Ну надо же, как мы попали! Вот это да! Даже в метро я застряла, и то с Максом! Ишь лезет лапами своими! За две недели уже надоедать стало. Надоело!
Нет, ну ладно, пусть лезет…
Правильно Танька говорила, что надо с ним завязывать!
Ну что с него взять, с этого Макса? Секс? Тоже мне, эка невидаль! Надоело! А денег у него нет. Ни на кафе, ни на клуб. Всё я плачу. Надоело! Вот Святослав Сергеевич – это мужик! У него и с первым всё в порядке, и со вторым. То есть с деньгами.
Святослав Сергеевич – классный мужик. Он мне уже давно намекает. Правда, я ещё с такими не была… чтобы намного старше меня…
А машина у него какая! Не слабее, чем у отца. Ну да, он и по возрасту почти такой же, как отец. Ну и что? Уж точно он бы мне не позволил ездить в метро!
Что это я? Размечталась, а сама тут сижу, камнями заваленная. Ой! Ой, мамочка! Да что же это случилось, а? Что же это произошло?
И почему со мной? Почему это я тут оказалась, а? Это тебе не теракт в телевизоре…
Господи, только бы нас спасли, только бы вытащили отсюда! Я больше в это метро шага не сделаю! И с Максом завяжу, сразу же завяжу, как только мы вылезем из этой ямы!
Я в это метро никогда больше не спущусь, никогда!
Неужели мы не выберемся?
Нет! Я не собираюсь тут сидеть! Я не хочу! Не буду! Не буду! Не хочу! Вытащите меня отсюда! Вытащите! Мама!
Мама! А-а-а!
– Мама! – закричала Света, девушка из молодой парочки, которая уже давно перестала целоваться. – Мама!
Света забилась в истерическом плаче, притопывая при этом ногами и всхлипывая в голос, как избалованный ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку.
– Света! Перестань, Светик!
Парень наклонился над ней, пытался обнять, остановить этот внезапно начавшийся приступ.
– Нас спасут, Светик! Не плачь, престань. Вот увидишь, нас спасут…
– Да пошёл ты! – Сквозь всхлипывания голос Светы звучал приглушённо и срывался. – Никто нас не спасёт! У-у-у! Никому мы не нужны! И я никому не нужна! И мне ничего не нужно, и никто мне не нужен! У-у-у!
– Светик, перестань!
Неизвестно, сколько бы продолжался этот припадок, если бы его не прервали мужчины, которые начали подниматься в раскрытые двери вагона. Они поднимались по одному, помогая друг другу. Последнего, что назвался Сашей, втянули в вагон за руки.
Светик притихла. Даже наркоман перестал метаться и стонать.
– Ну, что там?
– Да что…
– Выход есть?
– А другие вагоны?
– Ничего утешительного, – сказал Николай Васильевич, бывший военный.
– Нэт выхода! Нэт! – почти выкрикнул азербайджанец. – Господи! Как же это?
– А-а-а! О-о-о!
– Подождите! Не вопите вы все в один голос! – Командирский голос Николая Васильевича перекрыл общий шум. – Не всё так страшно! Там в одном месте как бы сквозняк. Воздух идёт. Так что не задохнёмся…
– Или задохнёмся, но не сразу, – уточнил адвокат.
– Да не каркайте вы!
– Он прав, – продолжал Николай Васильевич. – Надо смотреть правде в глаза. Если и задохнёмся, то не сразу. У нас есть немного времени, чтобы побороться. Более того…
– Что?
– Более того, в одном месте по стене сочится вода. Немного, но сочится. Так что и от жажды мы не умрём сразу. Надо найти ёмкость какую-нибудь и подставить под струю.
– Так она же грязная, эта вода!
– Предложи что-нибудь другое!
– А другие вагоны? – настаивал парень в инвалидной коляске, который до этого вёл себя тихо и в общие разговоры не вступал.
– Нет связи, – ответил ему Сергей, тёщин зять. – Видимо, нас оторвало от состава и место отрыва камнями засыпано.
– И оттуда… не слышно ничего? Может… стоны какие-нибудь?
– Нет, ничего. Ничего.
– А места там много?
– Где?
– Ну… вокруг вагона…
– Наш вагон лежит на стене тоннеля. И засыпан – почти наполовину. А с другой стороны место есть. Там, где вода течёт по стене. И спереди есть место, со стороны дверей.
– Не густо…
– Да.
Все замолкли на мгновение.
– Вот что я ещё скажу… – Николай Васильевич помедлил. – Раз уж мы остались в живых и собираемся выживать… давайте перестанем вопить, и рыдать, и дёргаться. В первую очередь.
– Да, – поддержал Василича доктор, – от крика только большая трата кислорода.
– На всё Божья воля, – сказала Наталья Сергеевна.
– Что-то уж очень крутая воля, – отозвался Макс.
– Иди поменяй, – предложил Саша. – Кассационную жалобу напиши.
– Хватит вам! – Николай Васильевич подвинулся на своей лавке. – Давайте выложим всё, что у нас есть съестного, и воду всю, у кого есть. Всё сложим в одно место… хоть вот сюда, на лавку. И как-то будем делить. Может, кружка у кого есть, или чашка. Или ложка, в конце концов. Хотя без ложки можно было бы и обойтись. А вот нож бы не помешал. Давайте всё сюда, пока фонарик не сел окончательно. Да… и курево, ребята. Кто курит, давайте курево сложим.
– Значить, це йижа наша, а мы довжны ейи витдать? – Тёще определённо жаль было сала, заботливо приготовленного в дорогу. И не только сала. И курица жареная тоже была. Полкурицы. И немного варёной картошки, и пара солёненьких огурчиков. И несколько варёных яиц. Как же иначе, в дорогу-то!
Тёща схватилась было за сумку, но Сергей, зять её, тоже взялся за сумку, и хватка его была ничуть не слабее.
– Позвольте…
– Ой лышенько! – только и могла сказать тёща вслед сумке и вслед своим последним надеждам.
А Сергей открыл сумку и выложил на лавку и сало, и полкурицы, и всё остальное, включая двухлитровую бутылку минералки. Из своего же кармана он достал начатую пачку сигарет и тоже положил её на лавку.
– Мы должны понять, что нам следует выживать вместе, – заявил Николай Васильевич, конкретно ни к кому не обращаясь и вытаскивая из своего портфеля тот самый обед, который на два дня. Две банки борща и две ёмкости со вторым. Батон и кусок колбасы в полиэтиленовом пакете.
И добавил:
– А курить я бросил, ребята.
– Нам не на кого надеяться, только на Бога, – настаивала на своём Наталья Сергеевна, женщина в платке.
– Уж очень надежда такая… ненадёжная, – заметил Павел. – У нас ничего нет, в смысле продуктов нет. Мы не курим, слава Богу. Но и надежды – тоже у нас нет. Кроме тебя, Надюша.
Павел обнял подругу.
– Почему же нет? – возразила Наталья Сергеевна. – Есть надежда. Самая что ни на есть, самая надёжная надежда. Всё самое хорошее, всё самое сильное, что у нас есть, мы должны… как бы в кулак собрать и делать всё как надо. И молиться. А дальше – только на Бога надежда, только на Бога. Мы ведь даже не знаем, что случилось. Это только мы… так, или это весь мир так… тряхануло. Господи, помилуй!
– Ну, тётка, умеешь обнадёжить! Сразу удавиться хочется! – воскликнул Макс.
– Да, не слабо, – согласилась его подружка.
Наталья Сергеевна не удостоила их ответом. Она вытащила из сумки свёрток с бутербродами и маленькую бутылочку сока.
– Вот, думала, после причастия… перекусить. Так и не удалось мне причаститься сегодня.
– Мало ли что кому сегодня не удалось, – сказал мужик, назвавшийся Сашей. – У меня ничего нет.
Откуда у меня может быть что-нибудь? Только откинулся. К одному корешу сунулся, к другому сунулся. Нигде не нужен. Кто помер, кто спился. А молодые… Нет, к молодым прибиваться не хочу! Да и не нужен я им… только чтобы подставить меня. Для этого, может, и сгодился бы.
Здоровья нет. Язва донимает.
И вообще ничего нет. Ничего нет. Такое чувство, что и меня самого давно уже и нигде нет.
Теперь вот к Васе ехал. Вася – он меня обещал пристроить. По телефону обещал. И на хату взять, и всё такое. На первое время. А то я уже отчаялся. Совсем отчаялся.
И надо же мне было застрять здесь! Из неволи – да опять в яму… Тут и вышка может обломиться, нежданно-негаданно.
Ну и судьба, ёлки-палки, ну и судьба… Ни кола ни двора, и подохнуть в яме, на… никому не нужным, как всегда.
Честно говоря, я уже думал об этом… ну о том, что нечего мне здесь делать. Здесь, на этом свете. Жить как они… вот эти… так жить я не могу. И на зону я не хочу! Не хочу я обратно на зону!
Нет! Нет!
До того как дозвонился Васе, даже повеситься хотел. Дурак! Даже верёвку подобрал и в карман положил.
Дурак!
А верёвка – вот она, так в кармане и осталась.
Вася, Вася! Надо мне до тебя добраться! Ты даже не знаешь, Вася, как мне надо до тебя добраться!
Ишь благородные! Разложили мобильники свои! Я уже один положил в карман, на всякий случай. Может, выберемся ещё… Надо тогда и ещё пару прихватить, на первое время, для обустройства.
Ишь, жратву раскладывают. А как есть охота! И не наелся ведь ещё, не наелся после тюремной баланды… И язва у меня. Болит, собака! На тюремных харчах – только язву лечить. А навещать меня некому. Мать померла, а жена ушла. Давно ушла, ещё по первой ходке. Сын, небось, и не помнит, как батьку зовут. Настоящего батьку, не отчима.
По правде сказать, и не был я ему отцом… подожди… а как его-то зовут? Вадим? Или нет?
Так-то, папаша. Сам дурак!
Чего это я о нём вспомнил, о сыне-то?
Неохота помирать! Вот я почему вспомнил! Господи, как помирать неохота! Хоть бы дал мне пожить, Господи, да поесть чего-нибудь… не тюремного… Может, я бы и сына повидал. Сколько ему лет сейчас?
Вот я и опоздал на дежурство. И вообще не попаду на него. Интересно, как там они справились. Кого вызвали? Вот уж ругались, наверно! И ещё ругаются, если живы, конечно. Если все дежурства мира… разом не потеряли свой смысл…
И все главврачи мира потеряли свою призрачную власть над судьбами подчинённых… все начальники и все правительства мира потеряли свою значимость и свою власть над людьми…
В какое-то мгновение каждый человек вдруг оказался наедине сам с собой… со своей душой…
Начальник и подчинённый… врач и больной… и министр, и рядовой работяга…
И что?
Страшно, вот что. Боюсь ли я смерти? Нет. Пожалуй, нет. Я видел, как это бывает, причём видел много раз, и видел, как это бывает у детей…
Нет, я не боюсь смерти. А чего же я боюсь? Я же не верю в Бога! Вернее, я верю, но не особенно… не каждый день… и без церкви… и мне страшно…
Чего мне страшно? А того, что действительно есть Божий суд, суд праведный и нелицеприятный, причём суд не положения человека и не видимых действий его, а суд души…
Да, именно суд души. Там, где видна вся твоя душа. Вся, на просвет. Страшно! Страшно! Страшно!
Прости, Боже! Там, в душе у меня, наверняка такого наворочено…
Страшно…
Если выберемся, Боже… если выберемся… я пойду в церковь, ей-богу, пойду. Как там это… покаюсь… Надо мне… есть в чём…
– У меня тоже ничего нет, – сказал доктор. – У нас там, в больнице, буфет. Если остался, конечно. А курево… вот…
И доктор положил свои сигареты в общую кучу.
– У меня есть, – встала со своего места Лида. – Вот, дочке везла. Тут йогурты, сок… тут котлетка… икры немного… тут чашечка, ложечка…
Она не могла больше говорить. Она опять заплакала и ушла от света фонарика во тьму, на своё место.
Азербайджанцы, адвокат и молодая парочка сложили свои сигареты. После небольшой паузы сложили сигареты Саша и парень в инвалидной коляске.
– С сигаретами будем экономны, – сказал Николай Васильевич. – Воздух будем беречь. Так что терпите, как можете. И вообще… предлагаю выходить из вагона, если курить захочется. И по всем остальным нуждам тоже. Мальчики направо, девочки налево. Возражений нет?
– А как обратно забираться в вагон? – спросила Надежда.
– Втащим, не бойся, – ответил Николай Васильевич. – Всё? Больше ни у кого ничего нет? Припасов нет?
– Есть, – раздался хрип из угла, и бомж, со своей тележкой и со своим запахом, придвинулся поближе к свету фонарика.
– Ну и вонь от тебя!
– Не подходи лучше!
– Кто будет есть из торбы твоей?
– Это же надо – так опуститься человеку! И не стыдно тебе?
На секунду все отвлеклись от себя и обратили свои взоры к бомжу.
Как все оказались едины в своём возмущении! Есть ли что-нибудь на свете более безусловное, чем поругать бомжа?
– Как ты докатился до такого состояния? Не стыдно тебе?
– Стыдно мне, – сказал бомж.
А хорошо сказал! Все замолкли и расступились слегка, чтобы бомж прошёл к лавке. Кое-кто зажал нос ладонью.
– Вот, – и бомж протянул к общему столу полбутылки водки.
– Ну ты даёшь, дядя! – удивился Макс.
– Молоток! – поддержал его Сергей. – Давай, доставай, что там у тебя в сундуках припасено.
– Щас. – Бомж вытащил пачку макарон, пачку чая, едва начатую, и немного сахару в полиэтиленовом кулёчке. Потом он вытащил ложку, нож и спички. Потом он подумал немного… а может, просто немного постоял со всеми… и вытащил из кармана пачку «Примы», слегка помятую.
– Сгодится? – спросил бомж.
– Всё сгодится, – ответил Николай Васильевич. – Ну и вонь же от тебя! Давно ты так… бомжуешь?
– Да не… года три. А может, и два. А может, и пять.
– Счастливые часов не наблюдают, – вступил в общий разговор Павел.
– И годов тоже не наблюдают, – добавил адвокат.
– Слышь… а тебя не Митькой зовут? – Эти членораздельные слова из уст бомжа были обращены к адвокату.
Как это ни странно.
– Ну… вообще-то… Дмитрий я… Дмитрий Ильич.
– Точно! Дмитрий Ильич, только не Ульянов. – Бомж хмыкнул и продолжал: – А я слышу твой голос… и узнал…
– Я вас… то есть тебя знать не знаю! Тоже мне, знакомый выискался!
– А ты, Митька, не в двести пятой школе учился?
– В двести пятой.
– То-то. Юрка я, Юрка Горшков. Приглядись!
– Боже мой! Неужели?! Юрка! Горшок! Ты?! Как это ты? И в таком виде? Ты же в МГУ поступил! И после школы мы виделись, кажется… пару раз…
– Прямо передача «Жди меня»! А теперь обнимитесь, дорогие друзья одноклассники! – сказал Макс.
– Да, чего только в жизни не бывает, – вздохнул и Николай Васильевич.
– Никакие мы не друзья! И в школе друзьями не были! – горячо возразил Дмитрий Ильич, который не Ульянов.
– Нет, не были, – прохрипел и бомж. – Не были мы друзьями, никогда не были. Ты всегда мне завидовал, Митька. Всегда козни мне строил.
О проекте
О подписке