Тимур Иремашвили был одним из основных поставщиков «Шиш-Традиции», основным видом деятельности которой, по Уставу, была торговля овощами и сухофруктами.

Это был рослый крепкий мужчина лет пятидесяти, всегда улыбчивый, но со злыми, будто обжигающими глазами.

Иремашвили сотрудничал со всеми фирмами Застенкер (которые она открывала и закрывала довольно часто) уже более пятнадцати лет, никогда не нарушал договоренностей, всегда был лоялен к «забывчивой» Музе Мордехаевне и терпеливо, хотя слегка и ворча, ждал, когда она отдаст накопившиеся миллионные долги его фирме.

В последнее время, правда, Тимур начал брыкаться, говорить, что ему не на что закупать сырье, на что Муза Застенкер, сильно сопя и колыхаясь всем корпусом, смотрела на него недобрым тусклым взглядом, надувала и без того очень толстые от природы (а не от волшебства ботекса!) губы, и говорила тихим голосом: «Тимур, я отдам долг, но надо немного подождать… Иначе я буду вынуждена поменять поставщика…»

И Тимур всегда ждал… И вот теперь Тимур был мертв…

Не веря столь кошмарной новости, Модест Полуэктович протиснулся сквозь небольшую толпу сотрудников, продолжавших шептаться, дрожащей рукой приложил магнитный ключ к двери офиса и вошел в свой кабинет.

Кабинет был полон людей – полицейские в форме и в штатском (следственная бригада, как правильно решил Хвостов), врачи скорой…

На большом кожаном диване полусидел-полулежал Тимур Иремашвили… Рот его был приоткрыт, а в уголке рта виднелась белая пена… Глаза Тимура, теперь уже не злые, а равнодушные ко всему происходящему вокруг, смотрели куда-то перед собой, наводя на Модеста Полуэктовича ужас.

Вокруг дивана суетился человек в латексных перчатках и с кисточкой в руках, изредка делая какие-то пометки в блокноте…

«Божечки мои..», – скороговоркой прошелестел Хвостов и под внимательными взглядами присутствовавших буквально рухнул в свое кресло.

«Вы, я так понимаю, Модест Полуэктович Хвостов? – обратился к Хвостову невысокий крепкий мужчина, шатен лет сорока пяти, в бежевом свитере и потертых джинсах.

«Да…», – эхом отозвался Хвостов.

«А я следователь прокуратуры Рыскинг Петр Петрович». Что можете сказать о происшедшем?» – поинтересовался следователь, сверля Хвостова пытливым взглядом.

«Кошмар, что тут говорить, – вяло начал Модест Полуэктович… – А как это произошло?»

«Ну, как раз именно в этом, как вы правильно выразились, «кошмаре» я и должен разобраться, – отрезал Рыскинг, – и очень надеюсь, что разберусь, получив активное содействие и помощь всех сотрудников вашей фирмы, в том числе и вашу».

«Так чем же я могу вам помочь? – в недоумении пробормотал Хвостов. – Я только пришел на работу…»

«Почему так поздно?» – грозно сдвинул брови следователь.

«Что значит поздно? – возмутился Модест Полуэктович. – Я все-таки директор…»

«Я вот узнал, Модест Полуэктович, – вкрадчиво продолжил следователь, – что у вас в семье несколько машин, не удивляйтесь, в век глобальной компьютеризации это дело пяти минут, поэтому у меня было достаточно времени кое-что разузнать, пока вы добирались до офиса. Так почему вы, имея столько автомобилей, ездите на метро?» – и Рыскинг прищурился.

«Потому что мне так удобно», – начал злиться Хвостов.

Следователь затронул больную струну. Модест Полуэктович Хвостов, будучи многодетным папашей, имел льготный проезд в общественном транспорте, и это ему, как невероятно экономному человеку, очень согревало душу.

Кроме того, Хвостову было действительно очень удобно, бросив машину у метро в районе, где он проживал, пересесть на метрополитен абсолютно бесплатно(!), неспешно почитать какую-нибудь интересную книгу, спокойно выйти из метро, с удовольствием рубануть по пути в офис пивка и, наконец, добраться до работы.

«Что значит, вам так удобно?» – настаивал Рыскинг.

«Послушайте, – продолжал взвинчивать себя Хвостов, – какое кому дело, на чем я добираюсь до работы? Это мое личное дело. Да хоть на метле! И никакого отношения к происшедшему здесь это не имеет».

«Это мы разберемся, разберемся, – со значением хмыкнул следователь, – странно, что вас этот простой вопрос так завел. Но, давайте к делу, – уже более мирно продолжил он, – что можете сказать о трупе… то есть о Тимуре Иремашвили?»

«Ну, это наш давний поставщик, – начал приходить в себя после вспышки гнева Хвостов. – Он всегда очень к нам хорошо относился…»

«А почему же он к вам так хорошо относился, – передразнил его Рыскинг, – если вы ему были должны до черта денег?»

– А откуда, собственно…

«Уважаемый, – резко оборвал следователь Модеста Полуэктовича, – вообще-то здесь вопросы задаю я. Но в виде особой любезности повторяю вам простой ответ на ваш вопрос: уж больно долго вы добирались до работы, и я успел довольно много узнать о вас и вашей фирме. Пока вы там раскатывали на метро, я успел опросить почти всех сотрудников. Кстати, а где Муза Мордехаевна? Или она вообще, как Лев Толстой из Москвы в Ясную Поляну, пешком идет из дома?»

Язвительный следователь стал одновременно раздражать и утомлять Хвостова. Очень хотелось нахамить… «И чего я все-таки пивасика не хлопнул, дурак»? – мешал логично думать крик души…

«Я здесь», – раздался внезапно очень тихий, но сочный голос как будто издалека, и на пороге кабинета, заслонив собой остатки солнечных лучей, выросла большая черная фигура. Это была Муза Мордехаевна Застенкер, настоящая хозяйка фирмы.

Муза Мордехаевна была уже далеко не молода, но, весьма активно молодилась.

Это была очень полная, хотя еще вполне миловидная женщина, без талии, но с огромной копной волос до плеч.

Волосы были такими густыми, что казалось, что они никогда не были знакомы с расческой. Стратегически данная прическа скрывала отсутствие у Музы Мордехаевны прямой спины из-за жировых отложений между плечами.

Если Застенкер закалывала волосы (что делала крайне редко), то на выручку фигуре приходили всевозможные шали, которые плотно окружали ее всю.

Одета Муза Мордехаевна была во все черное – черный просторный свитер, скрывавший лишние килограммы на том месте, где должна быть талия, черные узкие брюки, плотно облегающие когда-то стройные ноги, черные сапоги ручной работы, которые Застенкер, как казалось подчиненным, не снимала годами, чем только подтверждала домыслы сотрудников о своей необычайной скаредности.

По издавна сложившемуся (и, вероятно, вполне верному) мнению, что черное стройнит, Муза никогда не носила светлой одежды и заслужила негласное прозвище «черная мамба», потому что нагоняла на своих сотрудников буквально животный страх, хотя никогда ни на кого не повышала голос.

Просто когда она входила к кому-нибудь в комнату, у всех сразу же начинало портиться настроение, словно некое черное, ненавидящее все и вся, вязкое облако вплывало вместе с ней.

К вящей радости сотрудников «Шиш-Традиции», Муза раза четыре в году уезжала во Францию на полтора-два месяца отдохнуть от трудов праведных в Москве, а также поруководить своим престарелым супругом.

И хотя она ежедневно звонила оттуда на фирму по бесплатному WhatsApp и успевала дать задания и спросить их выполнение почти у всех сотрудников, все же ее длительные физические отсутствия были почти для всей фирмы настоящим праздником.

Именно почти для всей фирмы, потому что все же был один человек, который практически боготворил Музу Мордехаевну, и готов был буквально каштаны из огня для нее таскать. Это была ее подруга детства, одинокая и некрасивая старая дева Лена Циферблат.

Циферблат, давно оформившая пенсию, раньше была бухгалтером. Поэтому недавно Застенкер и пригласила ее поработать в качестве помощника, проверяющего действия бесшабашной Арзыгуль.

Приехав в офис «Шиш-Традиции» первый раз, Циферблат окинула взором сидящих в «менеджерской» комнате дамочек, громко засмеялась и прокудахтала: «А вот и я. Зовите меня Еленой, можно Леной, да-да, так мне больше нравится. Ха-ха-ха! – Она вдруг резко сощурилась, поглядела на притихшую Эльжбету Петровну Овечкину, и, грозя ей пальцем, на полном серьезе произнесла: Не дам обворовывать мою подругу! И не мечтай».

Овечкина, покрывшись пятнами, не сразу нашлась, что ответить на подобное обвинение.

Немного погодя Эльжбета сиплым голосом от волнения все же спросила: «Вы на меня что ли намекаете? Я не в том плане, что… Но в целом, за пятнадцать лет, что я на этой фирме, понимаете, как, я привыкла, что все считают, что я ворую… Давайте, давайте, раз вам так легче», – и она обиженно засопела, готовая вот-вот расплакаться от обиды.

Реакция Циферблат была столь же неожиданной, что и обвинение, прозвучавшее сначала.

Она подскочила к столу Овечкиной и промурлыкала: «Эльжбеточка, да что ты, дорогая, разве я на тебя могу подумать? На тебе все и держится на складе столько лет».

И она захихикала, увидев, что у Эльжбеты буквально глаза на лоб полезли от такого ее поведения.

«Ладно, девочки, – примирительно сказала Лена остолбеневшим от ее реплик женщинам,– все прекрасно, а главное, что когда я была главным бухгалтером, знаете, где у меня все были?!» – и она сжала свой сухонький кулачок с такой силой, что аж косточки затрещали.

По комнате прошел тяжелый вздох. Это Звенислава Задумкина, склонившись над своим столом, стала точить карандаш.

«Все равно я найду, кто обворовывает мою подругу!», – потрясла в воздухе сухим кулачком Циферблат.

Выплывшая из своего кабинета Муза Мордехаевна смягчила накалившуюся обстановку тем, что попросила секретаря Катю сходить в магазин за пирожными.

«Давайте все вместе попьем чаю с пирожными, – примирительно произнесла она. – Лена, ты попроси Арзыгуль ввести тебя в курс дела. Но сначала чай!», – и она милостиво улыбнулась подчиненным.

«Королева в восхищении!», – тихо, себе в нос, пробормотала Звенислава.

Арзыгуль Нариманова громко хмыкнула и с силой защелкала кнопками калькулятора.

Поняв, что Застенкер ждет от нее другой реакции, она исподлобья посмотрела на Циферблат и сказала: «Конечно, Лена, в любую минуту подходи, я все расскажу».

За чаем Циферблат была просто неудержима.

Она рассказывала всем о том, как в ее бытность главным бухгалтером она сражалась с внешними и внутренними врагами… Как все у нее «ходили по струнке». Какой порядок и чистота были в офисе.

«Но я так устала от этого бардака, – неожиданно закончила она тираду, – что с радостью ушла на пенсию!»

В глазах ее стояли слезы. Лицо ее сморщилось, щечки задрожали. И она бы неминуемо разрыдалась, если бы Муза Мордехаевна, приобняв ее за узкие плечики, не сказала бы: «Леночка, дорогая, как я рада, что ты теперь работаешь вместе со мной! Теперь все будет хорошо, все наладится. Правда?!»

Лицо Циферблат сразу воссияло. Она залепетала какие-то неразборчивые слова благодарности своей подруге и повелительнице.

Овечкина закашлялась, чуть не подавившись эклером.

Инцидент был исчерпан.

По вполне понятной причине Циферблат не пользовалась, что называется, народным доверием, общаться с ней никто, разумеется, не стремился.

Но иногда деваться было буквально некуда, особенно когда она сама начинала провоцировать кого-нибудь на откровения для передачи вечером в телефонном разговоре Музе Мордехаевне.

Кроме этого, Лена Циферблат, уже не доверяя своей памяти, всегда записывала в маленькую тетрадочку, что сказали те или иные сотрудники в различных ситуациях, чтобы вечерами качественно наушничать Застенкер.

Про саму Застенкер же она вслух произносила с трепетом, слегка тряся обвисшими щечками: «Подруга моя неугомонная, ведь работает почти сутками, никогда не отдыхает, ни за границей, ни в Москве…». При этом глаза ее буквально фосфорисцировали.

Предлагая сотрудникам высказаться по поводу «своей подруги неугомонной», Циферблат давала им понять, что она не просто так здесь, а чтобы следить за разболтавшимися в отсутствие Застенкер лентяями, даром евшими хлеб ее благородной подруги.

Поскольку никаких других страстей жизнь не подарила Циферблат, она самозабвенно отдалась сплетням и науськиванию Застенкер на сотрудников, потому что главной помехой хорошей работе офиса, по мнению Музы Мордехаевны, была дружба между работниками.

Сотрудники должны ненавидеть друг друга, чтобы ими было легко управлять, – и Циферблат старалась соблюдать этот постулат и делать все возможное, чтобы подчиненные Застенкер ссорились, выясняли отношения и старались выгородить себя за счет другого…

Кроме слежки за сотрудниками, Лена Циферблат по заданию всегда подозрительной к людям Застенкер, постоянно пыталась уличить в краже работников склада, водителей и даже менеджеров.

«Не дам обворовывать мою подругу!» – шипела она при обнаружении малейшего несоответствия данных склада и бухгалтерии, хотя частенько сама делала ошибки при внесении данных из приходных и расходных документов в бухгалтерскую базу, чем потом и объяснялись эти самые несоответствия.

Но мы отвлеклись, дорогой читатель. Вернемся же в кабинет Хвостова.

Итак, Муза Мордехаевна Застенкер вошла, точнее, вплыла в кабинет Хвостова, проплыла черной тучей мимо слегка растерявшегося следователя, обогнула его и спокойно, с достоинством пришвартовалась в свободное большое кресло.

Рыскинг напрягся. За годы работы в прокуратуре он навидался всякого, но такой вот персонаж был у него впервые.

Абсолютное спокойствие и властность Застенкер стали давить и на него, и он сам не понял, как первые слова уже вылетели из него:

«Скажите, Муза Мордехаевна, – вы в курсе, что делал Тимур Иремашвили на вашей фирме при отсутствии ее хозяев?»

Застенкер помолчала, немного покусала свою толстую нижнюю губу, потом посмотрела на Рыскинга невинным взглядом первоклассницы и мило улыбнулась: «Поверите, я и сама не знаю». – И, переведя взгляд на Хвостова, посмотрела так, что у бедолаги выступила испарина на лбу.

«Как это не знаете, – все еще не сдавался следователь, хотя прекрасно понимал, что Застенкер ему «не по зубам». – Ваша фирма должна Иремашвили большую, очень большую сумму денег. Может, он приехал поговорить именно на эту тему?»

«А почему вы меня об этом спрашиваете? – игриво ответила Застенкер. – Я его не приглашала, о встрече с ним не договаривалась… А, кстати, – она посмотрела на следователя прямым долгим взглядом «черной мамбы», – а какова причина его смерти, вы уже установили?»

«Ведется следствие, гражданочка. – Наконец вышел из оцепенения Рыскинг. – И разглашать его тайны я не имею права. Вы лучше скажите, в каких вы были с Иремашвили отношениях?»

Словно услышала нечто необычайно смешное, Муза Мордехаевна беззвучно засмеялась, обнажив довольно длинные и отнюдь не «голливудские» зубы.

«Ну, послушайте! Какие отношения? – и она, повернувшись к Хвостову, театрально закатила глаза, давая понять приунывшему было Модесту Полуэктовичу, что следователь смешной дурак, а на Хвостова она больше не сердится из-за его очередного опоздания на работу… – Обычные отношения поставщика и покупателя, деньги – товар – деньги – товар…»

«Товар да. Только денег вы что-то не торопились ему платить, как я смотрю по данным бухгалтерии», – парировал Рыскинг.

«Ну, знаете, – снова перевела на следователя прозрачный взгляд Застенкер, – это наши внутренние дела, и они не имеют никакого отношения к печальному событию… Мы с Тимуром всегда договаривались…» – И, посмотрев на следователя долгим пристальным взглядом, не сулившим тому ничего хорошего, произнесла негромко: «Знаете, вы делаете свою работу, а мы свою. Поэтому я была бы вам очень признательна, если бы вы разрешили и мне и моим сотрудникам приступить к нашей основной деятельности, иначе мы не сможем развести продукцию по магазинам, и к нам применят штрафные санкции»

«Хорошо, хорошо, приступайте, – следователя бесила эта странная «дама в черном», и он тяготился ее присутствием. – Только из города пока не уезжайте. Вы можете еще понадобиться следствию»,– строго добавил он.

Шумно засопев, Застенкер поднялась из кресла и, даже не удостоив следователя Рыскинга взглядом, медленно выплыла из комнаты через другую дверь.

Помещения в офисе «Шиш-Традиции» были, словно сообщающиеся сосуды, поэтому во все комнаты, кроме кабинета Застенкер, можно было войти с двух сторон.

Хвостов, слегка воспрявший духом после столь блистательной победы Застенкер над следователем, распрямил спину и, метнув злой взгляд на следователя, прикрикнул, «дав петуха»: «В самом деле, Петр Петрович, у меня очень много срочных дел. И если я ответил на ваши вопросы, пожалуйста, не мешайте мне работать».

Реакция следователя была неоднозначна, и Хвостов опять испугался: «Хорошо, Модест Полуэктович, но вас я тоже попрошу не выезжать никуда из города. Вообще к вам у меня еще будет мно-о-о-го (он сознательно растянул слово) вопросов. Но пока что вы свободны…»

Рыскинг повернулся к наблюдавшим с большим интересом за его диалогами коллегам и рявкнул:

«Так, ребята, хорош, здесь мы все закончили… увозите тело… Иваныч, жду результатов вскрытия», – добавил он со значением судмедэксперту, который уже «отработал материал на месте» и, заскучав, что-то внимательно изучал в своем андроиде…

Наконец Хвостов остался в кабинете один…

Передать его настроение было бы не легко.