Разговаривать с незнакомыми людьми на «ты» он не умел. Ни слова не понимал.

– В деревне у кого-нибудь есть тяжелый внедорожник?

– Чего в деревне есть? – оторопело спросила Валюшка. Она подъедала со сковороды поджарки.

– Джип, – нашелся Плетнев. – Вездеход.

Супруги переглянулись.

– У Ваньки, может? – неуверенно предположила Валюшка. – Который из гаражей?

– У Ваньки есть, – согласился Витюшка. – «Уазик» у него почти новый! «Патриот», что ли! Только Ванька не наш, не с Острова. Он с Дорина, а работает в гаражах, которые при заказнике. У них там хозяйство целое и гаражи. Отсюдова кило€метров пятнадцать.

– Да гаку три! – вставила Валюшка. – Так что все двадцать набежит!

– Что ты все стрекочешь, стрекоза? Если по старой дороге под шлагбаум…

– Он чего тебе, под шлагбаум на машине поедет?

Нет, совсем не то. Отпечатки протекторов, которые он видел на участке Николая Степановича, никак не могли принадлежать «уазику».

– А из города кто-нибудь на джипах приезжает?

– Куда приезжает-то? К нам никто, к блаженным никто, к «газпрому» разве, только это когда было, в покосы еще! У ихнего парнишки день рождения справляли, так много народу понаехало, может, кто и на джипах, я не глядел!..

– Нет, нет, – досадуя на себя за дурацкий разговор, сказал Плетнев, – а к Николаю Степановичу в последнее время никто не приезжал? На большом джипе? На «Лендкрузере» или на «Наваре»?

– Не было никакого навару, – опять переглянувшись с женой, задумчиво сказал Витюшка. – Да ты пойми, Леш, к нему в огород кто поедет и зачем? По охотничьим делам в заказник ездят, он тама и лицензии проверяет, и в лес провожает, если кому надо! А тут-то чего у него? Изба да сарайка!

– А чего ты всполохнулся-то? – Валюшка аккуратно отставила сковороду на перильца беседки, собрала тарелки и отправила туда же. – Или до тебя тоже следствие домогалось?

Плетнев покачал головой.

После двух тарелок картошки его вдруг неудержимо потянуло в сон, и мысли были медленные, вязкие и качались, как цветы, в которые забрался шмель.

– Да, – задумчиво проговорил Витюшка, сорвал какую-то веточку, обкусал ее и стал ковырять в зубах. – Хороший мужик был дядя Коля, а сгинул, и не знает никто, через кого.

– Кому надо, те узнают, ты-то не лезь!

– А что с его дочерью случилось? – вдруг встрепенувшись, спросил Плетнев.

Валюшка, собиравшаяся тащить гору посуды в дом, села и махнула рукой.

– Болезнь какую-то у ней нашли. Лечили, лечили, да так и не вылечили. Померла девка. Года четыре как, да, Витюш?

– Да не меньше.

– Мы по весне приехали, а дядь Коля нам говорит, дочка, мол, померла моя. Она в последнее-то время совсем к нему не ездила, в городе крутилась, а когда малявкой была, все время тут жила. Я ее помню хорошо, хоть она и помладше меня была… А жена его еще раньше преставилась. Такая судьба у мужика нескладная.

А протекторы, думал Плетнев, марки «Микки Томпсон». Их ни с какими другими не перепутаешь и не на всякую машину поставишь. Продаются отдельно, в комплекте не идут никогда, и ставят их только те, кто на самом деле ездит по бездорожью – охотники, рыбаки. Удовольствие не дешевое, возни много.

Плетнев, хоть и не был ни охотником, ни рыболовом, очень любил большие машины и разбирался в них. Ему казалось, это очень по-мужски – любить внедорожники.

В ночь убийства шел ливень, а утром вышло солнце. Потом три дня дождя не было, и следы засохли, окаменели почти. Значит, кто-то приезжал или в ту самую ночь, или накануне, но раз следы остались, значит, земля была влажной. Да или нет?

– А дожди этим летом часто шли? – задал Плетнев глупейший вопрос.

– Весь июнь лило! – крикнула с дорожки Валюшка.

– А в июле ни одного не было, – поддержал ее Витюшка. – Горело все! Поливать не успевали. Вот восемнадцатого, как дядю Колю убили, в первый раз ливануло.

Значит, земля была сухой, каменной. Значит, следы диковинной резины были оставлены именно в ночь убийства. Значит, егерь пил виски с кем-то, кто приехал к нему на участок на машине с колесами «Микки Томпсон», и эта машина не простая. Между тем понятно, что пить он мог только с кем-то из своих, а ни у кого из «своих» такой иномарки нет и быть не может. Круг замкнулся.

А зять Виталий на чем приехал? Никакой машины, кроме расхристанной «Волги», на дворе у Николая Степановича нет! И следов никаких, кроме «Микки Томпсона»!

– А он всегда на электрическом поезде ездит, – сообщил Витюшка, когда Плетнев спросил про зятя. – Был у него драндулет какой-то, ну, иностранный, конечно, это когда они только-только у нас появились. Драндулету сто лет в обед, а приезжал он так важно, как барин! Нравилось ему, что на иностранной тачке раскатывает! А потом то ли разбил он ее, то ли она сама от старости рассыпалась, и стал на поезде приезжать.

– Это он потому стал на поезде, – Валюшка, разливавшая по разномастным кружкам чай, в сердцах плюхнула чайник на клеенку так, что он изрыгнул облачко пара, – чтоб по хозяйству не ломаться! Тунеядец он, и все дела. В своем доме известно как – тут вон трубы надо, там досок прикупить, рубероид подвезти или, может, шифер!.. А на поезде едешь себе и едешь, много ли в руках привезешь, и спроса с тебя никакого! На горбушке ведь рубероид не попрешь!

– Да нет, ну, чего ты говоришь-то? Он машину хотел купить, все копил на нее!

– А скопил – вот! – И Валюшка показала супругу фигу. – Все дяди-Колину «Волгу» ладился продать и опять иностранную купить! Тут бы дядя Коля ее и видел! Только он «Волгу» ни за что не хотел отдавать! А чего ты все спрашиваешь, Леш?

Плетнев пожал плечами.

Не объяснять же, что спрашивает потому, что пытается доказать себе, что вовсе никакой он не холеный жеребец Алмаз, а «нормальный мужик»! Вон съел две тарелки картошки – и ничего.

Суп из спаржи и паровые битки! Запивать глотком охлажденного, но не ледяного шардоне.

Тут вспомнилось еще одно обстоятельство, которое заинтересовало его нынче утром, и Плетнев спросил как ни в чем не бывало:

– А Николай Степанович в доме… в моем доме сам убирал или просил кого-то?

– Так Любанька убирала! – удивилась Валюшка. – Тебе сахарку в чай кинуть или ты вприкуску пьешь?

– Я… вприкуску.

– Дядь Коля траву косил, ну, там, насос смотрел, трубы, чтобы не затянуло, крышу прошлым годом перекрыл! Это уж при тебе! Ну, в смысле, дом-то уж твой был. Ты, наверное, знаешь про крышу-то.

Наверное, нет, подумал Плетнев. Не знаю. Секретарша точно знает.

– Чего надо по участку подделать, все он. А убирала Любанька. Она у всех, кто сам без рук, без ног, у городских то есть, убирает! – Тут Валюшка ойкнула, покраснела, и Витюшка осуждающе покачал загорелой лысой головой.

– Чего стрекочешь зря, стрекоза!

– А чего я, чего я, это тебе, Леша, не в укор, ты вон как мне шланг прикрутил! Сидит, как будто он там и был! А полы да окна мыть не мужицкое дело, бабское оно!..

Тебя бы на заседание совета директоров, развеселившись, подумал Плетнев про Валюшку. Хоть какого совета хоть каких директоров. Там бы тебе объяснили, что такое равенство прав и какие именно дела следует считать мужскими, а какие женскими!

– Любанька-то сама в заказнике работает, только чего там платят, слезы одни! А у нее пацан, нашего Артемки друг. Вот она и убирает. У «газпрома», у Прохора Петровича, у тебя то есть. У блаженных тоже. Да чего там, мы когда по весне приезжаем, я всегда ее зову, вдвоем-то оно сподручней и быстрей выходит! Ну, рубликов двести плачу, а что такое?.. Летом еще ничего, а зимой у нее приработка, считай, и нет никакого. Пока Прохор Петрович жив был, она у него круглый год убирала, и вроде у блаженных тоже, а больше кому тут?.. Еще в Дорино у кого-то, но из тамошних я не знаю никого.

– А в заказнике она кем работает?

– Бухгалтершей вроде. Чужие денежки считает, а своих нету!..

Ну, конечно. Самая распространенная женская профессия в этой стране – бухгалтер. Как так вышло?

И странно это. Бухгалтерша, которая подворовывает в чужих домах, но не подворовывает на работе? Или там тоже подворовывает?

Что-то тут не сходится. Как и с шинами «Микки Томпсон».

– А ты чего, Леш? Позвать ее надумал? Она вроде мыла там у тебя недавно.

– Надумал, – сказал Плетнев. – Валюша, если вы ее увидите, пришлите ко мне, мы с ней договоримся…

– Не «выкай» ты мне!

– …чтобы она раз в неделю приходила. Я же ее не знаю, и она меня не знает.

– Да сегодня и скажу, она к «газпрому» убираться пойдет мимо нас!

– Да тут у нас все друг друга знают, – ни с того ни с сего грустно сказал Витюшка, нашарил на перилах помятую пачку, вытащил сигарету, кинул в рот и прикурил. – Все друг друга знают, а вот такая аптека приключилась!..

– Ну, навонял!.. Плюнь ты дрянь эту, Витюшка!

– Сроду у нас никаких происшествиев не бывает! Помнишь, кино такое показывали «Чужие здесь не ходят»? Хотя ты еще молодой, не помнишь ничего! Так и у нас. Не ходят здесь чужие, неоткуда им тут взяться! У нас двери-окна всегда открытые, детишки все на велосипедах круглый день гоняют, мы и не смотрим, куда погнали они! Мы когда в Москву возвращаемся, Артема наш две недели ревмя ревет, ничего понять не может, мы ж его как псы цепные в Москве-то стережем, мало ли что, а пацаненку это разве понравится?! Он маленький еще, отвыкает, а потом привыкнуть не может. А здесь-то! – Виктор повел рукой с зажатой в ней сигаретой. – Заехать просто так никто не может, пехом сюда не дотелепаешь, со станции автобус четыре раза в день ходит, так ведь тоже по пропуску! Ни тебе хулиганья проклятого, ни алкоголиков пьяных, ни олигархов, которые динамитом рыбу глушат, песни орут, а потом бутылки бьют!

Плетнев живо представил себе, как олигархи – с некоторыми он был на короткой ноге – в деревне Остров глушат рыбу динамитом, а потом бьют бутылки.

– И вроде лихие времена давно прошли! А дядя Коля и в самое лихолетье управлялся дай бог, без происшествиев!

– Помнишь, Витюш, он нам елку приволок? – негромко спросила Валюшка, отвернулась и тыльной стороной ладони смахнула слезу. – Не достать было елок-то! Так он срубил и нам приволок! Егерям-то рубить разрешают. Мы уж надежду потеряли, а какой Новый год без елки! И тут такой подарок царский!..

Плетнев ушел от них, пообещав, что, как только захочет есть, сразу же «кликнет Валюшку, она тут рядышком, через забор», уверенный, что есть не захочет больше никогда.

Ничего тут не сходится, в этой самой деревне Остров, думал он, опускаясь в качалку. Бухгалтерша Любаня то ли ворует, то ли не ворует. Собачник Федор то ли покрывает ее, то ли защищает. Машина с шинами «Микки Томпсон» то ли подъезжала в ночь убийства к дому егеря, то ли не подъезжала. И вообще машины такой в деревне нет, а заехать на территорию заказника действительно непросто! Документы на самом деле смотрят, номера сверяют. Следовательно, проверить, приезжала посторонняя машина ночью к егерю или нет, очень просто – нужно только выяснить, кому и когда выписывались пропуска.

Впрочем, наверняка правоохранительные органы – тут Плетнев скривился – это уже сделали.

Какая-то женщина угрожала кому-то в зарослях шиповника, и Плетнев слышал это собственными ушами.

Федор Еременко угрожал кому-то по телефону, и он опять же видел это собственными глазами.

То ли Николай Степанович на самом деле убил его собаку и Федор решил отомстить, то ли не убивал егерь никакой собаки, и тогда получается, что история началась не третьего дня, когда произошло убийство, а давно, еще зимой.

Тогда тоже произошло убийство, но на него никто не обратил внимания, потому что убили всего-навсего собаку.

По-хорошему, конечно, пора звонить секретарше и собираться на озеро Комо. Там его место, а вовсе не здесь, в деревне Остров Тверской губернии.

Впрочем, он перестал понимать, где именно его место и есть ли оно вообще, поэтому и собирался схимничать и анахоретствовать, но ничего у него не выходит! Он все время мечется, все время боится – то бывшей тещи и ее дочери, то есть собственной бывшей жены, чуда красоты и кротости, то Федора Еременко с его вполне определенными и мерзкими угрозами, то Валюшки с ее приставаниями!..

Впрочем, картошка была так хороша, что, пожалуй, приставания не в счет.

Что бы сказал его французский доктор, если бы узнал…

Да пошел он в задницу, этот французский доктор, вдруг подумал Плетнев и встал из качалки.

Ни моя теща, ни моя жена, образец красоты и кротости, сюда уж точно не явятся, поэтому здесь я в гораздо большей безопасности, чем на озере Комо, куда они непременно прибудут, чтобы вытянуть из меня душу, если таковая все-таки имеется, то есть «чтобы поговорить и начать все сначала»!

Федор Еременко не станет убивать меня среди бела дня на глазах у всей деревни, а на ночь я запру обе двери на засов!

Да и Валюшка с Витюшкой рядом и в случае чего придут на помощь.

Тут Плетнев захохотал так, как хохотал, когда его ударили по голове две чокнутые старухи, – громко и с удовольствием.

Нечего сидеть в качалке, как Обломов, которого Алексей Александрович с детства ненавидел. Нужно приниматься за дела.

Только вот… за какие?

Он оглядел свои владения, находившиеся, с его точки зрения, в идеальном порядке. Трава скошена, цветы цветут – знать бы, как они называются, – на кустах смородины полно смородины, а на яблонях – яблок.

Плитка, которой выложены дорожки, кое-где поросла мхом и травой, и это, пожалуй, не совсем идеально. Плетнев своими глазами видел, как садовник на даче вытаскивал из швов и траву, и мох, значит, зачем-то это нужно.

Плетнев присел и попробовал вытащить. Травка легко вырвалась, в руке остался небольшой пучочек. Алексей Александрович осмотрел его со всех сторон и бросил.

Наш Алешенька, говорила мать, ничего не умеет руками делать. Ну, совсем ничего! Кажется, она даже гордилась этим немного.

Алешенька вырос, обзавелся штатом «специально обученных людей», которые все делали за него, и ничему такому, что следовало делать руками, так и не научился.

Может, пришло время попробовать?

Новая жизнь не начинается в одночасье – бац, и началась!.. Куда-то надо девать старую с ее привычками, точками опоры, с ее привязанностями, горестями и радостями.

Может быть, думал Плетнев, ожесточенно дергая траву, моя новая жизнь начнется именно с этого? С сорняков, которые я неизвестно зачем вытаскиваю из щелей между плитками? Или так новая жизнь не начинается?

Ему было нестерпимо жарко, солнце жгло шею и руки там, где заканчивались рукава футболки, и он уже весь вспотел, и спину заломило – а фитнес-тренер Арнольдик уверял его, что он в прекрасной форме! Выходит, врал?!

Бессмысленность занятия почему-то не угнетала, а добавляла желания доделать его до конца. Что, я не справлюсь с какими-то погаными сорняками, что ли?! Быть такого не может! Я сделал блестящую карьеру, и эта карьера…

Плетнев локтем утер лоб, через голову стащил и отшвырнул майку и смерил глазами расстояние – то, что он уже прошел, и то, которое еще предстоит пройти. Соотношение было примерно один к ста пятидесяти.

Я справлюсь. Я не холеный жеребец Алмаз!..

– Здравствуйте! Извините, пожалуйста, можно войти?

Плетнев от неожиданности ткнулся коленями в плитку, чуть не упал и прямо так, на коленках, повернулся.

Возле террасы мялась какая-то совсем незнакомая девица в длинной майке или коротком платье. В руке у нее была эмалированная кружка, и она проделывала этой кружкой какие-то странные приветственные движения.

– Здравствуйте!

Плетнев кивнул и встал. Что за паломничество к нему сегодня?!

– Вы ведь из города только что, да?

Плетнев опять кивнул, рассматривая ее. У нее были длинные волосы, которые его теща назвала бы неухоженными, просто какая-то грива, копна странного цвета, который его теща назвала бы неопределенным – то ли золотистые, то ли рыжие. И еще у нее были глаза.

М-да. Глаза. У нее глаза. Дальше что?..

– А у вас есть молоко?

Плетнев чуть не сел обратно на плитку.

– У нас закончилось, а привезут только послезавтра! Вы ведь наверняка из города захватили?

– Молоко? – недоверчиво переспросил Плетнев. Девица кивнула. – Ну, пойдемте, посмотрим.

Он вошел в дом, распахнул холодильник и посмотрел.

Наверняка секретарша, занимавшаяся отправкой припасов, не забыла про молоко. Или забыла? Вполне могла забыть, ибо Алексей Александрович никогда не пил никакого молока!

Сроду, как здесь говорят.

Штабель бутылок обнаружился на нижней полке. Плетнев вытащил одну и вышел на террасу. Девица за ним не пошла, так и маялась на улице.

– Такое подойдет?

– Конечно, спасибо вам большое! Я сейчас налью…

Тут он сообразил, что кружку она принесла неспроста, и сказал, чтобы она забирала всю бутылку.

Алексей Александрович был щедрым человеком, да и, в конце концов, для соседей ничего не жалко!..

– Мы вернем! Вы нас очень выручили! Просто здесь магазинов никаких нет, а в город ехать из-за молока глупо.

Он опять кивнул на манер холеного жеребца Алмаза.

– Спасибо! – бодро повторила девица и пошла было к калитке, но вдруг остановилась.

– Вы плитку чистите, да?

– Да, – сказал Плетнев с вызовом. – А что такое?!

Он был уверен, что она сейчас будет учить его, как именно следует чистить плитку.

…Наш Алешенька ничего не умеет делать руками, совсем ничего!..

– У Николая Степановича такая специальная штука есть, называется мини-мойка. Ею гораздо удобнее, я точно знаю! Я сто раз чистила! Хотите, покажу?

Девица пристроила бутылку и кружку под стену, в тенек, и быстро пошла куда-то к дальней стороне участка, старательно обходя набросанные Плетневым кучи травы – знамение его новой жизни.

Сильно и привычно потянув, она открыла дверь большого серого сарая, сложенного из кругляка, как в северных русских деревнях, канула внутрь, в пыльный полумрак, пронизанный наискосок солнечными лучами, и выволокла оттуда какую-то штуку, похожую на большой пылесос.

– Ну вот! – и она показала на штуку. – Там еще шланг и переноска такая здоровая, резиновая, тащите ее сюда!

Плетнев полез в сарай, девица посторонилась, заправляя за уши свои необыкновенные волосы – на солнце они горели, переливались, и смотреть на них без темных очков было трудновато, – и на широченном верстаке нашел переноску. Шланг, скрученный в кольцо и похожий на чучело удава, обнаружился на стене.

– Значит, электричество здесь, а вода вон там. Это сюда, а вот эту штуку туда. У Николая Степановича все очень удобно устроено! Он и нам так уличную проводку сделал, что мы не нарадуемся. Ну, вот и все. Теперь нажимаем вот здесь…

Штука, похожая на пылесос, издала странный ноющий звук, и Плетневу показалось, что она сейчас взорвется. Он даже шаг назад сделал.

– Так и должно быть! – прокричала девица, перекрывая вой. – Все правильно! Сейчас вода пойдет!

И пошла!.. Из длинной ручки, похожей на трость от зонтика, которую девица держала далеко от себя, вдруг вылетела тоненькая струйка сверкающих капель, почему-то напомнившая Плетневу бриллианты на тещиной шее, потом ручка дернулась, как будто напряглась, и вода забила сильной и ровной струей. Вокруг этого жесткого водяного прута сразу образовалось облако мелких брызг, и в эти брызги моментально впрыгнула радуга!

Впрыгнула и повисла.

Плетнев не мог оторвать от нее глаз.

– Смотрите! – Девица направила струю на плитку. Она искренне радовалась непонятно чему. – Только очень осторожно, руки не подставляйте, давление ужасное, пальцы оторвет!

Там, где водяной прут касался плитки, в разные стороны веером разлетались комья выбитого мха и травы, и плитка становилась розовой, чистой, мокрой!

– Это очень веселая работа! – кричала между тем девица, продвигаясь со своим аппаратом. – Я ее больше всего люблю!

Плетневу ужасно захотелось самому водить шлангом, и чтобы брызги летели, и радуга кувыркалась в них, и ему казалось, что это на самом деле очень весело!..

И тут все закончилось.

Девица нагнулась, нажала кнопку, аппарат засипел и затих.

– Ну, так же интереснее, правда?

У нее было абсолютно счастливое лицо, как будто она только что выиграла в лотерею виллу на озере Комо.

– Правда.

– И быстрее.

– Быстрее.