Калейдоскоп мыслей и мыслишек в безумном танце проносился в его голове. И лишь одна из них приобретала все более отчетливые очертания – как бы просочиться за пивом и снять стресс…

Его мечтания были прерваны и изничтожены на корню вплывшей в кабинет из другой двери Музы Мордехаевны.

Иногда, то ли при сильном волнении, то ли в силу некоторых необъяснимых причин, Муза Мордехаевна обращалась к Модесту на «ты».

«Модест, – тихо, но властно начала она, – полиция уехала, ты как?»

«Да как…, – вяло начал Хвостов, – жуть какая-то… я до сих пор в себя прийти не могу…»

«А надо бы уже давно, – оборвала его причитания Застенкер. – Надо срочно ответить Укроповой по поводу ротации, потом надо бы у Фабержевич денег попросить, пусть хоть тысяч триста оплатит, она обещала. Да, и Белизневской надо срочно отправить список по сухофруктам. Она собиралась завести в матрицу минимум половину».

И, видя, что Хвостов по-прежнему пребывает в полукаматозном состоянии, наддала: «Модест, соберитесь, давайте, давайте, надо все это сделать быстро».

И она с дежурной улыбкой медленно поплыла из кабинета.

Уже взявшись за дверную ручку, Застенкер вдруг обернулась, немного прищурилась и тихо спросила: «Модест, а как вы думаете, если Тимур мертв, то, может быть, нам и не придется отдавать долги его фирме? Тогда мы бы могли взять эти деньги себе…»

«Ну, не знаю, – задумчиво произнес Хвостов и вздохнул, – может, и не надо отдавать, во всяком случае уж точно не сейчас…»

«Ну и прекрасно, я тоже так думаю», – и игриво улыбнувшись, Муза Мордехаевна выплыла из кабинета Хвостова, оставив его хозяина в весьма плачевном состоянии.

Некоторое время он сидел, не двигаясь и практически ничего не соображая.

В голове гудело, в ушах звенело, в животе урчало (сегодня он не успел позавтракать, потому что бегал все утро с очередным поручением жены).

«Давление, наверное, подскочило», – устало подумал Модест Полуэктович и тихонько застонал.

Внезапно ему стало так жалко себя, что он чуть было не пустил слезу: «Божечки мои, как же все надоело… И задания эти дурацкие… И тетки эти злые… И все время хожу под уголовкой… и все пьют кровь, пьют…»

Модест резко встал, чтобы сбросить с себя груз отчаяния, и подошел к большому некрасивому зеркалу в другом углу кабинета.

Внимательно вглядываясь в свое отражение сквозь пыльную поверхность зеркала, изучая осунувшееся лицо, он пригладил немного волосы рукой и шепотом произнес: «Ээх…, что за работа такая… пришел сюда молодым здоровым блондином, а сейчас седой и больной почти старик».

Его трагические измышления были прерваны внезапным появлением еще одного менеджера фирмы, Вероники Быстровой.

Вероника, давняя знакомая Музы Застенкер, пришла на работу по приглашению оной и старательно выполняла все ее многочисленные задания.

Быстрота, с которой что-либо делала Вероника, была поразительна, правда, не всегда при этом скорость означала качество.

И Быстрова частенько переделывала уже сделанное, чтобы исправить неточности.

Этим она вызывала частые ухмылки Хвостова, человека рассудительного и неторопливого, делавшего свои «домашние задания» скрупулезно, а потому невероятно долго.

Вероника Быстрова была почти всегда в хорошем настроении, несмотря на то, что в «Шиш-Традиции» для нее даже не нашлось рабочего стола.

Нимало не смущаясь этим обстоятельством, она фланировала из комнаты в комнату, периодически пользуясь чужими компьютерами или телефонами.

Стремительность Вероники, которая так часто вводила в ступор Модеста Полуэктовича, сработала и сейчас.

Она буквально влетела в кабинет Хвостова, чуть не зашибив дверью его владельца.

Вовремя успевший отскочить Модест Полуэктович раздраженно подумал про себя: «Вот ненормальная, всегда носится, суетится, все с ног на голову переворачивает…».

Но вслух произнес: «Добрый день, Вероника, что случилось?»

«А то вы не знаете», – парировала Вероника, вихрем пролетая мимо него, и, усевшись на краешек дивана, с которого только что унесли Тимура, затараторила: « Ну, правда, что ли, Тимура убили? Или он сам? Я, блин, как всегда, опоздала на самое интересное… А почему именно на вашем диване? А когда? Расскажите, что, как?» – и от нетерпения она непроизвольно хлопнула несколько раз себя ладошками по круглым коленкам, обтянутым темными лосинами.

Вероника была стройная, и, в отличие от Музы Мордехаевны, всегда скрывавшей дефекты и лишние килограммы, позволяла себе ходить в обтягивающих водолазках и брючках, не боясь шокировать кого-либо перевешивающимися за «борта» телесами».

Прекрасно помня, что Вероника считается, кроме Лены Циферблат, еще одной давней подругой Застенкер, Хвостов сдержался и вежливо ответил: «Ну, что… Я пришел, тут уже полиция… Тимур лежал на диване… Да вы спросите у других… Я поздно пришел…»

«Печалька, – расстроилась Быстрова, – а у меня счетчики ставили на воду, вот я сегодня даже после вас и пришла…Как обидно-то…И без информации совсем…»

Слова «даже после вас» кольнули самолюбие Хвостова, и он уже было готовился дать отпор «наезду», как Вероника вновь затараторила: «А, говорят, что Тимур здесь был с раннего утра. Вроде приехал на встречу с «черной мамбой», а ее не было. И он стал ждать… Мне Эльжбета рассказала…»

Модест Полуэктович набрал в легкие воздуха, чтобы как-то отреагировать на произнесенное Вероникой, но та, не обращая на его усилия никакого внимания, резко спросила: «А как вы думаете, может его все-таки кто-то замочил? Ну, не замочил, конечно, а отравил, ведь признаков удушения нет, следов побоев тоже…»

«Вероника, – прорвался все-таки Модест Полуэктович, – ну что вы сочиняете, полиция разберется… Потом все узнаем… Вы мне лучше цены дайте по сухофруктам, а то мне Муза поручила срочно Белизневской предложение с ценами отправить, а у меня нет закупочных».

«Какой вы скучный, Модест Полуэктович, – разочарованно протянула Быстрова. – Вот я, например, обожаю детективы, жаль, родители не дали на юрфак поступить, а то бы я следователем работала… – Но, увидев кислую физиономию Хвостова, Вероника хмыкнула и произнесла: «Ладно, сейчас принесу вам цены». – И так же стремительно, как вскочила в комнату, выбежала из нее, сильно хлопнув дверью.

«Что за человек, – с возмущением подумал Хвостов, пожал плечами и вздохнул, – вечно носится, как ошпаренная… Вечно ей все интересно…»

На самом деле Модест Полуэктович почти завидовал Веронике потому, что та, несмотря на постоянные замечания и требования Застенкер обращаться к ней в офисе на «вы» и держать себя с ней как подчиненная с руководителем, постоянно нарушала строгие законы Музы Мордехаевны.

И то ли от бесшабашности, то ли из вредности (потому что характерец у Вероники был соль с перцем), вбегая в офис, всегда громко вскрикивала: «Привет, Муз!» Чем вызывала дикое, хотя и молчаливое раздражение у Застенкер, а также зависть окружающих…

Немного повздыхав о своей нелегкой судьбе, Модест Полуэктович поплелся к рабочему столу и плотно уселся в кресло, положив руки на подлокотники.

Немного погодя, включив компьютер, он почти с ненавистью посмотрел на груду бумаг, скопившихся на его столе.

Бумаги разных форматов и цветов, старые и новые толстым слоем покрывали весь стол, перекатываясь даже на рядом стоящий, ничейный стол.

Никто из сотрудников, даже в силу острой необходимости и при отсутствии на рабочем месте самого директора, никогда не отважился бы на поиск нужного документа. Безнадежное занятие…

Лишь только сам Хвостов мог долго рыться в этой каше до того момента, пока наконец не выуживал необходимую бумагу…

Кое-где, на пачках бумаг лежали пыль, хлебные крошки, различные канцелярские принадлежности, мелкие личные вещи, а на одной Модест с ужасом заметил несколько бегающих муравьев…

«Гримпинская трясина», – именно так окрестила его рабочий стол злоязычная Вероника Быстрова. Она всегда высмеивала знаменитую бумажную помойку Модеста Полуэктовича.

Однажды, разозлившись на поддевки Быстровой, Хвостов даже немного подразобрал документы. Но прошла всего неделя – и «Гримпинская трясина» снова сомкнула свои воды над его столом…

***

В дверь осторожно постучали три раза. Модест Полуэктович подошел к двери, отогнул створку жалюзи и увидел стоящего прямо напротив него Вадика Шумкера, высокого красивого черноволосого парня лет двадцати семи-восьми.

Сын хозяина офисного здания, где арендовала несколько комнат «Шиш-Традиция», Вадик был здесь кем-то вроде коменданта.

Во всяком случае, именно он заключал договоры на аренду по генеральной доверенности от отца, именно он вытряхивал душу у арендаторов за несвоевременную оплату офисов и именно он всегда и везде был в курсе того, что происходило вокруг.

Необычайно обаятельный, когда хотел этого, хороший психолог к тому же, Вадик вечно страдал от нехватки денег, поскольку отец его, крупный бизнесмен, платил сыну только лишь обычную зарплату, которой мажорному отпрыску хватало от силы на неделю.

Кроме того, Вадик был страстным стритрейсером.

Его мятежная натура, не признающая общепринятых правил, жаждала драйва, адреналина, которого ему не хватало на дискотеках, несмотря на баловство «травкой», девочек и другие развлечения «золотой молодежи».

Только когда он всеми правдами и неправдами выклянчил у отца Audi RS4, Вадик понял, что «жизнь налаживается».

И аккуратный, мягкий и любезный со всеми дневной Вадик Шумкер превращался по ночам в наглого, особо опасного правонарушителя, несущегося вместе с табуном в четыреста двадцать лошадей, заключенных в моторе своего замечательного авто…

«Можно?»– вытянув шею, произнес Шумкер, и, не дожидаясь ответа от все еще пребывающего в ступоре Хвостова, просочился в комнату.

«Как себя чувствуете?» – полюбопытствовал он, прохаживаясь вдоль стены кабинета и с хитрой улыбочкой заглядывая в лицо Модеста Полуэктовича.

«Да плохо я себя чувствую, – расстроенно произнес Хвостов. – Сами знаете, что у нас тут произошло».

«Да уж, да уж, – Вадик подошел к дивану и вальяжно развалился на нем, закинув ногу на ногу. – А что следствие? Что говорят? Кто убил?»

«Ну, – замялся Модест Полуэктович, – пока еще ничего не ясно…»

«Да бросьте, – резко прервал его Шумкер. – Натуральное убийство. К гадалке не ходи»

Он улыбнулся одной из своих дежурных, слащавых улыбочек и тихо добавил: «Переживаете?»

– Переживаю, конечно… Ну, а как тут не переживать? Ведь один из лучших поставщиков…

«Кто его хлопнул-то? Не вы случайно?» – И Вадик обезоруживающе рассмеялся.

«Ну, знаете, Вадим, – вспылил Модест Полуэктович, – сейчас не время для шуток! И, знаете, у меня сейчас очень много работы, а времени мало…»

«Все, все, уже ухожу, – мягко, словно пантера, вскочил Вадик с дивана, – не буду вам, как говорится, мешать…»

Немного замялся на пороге, посмотрел на Хвостова долгим испытующим взглядом и тихо произнес: «Осторожнее, Модест Полуэктович, у вас тут под боком убийца бродит… Берегите себя…», – и он исчез за дверью.

«Вот гаденыш, – тихо произнес Хвостов, – вечно что-то разнюхивает, рыщет…» – Он всплеснул руками: «Ну, вот как тут нормально работать? Постоянно все отвлекают, врываются…»

С тяжелым стоном он снова опустился в свое кресло и обхватил голову руками.

Оставим на время приунывшего Модеста Полуэктовича наедине с письмами, предложениями и ротациями и перейдем в комнату менеджеров.

В довольно большой, около 25 метров, но плотно заставленной разнообразной офисной мебелью комнате было оборудовано сразу пять рабочих мест: для секретаря, бухгалтера, главного бухгалтера, менеджера и старшего менеджера.

В этом помещении было всего два оконных отверстия. Именно отверстия, а не окна, потому что раньше здесь был склад, а солнце не появлялось никогда.

Зато теперь на регулярной основе в эту комнату вплывала Муза Мордехаевна из своего кабинета.

Она делала это, чтобы воочию убедиться, что сотрудницы (женщины среднего и очень среднего возраста, причем далеко не красавицы, поскольку Застенкер всегда сама выбирала себе сотрудников и сотрудниц и бдительно следила за тем, чтобы все они выгодно оттеняли ее красоту) не просто сплетничают, а ударно зарабатывают для нее миллионы.

На окнах в неприметных горшках ютились чахлые растения, везде – на столах, полках и шкафах вперемешку с документами стояли или лежали грязные чашки, чьи-то личные вещи, пакеты, сменная обувь, какие-то причудливые вазы и груда ненужного офисного хлама.

Одна стена была весьма тускло декорирована двумя довольно-таки больших размеров серо-буро-малиновыми подобиями батиков, на которых было изображены какие-то несуразные то ли курицы, то ли павлины…

Эти как бы курицы придавали и без того унылой комнате совсем уж депрессивный вид, но Музе Мордехаевне они очень нравились, и все старательно восхищались вслух и, скрепя сердце, терпели этих сиреневых каракатиц…

Одна только Вероника Быстрова потешалась над псевдоискусством, чем только все больше накаляла злопамятную Застенкер.

Перегородка между кабинетом Музы Застенкер и комнатой менеджеров представляла собой на самом деле плохо задекорированную календарем дверь, поэтому слышимость была прекрасная, и дамочки, зная, что грозная хозяйка все может услышать, старались разговаривать только на рабочие темы в те дни, когда Муза Мордехаевна трудилась в офисе.

Когда же она уезжала, то комната менеджеров наполнялась необычайным гвалтом – кто-то рассказывал анекдоты, кто-то ссорился, кто-то кушал, а кто-то громко разговаривал по телефону.

Вдобавок именно в эту комнату постоянно заходили водители, которые ждали оформления сопроводительных документов для поездок по точкам и иногда чаевничали.

Сегодня, против обыкновения, несмотря на присутствие в офисе Музы Мордехаевны, шум в «менеджерской» стоял необычайный.

Все водители сгрудились вокруг стола Эльжбеты Петровны, очень споро оформлявшей накладные, возбужденно переговариваясь друг с другом, попутно наливая себе кипяток из кулера в чашки.

Отчетливо слышалось в этом гаме два голоса:

– Не поеду! Сказал – не поеду! Потому что так нельзя. Куда же это! (очень громко)

–Надо ехать, Теря, надо (приглушенно, но настойчиво).

– Нет! Не поеду!

– Надо ехать, надо!

Первый голос принадлежал уже знакомому нам Терентию Карловичу Каркотубу, начальнику смены водителей, пожилому человеку с испорченными нервами и здоровьем за долгие годы адского труда за копейки у Застенкер.

Его невозмутимым собеседником была Эльжбета Петровна Овечкина, менеджер, которая и оформляла все сопроводительные документы для водителей.

Терентий Карлович от имени водителей отказывался ехать в час пик по маршрутам, разработанным Эльжбетой. Но та не сдавалась.

«Теря, ты пойми, я не в том плане, что … просто наемные водители уже получили по 12 маршрутов, а продукцию нужно развезти именно сегодня», – приводила разумные доводы Эльжбета, попутно распечатывая и невозмутимо ставя подписи за директора и печати на документы.

«Да, Эльжбет, и ты пойми,– настаивал уже тише Терентий Карлович, – это просто немыслимо, сейчас город стоит, мы сможем, каждый, ну, максимум, до ночи развести товар в 7 магазинов, они же ведь находятся не рядом. А там еще и стоять в очереди нужно, чтобы товар приняли».

«Да понимаю я все, Теря, – успокаивала его Овечкина. – Ты же знаешь, я не в том плане, что… надо». – И, показывая ему глазами в сторону кабинета Застенкер, еще раз повторила: «Надо!»

«Да пошло все оно к черту! – неожиданно взвизгнул Каркотуб и бросил серую мятую кепочку на стол Эльжбеты. – Я увольняюсь. Я старый, в конце концов, я больной. Это издевательство! За такие деньги, что мы получаем, никто работать не будет!»

У Эльжбеты Петровны в телефоне тут же замигала лампочка «Муза Мордехаевна». Она взяла трубку.

«Хорошо, Муза Мордехаевна, сейчас», – отрапортовала Овечкина. И, повернувшись к Терентию Карловичу, печально и тихо произнесла: «Теря, иди к Музе Мордехаевне».

Каркотуб весь как-то съежился, понурился, схватил свою кепочку, помял ее в руках и на негнущихся ногах пошел в сторону кабинета Застенкер.

Кабинет Музы Мордехаевны представлял собой затемненное небольшое помещение квадратной формы. Большой письменный стол, маленький кожаный диванчик, круглый журнальный столик со старым гибискусом в большом горшке и большое кожаное кресло с высокой спинкой, в котором и восседала Застенкер.

Жалюзи на окне всегда были плотно закрыты. Застенкер не любила яркого освещения, видимо, считая, что в темноте она по-прежнему молода и прекрасна.

В настоящий момент Муза Мордехаевна, ловко орудуя вилкой, доедала из огромной лоханки принесенную из дома пасту собственного приготовления.

Муза Мордехаевна никогда не разогревала еду в микроволновке, заботясь о своем здоровье, поэтому старалась быстрее скушать привезенное из дома, пока оно не совсем остыло.

Ела она так же тихо, как и разговаривала, но… много. Фигура требовала поддержки, и Муза Мордехаевна никогда ей в этом не отказывала, к тому же прекрасно понимая, что кожа-то и мышцы уже не столь эластичные, как в молодости.

Терентий Карлович тихонько постучал костяшками дрожащих пальцев в дверь и слегка приоткрыл ее. Вся его былая отвага куда-то улетучилась.

Увидев жующее лицо Музы Мордехаевны, он и совсем потерялся.

«Проходите, Терентий Карлович», – послышался тихий голос хозяйки