«Самым ненавистным местом на земле для меня был детский сад. Я готова была съесть всю тушёную капусту на свете, выпить весь рыбий жир и молоко с противной пенкой, лишь бы не идти туда.
Непонятая в своих играх другими детьми, я была изгоем. Детство жестоко в своём восприятии мира: оно не видит граней и полутонов, поэтому отличное от себя дети стараются уничтожить. Под надзором воспитателей я была просто одиноко играющим ребёнком, но стоило им отвернуться, как меня встречали тычки, щипки и насмешки, построенные мной города, слепленные подделки безжалостно разрушались. Я частенько бросалась на своих обидчиков, но их было больше, поэтому доставалось мне всегда сильнее, а воспитатели, не желая разбираться, кто виноват, наказывали и меня тоже, ставя в угол в одних трусиках и майке.
Поэтому я орала, как чумная и, вцепляясь в мать, умоляла не отводить меня туда. Часто мама не выдерживала, жалела, и, развернувшись на полпути, забирала с собой на работу. То было лучшее время в моей жизни. Там меня любили.
Мама работала кладовщиком на небольшом умирающем заводе у нас в посёлке, наследие советского прошлого. Воздух там был пропитан тяжёлым запахом металла, мужского пота, въевшейся грязи и табака. Я быстро привыкла к поначалу пугающим меня громким звукам заводских инструментов, полюбила привкус сварки на языке и путающуюся в волосах металлическую стружку.
В этом наполненном грубой физической силой индустриальном мире я была единственным ребёнком. И рабочие окружали меня теплом и заботой.
Утро моё неизменно начиналось с обхода вместе с начальником цеха по производству. Валерий Петрович был очень высоким, с широкими плечами и густыми бровями, рядом с ним я, и без того маленькая, выглядела совсем крошкой. Он называл меня Дюймовочкой5, сажал к себе на шею, и так мы проходили каждый станок и опрашивали мастеров. Валерий Петрович всегда разговаривал со мной, как с взрослой, пояснял и показывал, как работает тот или иной механизм, я мало что понимала, но, преисполненная гордости, сосредоточенно кивала. Когда Валерию Петровичу что-то не нравилось, он хмурился и просил меня закрыть ушки, я послушно исполняла, и лишь по вздымающейся спине и красневшим перед ним рабочим понимала, что он ругается. Он был строг, но справедлив и всегда горой стоял за своих подчинённых. Поэтому его любили и уважали. А я любила его больше всех на планете.
Он научил меня читать, открыв мир, где я могла существовать, прячась от нашего настоящего, научил писать – и я стала делиться своими чувствами с бумажными листами.
Однажды я притащила бродячего чёрного кота, долго прятала его в кладовке, мама была в ужасе, обнаружив это, а Валерий Петрович рассмеялся и разрешил мне его оставить, кота мы назвали Кузькой. Он стал нашим любимцем, и c тех пор на обход мы ходили втроём.
А потом Валерий Петрович умер. Мне было пять, и со смертью я ещё не встречалась, тогда это было просто страшное слово. Я помню, как катала машинку на подоконнике, из нашего окна был виден зелёный еловый лес, и я представляла, что моя машинка едет сквозь ветви, собирая шишки. Мама пришла на кухню с зарёванным лицом и сказала, что Валерия Петровича больше нет.
– Как нет? – хмуро спросила я, посмотрев на неё. – Он что, уехал?
– Он умер, Юля.
– Какую глупость ты сказала! – зло воскликнула я и отвернулась к окну.
Но вместо зелёных елей я теперь видела пожелтевшие деревья с опадающими, словно листья осенью, ветвями, у меня защипало глаза, и я расплакалась.
Мои утренние обходы прекратились. Новый начальник был крикливым и злым, его никто не любил. Кузьку он выбросил, а сотрудников поувольнял. Я болезненно воспринимала уход взрослых из своей жизни и много плакала тогда.
Валерий Петрович был единственной искрой, поддерживающей жизнь на этом одряхлевшем заводе. Его не стало, и теперь из окон комнаты я наблюдала, как умирал и завод. Как постепенно закрывались цеха, и гас свет в окнах, словно глаза огромного фантастического зверя, которые потухали, чтобы больше никогда не загореться.
Маму оставили, но сильно урезали зарплату и, чтобы, как она говорила, выжить, нам необходима была вторая работа. В посёлке ничего не было, и маме пришлось устроиться в город. И теперь по вечерам мы приезжали в красивое многоэтажное здание с сияющими в лучах солнца стёклами, где мама подрабатывала уборщицей. Поездка в город была для меня целым приключением. Автобус был рейсовый, ходил редко и строго по расписанию, мы с мамой бежали до остановки сломя голову, чтобы не опоздать. Я смеялась, для меня это была игра в догонялки, а мама уставала, и, прислонившись к её груди, я слышала, как гулко бьётся сердце.
Город – совершенно иной мир. Мир спешащих людей, снующего транспорта и множества звуков. Высокие здания, широкие дороги, толпы людей были для меня в новинку и поначалу очень пугали.
Высокий офисный центр с белоснежной сверкающей плиткой был так не похож на наш пыльный завод, мне было непросто привыкнуть к его холодной тишине, я бродила по пустынным коридорам, предоставленная сама себе, и слушала эхом разносимые звуки моих шагов и изредка доносящееся хлюпанье половой тряпки.
Я была одинока, пока не познакомилась с дядей Мишей.
Дядя Миша работал охранником, сначала мы с ним просто здоровались, а потом он стал развлекать меня и маму разговорами, покупать конфеты и дарить игрушки. Так мы и подружились.
Я с нетерпением ждала каждой его смены. Ему было лет пятьдесят, а он играл со мной, как мальчишка: бегал по коридорам, искал и прятался в укромных уголках, кружил на руках, подбрасывал и пускал самолётики. Раньше дядя Миша работал в кукольном театре, у него была целая коллекция разных кукол, и он показывал мне спектакли, ловко пародируя голоса. Мы всё время смеялись, и я делилась с ним своими секретами. Вот только со временем я стала замечать, что наши игры какие-то странные.
Когда он меня ловил, то крепко прижимал к себе и часто, как бы в шутку, легонько хлопал по попе. С каждым разом его объятия становились настойчивее, а руки всё наглее трогали моё тело, он стал заводить их между моих ног, крепко стискивать грудную клетку и держал так до тех пор, пока я не начинала усиленно вырываться. Он любил садить меня на колени лицом к себе, начинал водить мной по своему телу, и я чувствовала, как в меня что-то упирается. Мне это было странно, а потом стало неприятно. Я сказала ему, что такие игры мне не нравятся. Он улыбнулся и спросил:
– Хочешь анекдот?
Я кивнула. Анекдоты я любила.
– Гена недолго дружил с Чебурашкой, как-то зевнул он, и не стало бедняжки.
И рассмеялся.
Я нахмурилась.
Анекдот был мне не ясен. Я пробовала спросить у мамы, что это значит, но она лишь отмахнулась и сказала, что ничего не понимает в анекдотах. А наши игры с дядей Мишей всё продолжались.
***
Однажды он завёл меня в комнатку охраны попить чай, я часто бывала в этой каморке на первом этаже, жевала сушки, рассматривая обклеенную картинками тумбочку. Вот только в этот раз чая не было, а дверь за мной он зачем-то закрыл на защёлку.
– Поиграем в новую игру? – улыбаясь, спросил он.
Я оживлённо закивала. Старые игры мне уже надоели, а новые всегда были интересны.
– Сейчас я познакомлю тебя со своим другом, – он расстегнул ширинку и потряс странной штукой, болтавшейся у него между ног. – Хочешь его погладить?
Мне не очень-то хотелось это трогать, вообще выглядел его друг как-то неприятно. Дядя Миша, увидев моё замешательство, взял за руку и провёл моей ладошкой по нему.
Я поморщилась.
– Мягкий и тёплый, – констатировала я, отряхивая ладошку.
Он кивнул.
– Хочешь, покажу фокус? Он станет твёрдым и длинным.
Я кивнула, фокусы дядя Миша всегда показывал отличные: в его руках ловко исчезали карты, монетки появлялись из ниоткуда, а в своих карманах я находила горсти конфет.
– Возьми его в ротик, – прислонив своего друга к моему лицу, произнёс он.
– Не хочу, – сморщившись от неприятного запаха, я попятилась назад, но дядя Миша крепко схватил меня одной рукой.
– Он хороший, – проводя им по моим щекам и губам, приговаривал он.
Я сжалась и, закрывая своё личико ладонями, произнесла:
– Мне не нравится эта игра, дядя Миша.
– Ты её просто не поняла.
– Я хочу уйти, пожалуйста.
– Нет, пока мы не поиграем, ты не уйдёшь, просто возьми его.
– Не хочу.
– Юля, если я сделаю иначе, тебе будет больно.
– Я не хочу, чтобы мне было больно.
– Тогда возьми его в рот, – настойчиво повторил он, и я почувствовала, как его руки убирают мои ладони с лица. Мне стало страшно, и я расплакалась.
Меня спас случай. Я не помню точно, что это было, но вдалеке неожиданно раздался громкий звук, он оглянулся на дверь, и его настойчивая хватка ослабла. Я этим воспользовалась и, резко дёрнувшись, бросилась к распахнутому окну. Он попытался схватить меня, но не успел, я спрыгнула вниз, разодрав об асфальт ладони с коленями и поцарапав подбородок. Я бежала под окнами первого этажа, громко крича «мама».
– Господи, ты как здесь? – испуганно воскликнула мама, выглянув в окно. Она помогла мне подняться.
– Дядя Миша, он показал мне какую-то штуку, он хотел сделать плохое, – захлёбывалась в рыданиях я.
– Я ничего не понимаю, – мама растерянно развела руки в стороны.
В это время к нам, виновато улыбаясь, подошёл дядя Миша.
– Нина, я извиняюсь, напугал её, наверное, – он достал из кармана тряпичную куклу-рукавичку, изображающую Бабу Ягу, и показал маме. – Вот что она увидела и напугалась.
– Нет, там было другое, – я спряталась за спиной мамы. – Он врёт.
– Юльчонок, ну прости, напугал я тебя, глупый старик, давай мириться, – он сел на корточки и, улыбнувшись, протянул мне палец для примирения.
– Нет, вы плохой.
– Юля, ну перестань, тебе просто стыдно, что ты такая взрослая испугалась игрушки. Посмотри, и колени все опять ободрала, Миша, есть зелёнка?
– Есть, пойдём, Юльчик, разрисуем тебя.
– Нет! – завопила я и крепко вцепилась в мать.
– Боже, да что с тобой такое? Миша, извини, не знаю, что на неё нашло, – виновато произнесла мама.
– Да ладно, всякое бывает, дети же, они такие выдумщики, что-то показалось ей, вот и напугалась. Ну, я пойду лучше, ты уж не слушай её сказки сильно, – промолвил он, почёсывая затылок.
– Конечно, нет, Миш.
Дождавшись, когда дядя Миша уйдет, я затараторила:
– Мама, он врёт, это у него было там, в штанах, он достал мне и показал.
– Юля, перестань! – прикрикнув, прервала меня мама. – Мне некогда слушать твои фантазии, мне домыть надо! Не то мы опоздаем, и придётся спать на вокзале.
На автобус мы, действительно, чуть было не опоздали, мама не могла отдышаться всю дорогу и кашляла. Больше я ей ничего не сказала, а лишь усиленно тёрла свою щёку. Я всё думала об этой неприятной игре. Может, я зря испугалась. Мне стало досадно, что я так и не увидела фокус. Но дядя Миша соврал маме, значит, в этой игре было что-то плохое, поэтому с взрослыми я решила больше не играть, и с тех пор обходила пост дяди Миши стороной.
***
Как милосердно детство в своём неведении. Я не понимала, что дядя Миша со мной делал, мне не нравилась эта штуковина у него между ног, было страшно и больно, когда он меня держал, обидно, что не поверила мама. Будучи ребёнком, я просто побежала дальше, а потом и вовсе забыла, что этот эпизод в моей жизни существовал. И не вспоминала, пока не подросла.
Мне было 10 лет, Дима учился в старших классах и решил показать видео, которое гуляло у них в школе под названием «минет Пэрис Хилтон», для него это была забава, для меня тяжёлая правда. Я посмотрела на него испуганными глазами, не решаясь спросить.
– Чёрт, я забыл, нельзя было тебе показывать, – увидев моё лицо, с досадой произнёс он и спрятал телефон.
Он не хотел, но ему пришлось всё рассказать. Мама никогда не разговаривала со мной на такие темы, она до сих пор закрывала мне глаза, когда в фильмах целовались, и Дима был первым, от кого я всё узнала. Меня тогда вырвало, и я долго плакала. Он гладил меня по голове и говорил, что теперь он рядом и больше никто так со мной не поступит.
Я не виню его в раскрытии этой правды. Он очень поддержал меня тогда, а это осознание всё равно настигло бы меня рано или поздно.
Но когда вся чудовищная мерзость произошедшего прояснилась, этот эпизод всё чаще стал всплывать в моей памяти. Каждый раз, вспоминая, я с каким-то бешеным исступлением тру свои щёки, которых касался его член. Удивительно, насколько в моей голове осели детали. Я помню стоявший в его каморке запах многократно заваренных дешёвых чайных пакетиков и до сих пор ощущаю, как провожу кончиками пальцев по оборванным краям наклеек Гены и Чебурашки6 на его обшарпанной тумбе. Грёбаные Гена и Чебурашка.
***
Прошло почти три недели после того вечера, и всё это время с Димой мы не разговаривали. Молчание было неотъемлемой частью нашего брака. Он часто так делал, то наказывая меня этим, то из-за проблем в бизнесе. Как было на этот раз, я не знаю. Спрашивать мне не хотелось. Его командировка была неудачной, я поняла это по громко брошенной дорожной сумке. Он был всё время погружён в свои дела и практически не находился дома, приезжая чаще за полночь. В наши редкие пересекающиеся встречи меня он не замечал, три раза мы занимались любовью в таком же нерушимом безмолвии.
Наверное, меня бы устроил такой брак: тишины и равнодушия, в нём я не испытывала хотя бы физической боли, но я знала, это скоро кончится, так происходило всегда, и в какую сторону на этот раз пошатнётся маятник наших отношений, предугадать было сложно.
Единственным местом, где я могла свободно дышать, стала кофейня. Я приезжала туда каждый день. Слова Сергея о том, что они видят каждого гостя, меня зацепили, и я тоже начала наблюдать.
Это странно, но, кроме чашки кофе, я ничего не видела раньше, и, спроси меня кто-нибудь, как выглядит кофейня, я бы не смогла её описать. А в ней было так много деталей.
На коричневых стенах кирпичной кладки были рисунки. На одной – большая бледно-фиолетовая чашка, из неё высыпались кофейные зерна, причудливо превращающиеся затем в женский портрет, на другой – расплывшаяся кофейная гуща, в очертаниях которой виднелся статный средневековый замок.
Необычная полка, сделанная из гитары, доверху наполненная книгами, дисками, банками кофе и приправами. В рамках висели фото с открытия кофейни: счастливые смеющиеся лица, размазанный по лицу Сергея торт, перерезанная красная лента. Рядом фотография первого гостя, первый выпитый стакан кофе и первая чайная чашка. На подоконниках росли зелёные мирты в аккуратно слепленных глиняных горшках горчичного цвета.
Я стала замечать и людей. Первой, кого я приметила, стала обаятельная рыжеволосая девушка-официантка, её живость, горящие глаза, звонкий смех обращали на себя внимание своей искренностью и чувственностью. Я не могла сдержать улыбки, слушая её громкие эмоциональные восклицания в предобеденной тишине кофейни.
Шумный гитарист, парень с длинными волосами, вальяжно располагавшийся на стульчике у стойки, репетитор английского, неизменно заказывающая пуэр, никуда не успевающий логист, мне казалось, что за всю свою жизнь я не видела столько людей, сколько заметила сейчас. Почти все посетители были такими же постоянными гостями, как и я, мы встречались каждый день, здороваясь глазами и обмениваясь улыбками, и их присутствие стало для меня не просто естественным, а чем-то родным.
С Сергеем мы лишь приветствовали друг друга, не обмениваясь ни фразой больше. Неловкость от того, что он знает мою тайну, была сильна, и я избегала встречаться с ним взглядом.
Я наблюдала за ним издалека, он часто бывал в зале, разнося заказы и непринуждённо беседуя с посетителями, смеялся за стойкой с другими официантами.
Сегодня мне захотелось с ним поговорить, и я негромко окликнула его, когда он проходил мимо.
– Да? – обернулся он.
– Вы не присядете?
– Конечно, обслужу постоянщиков и вернусь к вам.
Я наблюдала, как легко он общается с двумя молодыми людьми. Проводив их, он подошёл ко мне.
– Как ваши дела? – сев за столик, спросил он.
– Пока вполне неплохо. Мы просто молчим.
– А что с вашей щекой? – он внимательно на меня посмотрел.
– О нет, это я сама, слишком сильно потерла. Он никогда не бьёт меня по лицу. Это единственная неприкосновенная часть моего тела, – грустно улыбнувшись, ответила я.
Он грустно улыбнулся в ответ. Мы сидели в заполненной тишиной паузе, я нервно теребила краешек стола.
– Я вас смущаю? – спросил он.
– Нет, я просто никак не могу привыкнуть, что вы знаете обо всём этом, – растерянно произнесла я.
– Ну, я могу сделать вид, что не знаю, если вам станет легче.
– О нет, таких людей в моём окружении достаточно.
– Меня радует этот ответ. Надеюсь, что когда-нибудь смогу помочь вам.
– Почему вы так хотите мне помочь?
– Потому что знаю, через что вам приходится проходить.
Я в задумчивости на него посмотрела.
– Ваш тыквенный пирог! – весело произнесла рыжеволосая девушка.
– Спасибо, Карина, – тепло улыбнувшись, поблагодарила я, впервые назвав её по имени.
– О, е-е-е! – щёлкнув пальцами, радостно воскликнула Карина. – Макс, гони косарь, я выиграла, – танцуя, прокричала она другому бариста.
Сергей рассмеялся и, увидев недоумение на моём лице, пояснил:
– Они спорят, с кем же первым заговорит или начнёт обращаться по имени постоянный гость. Карина часто выигрывает. Но в этот раз по факту первым был я, конечно, – подмигнул ей Сергей.
– Хм, мне кажется, ты где-то сжульничал, биг босс. Да? Он же сжульничал? – прищурившись, спросила у меня Карина.
– Да, он сам со мной заговорил, – улыбнувшись, ответила я.
– Ах ты, проказник! – она потрепала Сергея по волосам. – Нарушаешь правила, значит? Минус сотка к твоей карме. Так, ладно, я полетела к посетителям. А вы заглядывайте к нам, вы же ещё с Максом не знакомы, он нереально крутой парень.
Я кивнула, улыбаясь.
– Так странно, что я раньше никого и ничего не замечала, – посмотрев на Сергея, сказала я.
– Просто не туда смотрели.
– Да, наверное. Я всё хотела спросить, почему вы работаете в качестве официанта?
– Ну, кофейня не приносит настолько хорошего дохода, приходится экономить на персонале.
Я в замешательстве опустила глаза, всегда испытывая неловкость, когда разговор заходил о деньгах. Мне словно было стыдно за наполненную роскошью жизнь, которую я проживаю.
– Простите, это шутка. Неудачная, – виновато улыбнувшись, произнёс Сергей. – Если серьёзно, мне нравится находиться по ту сторону, – он указал на стойку. – Я люблю варить кофе, общаться с людьми. Изначально я вообще не планировал открывать что-то своё, мне нравилась работа бариста, а вот вся подноготная со сплетнями и интригами утомила. Поэтому я и создал кофейню, где такого не будет, по крайней мере, не в мою смену.
– Здесь, правда, очень уютно.
– Спасибо, это приятно слышать. Кстати, пробовали нашу новинку? Мятный латте со сливочным мороженым?
– Нет, пока не довелось.
– Весьма неплох. Советую, особенно если вы – любитель мяты.
– Обожаю мятное мороженое
– Я тоже, а мятный шоколад? – оживлённо спросил он.
– Лучшее, что изобрело человечество, – улыбаясь, ответила я.
О проекте
О подписке