розовом облаке олигархического величия. Естественно, увидев на своем месте какую-то облезлую мышь, он возмутился, но наткнулся на каменную стену, пробить или хотя бы пошатнуть которую было невозможно. Вадим сначала молча слушал, затем аккуратно взял его за горло своей огромной мощной лапищей. Несколько секунд – и сосед, тихо покашливая, вернулся в свою машину и припарковался поодаль.

Второго охранника прислал Тамраев.

Он появился на пороге моей квартиры утром, около девяти. Я сразу узнала его. Это был тот симпатичный лейтенант, который осматривал мою «ауди» у отделения полиции. Звали его Лёва Самсонов. Смущенно улыбаясь, он сообщил, что вызвался охранять меня сам, это честь для него, он рад пожертвовать отпуском ради безопасности великих… И тэ дэ. Я смотрела на его открытое мальчишеское лицо с розовым румянцем на щеках и думала: вот еще один человек, занесенный неведомым ветром на мою орбиту. Зачем?

Правила приличия требовали улыбнуться ему и пригласить на чашку кофе. Но на нормальную улыбку у меня не было сил, а перекошенная его бы вряд ли устроила. Да и кофе я люблю пить в одиночестве. Поэтому я пожала ему руку, сказала «Благодарю вас», и закрыла дверь.

Моя странная жизнь в последний месяц стала закручиваться в совсем неожиданную сторону. Непонятный поворот. Поворот не туда. Или так и должно быть?

Я живу в вакууме, но при этом вокруг меня множество людей и все они стучат в мою дверь, требуя открыть. Я открываю. Я не могу иначе. И все же мой вакуум остается в полной неприкосновенности, неизменен, неколебим.

Серый «BMW» Вадима сменяет красная «хонда» Лёвы Самсонова как весну сменяет лето. День за днем я постепенно восстанавливаю силы. Голова все еще болит и часто среди дня вдруг хочется спать, но теперь я снова выхожу на пробежку и свежий утренний воздух прочищает мой мозг и наполняет мою кровь кислородом.

В одно такое утро, когда солнце мягко освещает почти пустые улицы, а легкий ветерок нежно шевелит зеленую листву вязов, я бегу по асфальту мимо закрытых щитами витрин, мимо мигающим желтым светофоров, мимо пустых скамеек и полных урн, и понимаю, что наконец готова двигаться дальше.

***

«Д. Ф.

…как только увидел ее после каникул. Новенькая была высокой, хрупкой, с длинными каштановыми волосами, очень гладкими и блестящими. Но особенно его поразили ее зеленые глаза. Он никогда прежде не видел такого цвета глаз – светло-малахитового, с коричневыми крапинками. Так и смотрел бы в них, не отрываясь.

Сразу подружиться не получилось. Она была дружелюбной со всеми, но ни с кем не сближалась по-настоящему и в любом разговоре словно ускользала от откровенности. К концу десятого класса Д. Ф. все-таки удалось заманить ее в кино. Фильм был интересный, приключенческий, но весь сеанс он думал о ней, хотел взять ее за руку и не решался. Наоборот – держал обе вспотевшие от волнения ладони на коленях, чтобы даже случайно не коснуться ее. Хоть и проучились в одном классе целых полтора года, а она по-прежнему оставалась для него той же загадкой, что и в самый первый день.

Одним весенним вечером, в воскресенье, он ходил кругами у ее дома, и тут она вдруг выбежала из подъезда, вся в слезах. У него будто перевернулось все внутри. Подскочил к ней: «Что случилось?». Оказалось, бабушка ее умерла. Очень она любила бабушку. Жила с ней несколько лет после гибели родителей.

Неделю Д. Ф. был рядом с ней. Помогал ей и ее тетке, приехавшей из Курска, с похоронами, потом с поминками. Тетка в итоге переехала сюда, оформила опекунство. А она вроде даже привязалась к Д. Ф. Сама звонила, бывало, предлагала прогуляться. И говорили, говорили обо всем, никак не могли наговориться.

В институт он не поступил, ушел в армию. Переписывались с ней почти каждый день. Однажды она написала: «Встретила человека»… Он ждал этого, боялся и ждал. Ведь так и не перешли их отношения за грань дружбы. Балансировали постоянно на этой грани, ни разу даже не накренившись в другую сторону, и все.

Кое-как пережил это. Бессонными ночами, в основном. Днем всегда полно дел было, как-то отвлекался. А ночами всего скручивало в жгут, корёжило; хотелось напиться, чтобы ослабить душевную боль, а потом покончить с собой. Но кое-как пережил. Вернулся из армии и около месяца ничего не знал о ней, пока она сама не позвонила. Встретились. Она рассказала про этого парня. Д. Ф. уже по ее рассказу понял: мутный какой-то парень. А она не замечала. Видела в нем доброту (Д. Ф. видел притворство), честность (Д. Ф. видел притворство), мужественность (Д. Ф. видел жестокость). Сказала, что вместе решили ехать в Москву.

Д. Ф. хорошо поработал над собой, чтобы выкинуть ее из головы и из сердца. Вроде получилось. Но вскоре встретил ее на улице, случайно. Она обрадовалась – больше, чем он. Выяснилось, что с мутным парнем она рассталась, увидев, как он бьет свою собаку. Тот не хотел ее отпускать, преследовал, угрожал. Наконец отстал. Общие знакомые сказали ей, что уехал куда-то.

И как будто не было этих двух лет. Сходили в кино. Там Д. Ф. вдруг взял ее за руку, сам от себя не ожидал. Она руку не отняла. Посмотрела на него, улыбнулась. Какой фильм смотрели – потом он вспомнить не мог. Захлестнули снова прежние чувства, весь сеанс сидел и думал о ней, мечтал о будущем с ней. И все свершилось. Словно у нее на Д. Ф. глаза открылись. Или сердце – почувствовало его наконец, его любовь уловило. Счастье было огромным. Оба они в то время искрились от чувств, переполнявших их, почти не расставались и снова, как когда-то, говорили и не могли наговориться.

День свадьбы выпал на субботу. Май, солнце. Решили отпраздновать за городом, на даче родителей Д. Ф. Гостей приехало человек сорок. Соседи пришли. Шум, гам, веселье, музыка. А все равно выстрел заглушил все звуки. Так грохнуло, что бокалы на столах затряслись, зазвенели. На миг всё кроме музыки смолкло. Потом кто-то закричал. И дальше уже кричали, рыдали. А этот мутный стоял у забора с видом графа Монте-Кристо, с ружьем в руке, и смотрел на невесту, у которой по груди, по белому платью, расползалось красное пятно.

Она не падала, потому что была в руках Д. Ф. За мгновение до выстрела, так вышло, он ее приобнял, а когда пуля в нее ударила, удержал.

Мутный ушел спокойно. Его потом судили, дали три года условно. Она выжила, но позвоночник оказался поврежден настолько, что шансов когда-либо встать с инвалидного кресла у нее не было. Поначалу хоть говорить могла, но состояние ее становилось все хуже и хуже. Зеленые глаза смотрели на него с тоской, а с годами потускнели. Двадцать лет спустя одна тень от нее прежней сидела в этом кресле, тощая и сгорбленная. И давно уже ничего ее не интересовало. Устремляла потухший взгляд в пол и так проводила часы. Д. Ф. включал ей телевизор, читал вслух, возил на прогулку и там показывал на крадущуюся за голубиной стаей кошку, на букашку, ползущую по скамейке неизвестно куда, на облако в виде зевающего пуделя… Все было зря. Ни разу взгляд ее не ожил, не загорелся интересом. А в один из дней, зимних, холодных, угас навсегда.

Восемь лет Д. Ф. прожил в полном одиночестве. Потом женился. Прошло еще десять. Но в душе так и осталась рана – от той давней трагедии, от слишком короткого счастья любви и от долгой жизни рядом с тенью любимой женщины. Глубокая рана, словно борозда, пропаханная плугом. Незаживающая. И теперь уже ясно, что не заживет никогда».

***

– Аня, привет. Я тебя не разбудил?

– Привет, милый. Конечно, нет. Уже начало девятого.

– Олрайтушки.

И где он взял это слово? Уже года два как заменяет им старые добрые «ладно» и «хорошо».

– У тебя все в порядке?

– Да, я только хотел сказать, что сегодня ко мне подошел какой-то человек… Когда я шел в школу. Сказал, что ты его прислала за мной.

У меня упало сердце. Да что сердце, я вся упала – ноги подкосились и я рухнула на диван.

– Николай, никогда, никуда…

– Я знаю, знаю! Никогда, никуда и ни с кем. Вы мне повторяете это так часто, что у меня уже татуировка на извилинах мозга. Не беспокойся! Я просто сказал ему «извините, но вряд ли» и пошел дальше.

– Он тебя не преследовал?

– Как сказать… Я оглянулся – он за мной идет. Тогда я побежал. А я быстро бегаю. Я тебе рассказывал, что в прошлом году я пробежал стометровку за четырнадцать секунд? Наш физкультурник сказал, что я этот… как его… Ну, негритянский спринтер какой-то… В общем, тот тип от меня сразу отстал. Знаешь, мне кажется… Аня, ты слушаешь?

– Да, да.