Она ушла домой и продолжила думать над незатейливой фразой. По какой-то причине кошка интересовалась чужой жизнью. Значит, своя была не важна? Кошка была ориентирована на внешнее, а Василий Иванович всегда учил, что начинать надо с себя. Продолжать и заканчивать тоже.

– В общем, так. – На следующее занятие она пришла с подготовленным ответом. Привычным учительским жестом поправила юбку. – Варианта два. Первое. Кошка слишком заинтересована во внешних обстоятельствах, и тем самым она теряет полноту своей жизни, ведь ее разум находится не в настоящем моменте, а где-то. А человек, то есть кошка, там, где его мысли. Поэтому в этот момент кошка, можно сказать, не живет, ведь там, где она есть, ее как таковой нет. То есть в каждый миг, когда мы глубоко погружаемся в чью-то жизнь, мы «умираем» для своей собственной. В общем, тут смерть, скорее, метафорическая.

Второе. Кошка попыталась узнать что-то, что выше ее понимания, но у нее не хватило ресурса, чтобы это воспринять, и ее разорвало изнутри. Накопленная ею энергия не перешла в новое качество, но ее было так много, что в старом теле она уже не могла быть в покое. И произошел взрыв. Кошка, так сказать, сдохла. – Она подняла плечи и развела руками. Мол, что поделать, c’est la vie.

Геннадий демонстративно похлопал ей и подмигнул. Василий Иванович ничего не сказал. Он вообще редко хвалил ее или говорил: «Да, правильно». Скорее, его взгляд выражал спокойный интерес к ее процессу мышления. «Люди стереотипны, – часто повторял он. – Они не умеют думать. Максимум, на что они способны, – это собрать из кирпичиков А, Б и В башню АБВ, но у них никогда не получится что-то новое, например, Ю! Потому что они не могут даже представить себе этого, не могут мыслить масштабно. Так что учитесь думать, друзья мои. Душа обязана трудиться и день, и ночь, и день, и ночь».¹⁶

Мария медленно спустилась по ступенькам. Августовский вечер померк, как будто тьма, окутавшая ее душу, вылилась наружу. Как же она теперь? Какой тусклой показалась жизнь! Сейчас начнется серая рутина школьных будней, в которых не будет главного наполнителя. Проходя по двору мимо достопамятных, ныне весело краснеющих кустов барбариса, она тихо застонала. Надо идти на педсовет. И она шла. Уныло, как на казнь.

Как жить? «Тот, кто видел Свет на пути, никогда его не забудет», – говорил Василий Иванович. Хотя теперь она сомневалась, что это было его настоящее имя. «Я странник, – сказал он однажды. – Моя свобода – быть там, где я хочу, и жить так, как хочу». Его «хочу», впрочем, разительно отличалось от желаний обывателей. Оно диктовалось высшей волей, было нелогичным и не имеющим (по крайней мере, для Марии) явной цели. «Ты просто пока не видишь взаимосвязей, – успокаивал он ее. – Ничего. Ты увидишь. Просто живи и будь верна той истине, которая тебе открывается». Да, как-то надо продолжать жить без опоры на Учителя.

Мария Михайловна, восьмидесятитрехлетняя старушка, сидела на скамейке около частной психиатрической клиники и смотрела на себя в прошлом. Вспоминала. Когда ей было уже сорок три, то есть в 1980-м году, через восемь лет после этих событий, произошла неожиданная встреча с Геннадием. Она была с классом в Белоруссии, в Минске, и на светофоре в центре города к ней подошел красивый молодой мужчина. «Маша, – тихо произнес он. – Приходи вечером в девятнадцать часов в парк Победы, поговорим». Он исчез так же незаметно, как появился.

Геннадий рассказал удивительные вещи. Оказалось, что он несколько лет разыскивал Василия Ивановича, ездил по разным монастырям, просясь поваром в группу геологов или этнографов. Он был у староверов, был в Бурятии у лам, был на Алтае у шаманов.

Мария сидела на скамейке на тенистой аллее парка и изумленно всплескивала руками.

– Надо же, в Бурятии! И что, все работало? Храмы? Дацаны? И службы велись?

Геннадий кивнул. И продолжил.

Все духовные учителя лишь молча улыбались в ответ на его расспросы, пока лет через пять после начала поисков в одном из буддийских дацанов у него не состоялась примечательная беседа с настоятелем.

– Я уже потерял надежду, как вдруг…

По какой-то не видимой Геннадию причине настоятель сам подошел к юноше, сгорбленно сидевшему перед изображением Белой Тары.

Когда на вопрос: «Зачем вы здесь?» – Геннадий, поколебавшись, назвал заветное имя наставника, монах сказал: «Разве вы уже познали все то, чему вас учили? Зачем вы ищете своего Учителя? Разве не понимаете, что, если бы он хотел с вами связаться, он сам бы вас давно нашел? Но у него свои задачи, у вас свои!»

– Я даже похолодел, – признался Гена. – Я понял, что он прав. Мой поиск был продиктован мальчишеской привязанностью, а значит, шел от эго.

Он сложил руки лодочкой перед грудью, как делал Василий Иванович, и поклонился настоятелю. Встреча эта принесла если не мир в его душу, то успокоение.

Он узнал многие фантастические подробности о своем Учителе, который, как оказалось, был хорошо известен среди Посвященных разных религиозных традиций. Пожилой настоятель-буддист со светлым тихим взглядом был тоже одним из его учеников. Он рассказал Геннадию о «Большом отшельничестве», в котором пребывал их наставник. В отличие от «Малого отшельничества», которое предполагало уединение в горах, вдали от людей, и погружение в духовную практику, Большое отшельничество было испытанием еще более серьезного уровня. Последним испытанием. Духовный путник возвращался в мир, неся ему свои знания. При этом он должен был пройти сквозь этот мир невидимкой, открывшись только тем, с кем был связан давнишними кармическими узами.

Мария слушала Гену и вспоминала их совместные посиделки в маленькой комнате. Они теперь оба понимали, что наставник неукоснительно соблюдал два важнейших духовных закона – передавать знания только тем, кто готов и искренне жаждет их, и не «метать бисер перед свиньями», не допускать до сокровенных вещей праздно любопытствующих, дабы уберечь их от преждевременной встречи с новым миром. «Знание должно быть возвещено, знание должно быть сокрыто», – нередко повторял он, когда они пили чай вместе в его «дворницкой». Геннадий понял, почему Василий Иванович, обладая глубочайшими познаниями и возможностями, не использовал их, предпочитая работу сторожа, которая давала ему… свободу. Он оставался монахом, будучи в миру. «В мире, но не от мира сего».

– Удивительный человек! – В заключение Гена долгим взглядом посмотрел на Марию. Она кивнула.

– Мы не брошены. Я это теперь чувствую! Мне кажется, за нами наблюдают те, кто видит больше нас. – Геннадий сиял. «Каким же он стал красавцем, – пронеслось в голове у Марии. – Нескладный утенок преобразился».

Настоятель дацана объяснил молодому искателю, что на духовном Пути все взаимосвязаны, и неважно, находишься ли ты рядом со своим наставником физически или нет, – на потаенном внутреннем уровне вы едины.

– Он нас не бросил! – повторил Геннадий еще раз. – Просто мы проходим сейчас свои уроки.

Он обнял Марию Михайловну на прощание. Больше они не виделись.

– А как ты сам? – еле успела спросить она.

– Нормально. Тренером работаю в спортшколе.

К лавочке прискакал воробей-толстячок и, требовательно сверкая глазом, подпрыгнул прямо к ее ногам. Она задумчиво поправила юбку и вытащила из кармана кусочек хлебного мякиша…

В середине восьмидесятых годов в небольшом белорусском издательстве вышла книга безымянного автора о духовных традициях мира. Мария была убеждена, что автором ее был Геннадий. Когда она перелистывала страницы, ей казалось, что она слышит шуршание его карандаша по тетради. Как же он ее написал, мягко улыбалась она, ведь он ни единой строчки не законспектировал.

Сама Мария не страдала так сильно от отсутствия Василия Ивановича. В тот день, 27 августа, когда она отошла от первоначального потрясения и немного успокоилась, она сделала то, чему он ее учил. Села в позу для медитации, закрыла глаза и настроилась на ситуацию. Она сразу услышала, что его голос звучит в ней, что он рядом. Он дал ей ключ доступа к своей душе – свое сакральное имя. Произнося его, она входила в транс.

А вскоре появились и первые ученики. Вернее, ученицы. Сначала была мама хулигана Витьки из 7В класса. Он часто безобразничал на уроках и смешил весь класс тем, что коверкал французские слова. Ля ручка, ля ножка, ля стол. Je parle¹⁷ он произносил как «жопарл», делая ударение на первый слог. Все неизменно смеялись. Je suis perdu¹⁸ – вообще была его коронная фраза. Он сопровождал ее недвусмысленными звуками. Мария Михайловна долго терпела и корректно взывала к порядку. Но Витька был авторитет. В классе его боялись. А ему нравилось поддевать миниатюрную француженку.

И однажды Мария Михайловна не выдержала и вызвала в школу его родителей. Пришла мама. Усталая, замотанная работница стройки – маляр-штукатур. Она воспитывала сына одна. Денег постоянно не хватало, и она «халтурила» после работы, клея обои частным заказчикам. Сын был предоставлен самому себе.

– Понимаете, – виновато говорила она, – ему же штаны нужны, куртка. Он же растет! На нем все горит!

Мария Михайловна молча кивала. И прислушивалась. К себе и к ней. Мало-помалу между ними установились приятельские отношения, и однажды, к изумлению Витьки, училка пришла к ним домой. Оглядела крошечную комнату в общежитии, похвалила рисунки на стене («А это Витенька нарисовал, когда был маленьким») и осталась пить чай.

Людмила была способной. Ее чаша была пуста¹⁹. Она сразу почувствовала в Марии глубину и мудрость, которой не обладала сама. По природе она была восприимчива и открыта, и слова о счастье легли ей на душу.

«Понимаете, – говорила Мария Михайловна, – все представления о жизни коренятся в нашем уме. Мы всегда хотим чему-то соответствовать и что-то достигать, думая, что счастье в будущем. Нас так учат. Но если сместить угол зрения и понять, что будущего нет, а есть только настоящее, то в этом сиюминутном настоящем можно ощутить огромную радость. Когда мы не скованы страхом за будущее или чьими-то ожиданиями относительно нас, мы счастливы!»

Витькина мама слушала затаив дыхание:

– Как будущего нет? Совсем? А ради чего мы живем тогда? Все зря? А я думала, мы все живем во имя светлого будущего? Это же смысл жизни! Все отдать, чтобы потом… Вы же в школе тоже этому учите!

– Не я, – сказала Мария.

Как же объяснить то, что непонятно уму? Мария вспомнила, как деликатно учил их Василий Иванович – никогда не настаивал на своем мнении, не переубеждал, просто показывал другой срез реальности, и через какое-то время, когда ученик дозревал сам, случалась с ним та самая «Эврика!»

Мария вкладывала зерна в душу своей ученицы, не ожидая быстрого результата. Она не заботилась о плодах, знала: они появятся в нужный момент. В квартире у нее висела репродукция Ван Гога «Сеятель». Иногда Мария ему подмигивала, дескать, понимаю тебя, друг, сама тоже сею.

Не так просто было Людмиле совершить переворот в сознании. Так что чаю «со слоном» по 95 копеек за пачку, который они обе так любили и который Мария изредка «добывала» с продуктовыми наборами в школе, им пришлось выпить много.

Мария дорожила своей первой ученицей, потому что Людмила слушала, старалась, выполняла все рекомендации, и у нее получалось. Она не давала волю своим сомнениям. Вернее, их у нее совсем не было. Она доверилась сразу, и даже Витька скоро заметил, что мать стала как-то добрее, что ли. Стала больше с ним разговаривать. Стала улыбаться, а потом и смеяться заливистым девичьим смехом. Он так любил ее в эти моменты! Он сам рядом с ней помягчел, перестал паясничать на уроках и однажды даже проводил француженку до автобуса. Они разговорились, и она отдала ему свой драгоценный конспект по айкидо (и на тренировках она умудрялась записывать изречения Василия Ивановича: «Будьте водой, не напрягайтесь, теките, используйте силу противника против него самого, и вы будете непобедимы»).

Да-а-а… Людмила, где ты сейчас? Сорок лет прошло. Пожилая Мария Михайловна внутренне обняла свою ученицу-подругу и почувствовала мгновенный отклик в груди. Улыбнулась. Они все были рядом, они были здесь.

***

«Бодхисаттва (пали bodhisatta, санскр. Bodhisattva – существо, стремящееся к просветлению) – в традиционном буддизме и буддизме махаяны лицо, принявшее решение стать буддой, чтобы достичь нирваны и помочь другим существам выйти из безначальных реинкарнаций и страданий. Альтруистический идеал бодхисаттвы, который «задерживается» в сансаре ради того, чтобы помочь другим, противостоит двум другим, более эгоцентрическим ориентирам буддиста – достижениям архата и пратьекабудды, стремящихся преимущественно к собственному «освобождению»²⁰.

– Помощь другим, так-так, ну ладно. – Среди нагромождения витиеватых предложений и абстрактных понятий Сергею Борисовичу откликнулось только это. Он быстро нажал на клавишу и впился в экран.

«Приведу вам несколько выдержек о Бодхисаттвах из моей книги «Основы буддизма». «Слово “Бодхисаттва” состоит из двух понятий: Бодхи – озарение или пробуждение и саттва – сущность. Кто же эти Бодхисаттвы? Ученики Будд, добровольно отказавшиеся от личного освобождения и по примеру Учителя вступившие на долгий, тягостный, тернистый путь помощи человечеству. Подобные Бодхисаттвы проявляются на земле среди самых различных жизненных условий. Физически ничем не отличаясь от остального человечества, они совершенно отличны по своей психологии, неизменно являясь носителями принципа Общего Блага…