3

5 февраля 1982

Завтра мой младший братик Коля и его друг Вова улетают в Москву. Каникулы кончились. Мне очень грустно. Плакать хочется. Но что поделать? Коля пошёл к Васе в общежитие. Мы с Вовой остались вдвоём. Он собирался к родственникам на Вторчермет. И я (!), несмотря на холод (!!!), сказала, что провожу его. Конечно же, у сапога полетел замок, и мы провозились. Я начала нервничать. Человеку надо ехать, я навязалась да ещё и собраться не могу. Он один раз заикнулся, что, пожалуй, поедет. Но потом мы с ним говорили о природе, о погоде. Он описывал, как у них, в его родных украинских краях, красиво. И тут, уже с превосходством, заметил:

– Ты просто нигде не была.

Это я-то? Да я в Киргизии родилась! Да мы с родителями пол-Союза исколесили, сколько городов понастроили!

Так мы и возились с моим сапогом. Я уж не стала про многочисленные санатории в Крыму и на Кавказе рассказывать, за меня это сделала мама:

– Я свою семью каждое лето на море вожу!

Мгновенно сапог был починен, Вова и я пошли.

В троллейбусе я его развлекала историями всякими, как глупенькая болтливая девчонка.

Вдруг спохватилась:

– Тебе неинтересно? Я замолчу.

– Нет, отчего же. Рассказывай.

– А как ты обратно со Вторчермета поедешь? Скучно будет одному. Ну ничего, меня вспомнишь, может, станет повеселей.

Доехали мы с ним до Фрунзе, оттуда пешком до автовокзала пошли. Он ушки у шапки опустил.

– Вов, давай зайдем в гастроном на секундочку, погреемся.

Зашли.

– Удивляюсь я себе, – говорю.

– Что ты удивляешься?

– Да так… – А сама думаю: «Зачем? Такая холодина, как меня сюда занесло? А сейчас ещё домой ехать».

Вышли из гастронома. Дорогу перешли. Спрашиваю:

– Всё?

– Да. Вот остановка.

– Да.

Постояли ещё, помёрзли.

– Ты иди, – говорит.

– Я подожду ещё. Если автобуса долго не будет, брошу тебя здесь и пойду.

– Не бросай.

– Не брошу.

Подошёл автобус, я помахала ему и побежала добираться до дому. А днём я подарила ему собачку: «Её зовут Тотошка». Зачем я всё это пишу? Зачем? Мне очень грустно, очень больно, почему он такой маленький, точнее, почему я взрослая. Ему, как и Коле, 22 года. В принципе возраст солидный, я в это время замуж собиралась, Таня Аньку выкармливала.

Замуж! Вспоминать не хочется. А здесь такой чистый, хороший мальчик.

Он поздно вечером вернулся. Мама уже спала, Коли ещё не было. Я сидела на тахте, он – на раскладушке, читал Хэма. Мы, конечно, болтали. И мне вдруг показалось, что он подшучивает надо мной.

– Ты надо мной подсмеиваешься?

– Нет. Я совершенно серьёзен.

– Ты поглядываешь на меня с хитрецой.

– Я не поглядываю, я гляжу.

Меня в жар бросило. Отвернулась.

– Вов, ты это, ты соберись, а то утром суматоха будет.

– А что мне собирать? – Покидал что-то в свой дипломат.

– Ты ничего не забыл?

– Нет.

– Забыл.

– Что?

– Не вспомнишь – я обижусь.

Вспомнил. Он Тотошку забыл. Тотошка стоял на тумбочке.

Я потом ему всю ночь вышивала букву «В» на платке.

6 февраля 1982

Утром пошла их провожать. Мама поцеловала сначала Колю, потом Вову три раза. Вышли, ждём троллейбус.

Он, как обычно, руки в карманах, голову втянул. Я развязала ему бантик на шапке, опустила ушки.

– А то гастронома здесь нет, не погреемся.

Потом:

– Не обижай моего Тотошку.

– Не обижу. Он теперь мой.

Что-то мы ещё говорили. А у меня одна мысль в голове: «Это уже всё. Уже всё».

Коля:

– Надюша, тебе плакать нельзя, у тебя глаза накрашены.

– А я и не плачу.

Подъехал троллейбус. Они там, а я осталась.

Водителя ещё нет.

– Вова, – говорю, – выйди. А то я сама зайду.

Он вышел.

– Давай я тебя поцелую.

В одну щёку целую, в другую.

Он:

– А ещё раз?

Я чмокаю его куда-то возле уха.

– Ой, сколько родинок, – говорю.

– Вот ещё одна, – он показывает, справа над губой.

Целую. Приходит водитель. Я целую Вову в губы, я их даже не чувствую.

– Это всё, всё, всё.

Он краснеет. Вот стоят они вместе с Колей. Колю я не вижу, а он улыбается смущённо. Всё.

7 февраля 1982

Они уехали. Я не выдержала, разревелась, юркнула в подъезд и продолжала лить слёзы. Только успокоюсь, и снова вдруг нахлынет. Коле наказала, чтобы он сводил Вову в «Фотографию» и не забыл состроить ему рожицу, пусть Вова, когда «птичка вылетит», развеселился.

Пришла домой – тоска. Было у меня три братика, а тут ещё один прибавился.

23 февраля 1982

Поздравили наших мужчин. Коле и Вове послала подарочки, может, уже получили.

1 марта 1982

Сижу на больничном. Тоскливо. Летом снова в московскую клинику. Почти 2 года прошло. Прооперируют, не прооперируют, мне уже всё равно. Я срослась со своей болезнью, как и она со мной.

8 марта 1982

Приходили с работы, принесли мне мимозы – приятно. Коля прислал фотографии, не забыл мой наказ – они улыбаются. Такие красивые. У Вовы на личике родинки, я все изучила. Вспомнила, как он мыл посуду, закатал рукава, родинки на руке обнаружились. А рука мужская.

16 сентября 1982

Я в Москве. 2-ого октября уезжаю, с 4-ого – на работу. Про клинику писать неохота – всё то же. Таня плачет, я её утешаю. Познакомилась с её Большой Любовью. Сегодня они, тайком от всех, поженились. Что будет, не знаю. Тихо отметили такое событие – Зигфрид, Таня, её подруга с мужем, я, Анька, Коля и Вова.

17 сентября 1982

Я спросила Таню:

– Мы с Вовой поедем к нему?

«Благословит», поеду. А нет… всё равно поеду.

Она смеется:

– Конечно!

На следующий день мы вернулись, она спрашивает:

– Когда свадьба, дорогие?

Она в шутку спросила, а мы всерьёз подали заявление.

Но я сначала сказала, куда нам торопиться. Он знает, что я больна, но я не знаю, знает ли он, как. Но он всё равно повёл меня в загс.

3 октября 1982

Маме ничего не говорю, боязно. Она может с улыбкой сказать: «Конспираторы!» Но может и тако-о-ое устроить!.. А у Вовы с его родителями очень непростые отношения.

Как он там без меня?

Ему сейчас, я знаю, гораздо хуже, чем мне – я помню, как он уехал, а я осталась, и всё, абсолютно всё напоминало о нём, а мы тогда были просто знакомы.

Не буду наводить грусть, напишу, как доехала, как встретили и т. д.

Села я в 14 вагон. Поезд поехал, я вздохнула и потащилась вперёд. А вокруг сочувственные взгляды, типа: «Ну что же вы? В последнюю минуту запрыгиваете». Но сочувственных действий не встретила, пока не протащилась пол-вагона. Тут какой-то дедок встал передо мной:

– Девушка, вам куда? Не наша ли соседка будете?

– Не ваша, – говорю, – грустно. Мои соседи в 10 вагоне.

– В 10? – он даже присвистнул. – Вы вот что. Вы пока сумку здесь оставьте, вот наше купе. Отнесёте чемодан и вернётесь за сумкой. Я посторожу, не волнуйтесь.

Пошла я дальше с чемоданом, а он тяжёлый, бедного Вову вспомнила не один раз, как он нёс эти тяжести? Вагон трясёт, и опять все сочувствуют. Но желающих помочь… в общем, не помню как, помню, что дошла. Смотрю, купе двухместные, мягкие, проводница глядит с подозрением, непонятно только – на меня или на чемоданишко. И кричит куда-то:

– А вот вам и соседка!

Заходит здоровый парень, думаю про себя: «Слава богу, что Вова не видит». Он ревнивый. Дальше следует обряд знакомства, он что-то говорит, а у меня одна мысль: «Сумка». Снимаю пальто, сажусь, дух перевожу и иду к сердобольному дедку.

На обратном пути зато у меня не было отбоя от желающих помочь, они, видимо, думали, что сумка легче, чем чемодан. Но тут уж я строила из себя гордую и независимую, пока не шлепнулась прямо в руки какому-то дядечке. Он и доставил меня на место. На следующий день зашёл навестить.

Принесли бельё, принесли чай, мой сосед пропал, я перекусила. Не плакала. Просто Вовочку вспоминала. И тут явился мой сосед. Не про ёжиков же с ним разговаривать. Интеллигентно осведомились друг у друга о книжках. Вдруг врывается какая-то девица:

– Генка, пошли в картишки перекинемся.

Он ко мне:

– Пойдёмте в карты поиграем.

– Я не умею.

– Мы вас научим.

– Нет. Спасибо. Я устала сильно, и мне хочется отдохнуть.

– Ну и прекрасно. Ты иди, – он ей говорит. – Я вообще тоже не выспался.

Я-то думала, что он сейчас уйдёт, а уж я полежу, отдохну, Вовочку вспомню. И вспомнила Экзюпери: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил.

12 октября 1982

Здравствуй, Вовочка!

Я начала сочинять письмо сразу же, как поезд тронулся. Думала о тебе, думала, думала. Придумывала ласковые имена, сочиняла ласковые слова. И поняла, что действительно за ночь можно сочинить «Я помню чудное мгновенье». Вовочка, ты единственный в целом свете. Я вспоминаю тебя, и меня переполняет нежность. Мне всё-всё в тебе нравится, ты самый красивый, самый умный, самый хороший, самый ласковый, самый нежный, ну в общем самый-самый. Это даже не поддаётся описанию, это сидит где-то внутри меня. Наверное, такую же безграничную нежность вызывает у матери ребёнок. Очень хочется обнять тебя, целовать твои глаза, губы, руки, всего тебя. Люблю тебя. Люблю в тебе и мужа, и ребёнка. Лапушка мой, просыпаюсь утром, а тебя нет. Ты просыпаешься – меня нет. Как же так?

Лапушка, мы созданы не для семейной жизни, а для совместной жизни.

9 ноября 1982

Вовочка, я люблю тебя. Просыпаюсь утром с этой мыслью. Днём, среди сереньких будней, суеты, потока людей, потока информации, вдруг является светлая мысль: Ведь я люблю, где-то ходит мой муж, в такой же суете, толкотне, но мой муж, мой любимый человек.

А по ночам мы ходим по моему городу. Я тебе рассказывала, что мне часто снятся места, в которых я вроде никогда и не была наяву. Мы идём по улице, и я знаю, что за следующим домом будет церквушечка, а за ней будто бы совсем другой город – светлый. Солнечный, зелёный, с большими каменными домами, а за тем розовым домом мы снова попадём в прежний город – узкие тёмные улочки с маленькими домами, а дальше будет зелёный сад и будет тепло, будет лето, а в маленьком городе была зима.

Вот так мы по ночам гуляем с тобой по всем временам года, шагаем из осени в весну, из зимы в лето. Где-то ты всё время теряешься, или это я теряюсь. Но каждую ночь тебя вдруг не оказывается рядом, и я никак не могу понять, в каком месте, в каком времени года мы потерялись, и не могу вспомнить, простились ли мы? Если да, то на сколько, ждёшь ли ты меня где-то и когда?

Наступает ночь, и мы снова бродим по этому городу. Иногда мы там живём. Всегда в разных местах. Бывает даже, что в одной и той же квартире, но не в одной комнате. И всё это я уже знаю, всё это мне знакомо.

Вовочка, мои руки соскучились по тебе, им надо ласкать тебя, где же ты?

22 ноября 1982

Вовочка, любимый мой Вовочка. Получила я ещё одно твоё письмо и письмо от твоей мамы. Солнышко ты моё, я написала тебе уже всё, что я думаю по поводу квартиры. Видишь, как у нас с тобой получается. Ты там, я…

25 ноября 1982

Милый мой, почему ты пишешь, что я перестала тебе писать? Солнышко, я пишу тебе, я стараюсь каждый день писать, не всегда получается, но за выходные одно письмо я всё равно пишу. Я тебе хочу написать такое большое-пребольшое письмо, очередное объяснение в любви. Вовочка, я пишу тебе, я пишу тебе каждый день почти, мне уже даже стыдно.

28 ноября 1982

Два месяца, положенные на размышление, пролетели быстро. 6-ого декабря регистрация. Не верится, что мы скоро увидимся, теперь уже наяву. Беру недельный отпуск за свой счёт, четыре дня на дорогу, чтобы вместе побыть, останется всего ничего. Могла бы взять больничный, но не хочу.

12 декабря 1982

Я снова дома и снова пишу. Меня встретил Вася и спросил, как мне в моём новом «окольцованном» положении? А я спросила, неужели заметил? Конечно, ответил Вася, слепым нужно быть, чтобы не заметить. Я думала, он о моём излучении, нет, лучении говорит, а он – о колечке.

Смеётся:

– А я и о том, и о другом.

Какой он красивый, наш Вася. Добрый, умный, а главное – наблюдательный.

– Как мама? – спрашиваю.

– Побушевала и успокоилась. Что ты, маму не знаешь? Беляшей напекла.

– Ну… пошли!

17 декабря 1982

Здравствуй, дражайший супруг мой Владимир!

Не устали Вы ещё, любезный, письма получать от жены своей? Просьбу Вашу писать Вам по пол-листочка как понимать? Устаёте читать наши каракули? Глазоньки Ваши – наши любимые – поберечь хотите? Читать не успеваете или ещё как?

Но уж прости меня грешную – не получается у меня по поллистка. По три – самое малое. Я, если тебе один день не напишу, как-то себя не очень хорошо чувствую. Но у меня была такая сумасшедшая неделя, которая чуть не закончилась плачевно для меня, точнее, для кольца, которое Вы соизволили мне на пальчик безымянный своею ласковой ручкой надеть. Я его чуть не потеряла. Но нашла! Два дня после этого ходила и напевала: «Сронила колечко со правой руки», и ещё, как назло, Зыкина сегодня эту песню запела. И вообще, держите Вы меня в строгости, муж мой любимый. Не знаешь случайно, почему я так тебя боюсь? Вязала тебе жилетик, а потом вдруг поняла, что тебе не понравится. Ты ведь такой аккуратист. Распустила, начала снова. А я никогда ничего не распускаю, все идеи приходят по ходу работы, а тут вяжу, и мне нравится, в общем, пролила кучу слёз, взяла себя в руки, вяжу – но теперь боюсь, что не успею к твоему дню рождения. И мне совсем страшно. Конечно, я могу ещё раз позвонить и узнать, но опять же таки боюсь приставать к тебе с такими пустяками. В общем-то не смертельно, конечно, знаю, что если тебе не понравится, ты скажешь честно, просто очень жаль своих трудов, я ведь достала хорошей шерсти. Чего не сделаешь ради любимого мужа. Ничего, потом можно будет перевязать. Конечно, эти мои проблемы смешны по сравнению с мировым прогрессом, но это мои проблемы. Извини, пожалуйста, что я тебе об этом пишу.

Смотрели с мамой «12 стульев», телевизионный фильм. Я его раньше не видела. Замечательный фильм. На протяжении всех четырёх серий смеялась над каждой фразой, а потом вдруг стало очень грустно.