Соня, правда, уверяла, что слышала что-то вроде лая, но из-за наших с Лерой воплей невозможно ничего разобрать. И снег под ногами скрипит чрезмерно громко.

С другой стороны, Вадимка тоже бегал совершенно беззвучно. И не лаял. Может быть, это была такая особенность местных собак в зимнюю пору. Или их не слышно точно так же, как не видно из-за сугробов, что творится на участках за заборами, тоже щедро украшенными снежными шапками. Просто поразительно, что никто из местных нам до сих пор не встретился. Может, как Анисимовна, дома на печи впали в зимнюю спячку, кто их знает.

А что печного дыма нет, так Лера твердо заявила: это потому что топят ранним утром, а потом экономят дрова. И может, у них вообще электрообогреватели, а трубы – для красоты.

Криксинский дом, расположенный почти на самом краю деревни, был, как и все прочие, завален снегом, только, казалось, еще больше, чем остальные. Дело даже не в нерасчищенной дорожке, а в какой-то особенной высоте сугробов, слишком большой снежной шапке на крыше. Словно на этот заброшенный участок специально скидывали снег если не со всей деревни, то уж от соседей точно.

Пес, как нарочно, не дал нам даже приблизиться к криксинскому участку, бросался под ноги, хотя через такие сугробы ни один нормальный и так не стал бы лезть. Зато когда мы собрались уходить, насмотревшись и убедив друг друга, что сразу бы поняли, что этот дом с дурной историей, даже если бы ничего не знали заранее, Вадимка незаметно для нас куда-то убежал, будто и не было его.

По чуть-чуть, но тепло в доме прибавлялось. В печке умиротворяюще потрескивал огонь. Мы уже не норовили накинуть на плечи наши пуховики, хотя по-прежнему жались к печи, как приклеенные. Аромат горящих полешек перебил неприятный запах зимней дачи – заброшенности нежилого помещения, который никак не желал выветриваться.

Соня постоянно пыталась что-то снять и выложить в Сеть. Понятно, что интернета не было (вот оно, родительское счастье), а воспользоваться камерой удавалось только в доме, в тепле. Но тут особо нечего было запечатлевать. Сонька прямо бесилась. Лера, сжалившись, даже нашла для нее старый фотоаппарат. Как водится, на даче было полно всяких ненужных вещей, которые выкинуть жалко, хотя никто ими не пользуется. Фотоаппарат был классный, как в каком-нибудь старом кино. Только, во-первых, мы понятия не имели, как он работает, а во-вторых, оказалось, что туда надо вставлять кассету с пленкой, а ее у нас, разумеется, не было. Я вообще ни разу такой штукой не пользовалась. Решила, что, когда вернемся, обязательно у мамы попрошу.

Один раз Соне все же удалось добиться устойчивого сигнала, правда, для этого пришлось залезть по колено в сугроб рядом с баней. К сожалению, после пробной эсэмэски маме «все ок» связь опять стала дурить, и ничего путного больше у Сони не получилось. Так что София упорно продолжала свои попытки, вернее, пытки телефона. Даже угрожающие всплывающие предупреждения, что интернет скоро закончится, не останавливали ее.

А вот холод и реальная опасность замерзнуть в сугробе делали свое черное дело. Поэтому, несколько раз пробежавшись из дома до банного сугроба и обратно, Сонька немного успокоилась.

Главное, мы поняли, что не зависим от Анисимовны, которая, судя по всему, так и не соизволила позвонить нашим родителям. И очевидно, она ложилась спать очень рано, наверняка с сумерками, потому что окна ее дома не освещал даже самый слабый огонек свечи, если уж она до такой степени экономит электроэнергию.

В деревне с освещением вообще всегда было так себе.

Из стопки на растопку

Как-то, совершенно случайно, от нечего делать перейдя по ссылке глупого сборника тестов и начав проходить их все подряд, я на вопрос: «Как бы вы начали свою книгу?» – из всех предложенных вариантов безоговорочно выбрала: «Это был обычный нож с уже потертой и даже слегка треснувшей пластиковой ручкой, каким обычно режут хлеб».

И вот сейчас он действительно лежит рядом со мной, так близко, чтобы я могла сразу схватить его, и достаточно далеко, чтобы не пораниться случайно во сне.

Как же сейчас ветрено! Лежа в теплой кровати, укутавшись в одеяло, словно в кокон, я слушаю в полной темноте, как ветер завывает, стучится в окна, швыряет горстями мелкий дождь. Лужи, окруженные подтаявшим снегом, собираются гармошками, тянутся под порывами ветра. Сугробы просели, посерели, проеденные моросящим дождем. Под батареей сушатся промокшие кроссовки.

До утра еще далеко, а сна – ни в одном глазу. Какой тревожный этот ветер. Ничуть не убаюкивает. Наоборот, комната будто наполняется новыми звуками, шелестом, потрескиванием, резкими скрипами.

Я поджимаю под себя ноги, плотнее кутаюсь в одеяло.

Нож. Я совсем недавно протягивала руку из спасительного тепла одеяла и трогала его холодную пластмассовую ручку. Просто так, без какой-либо цели. Не уверена, что у меня хватит духу его использовать в качестве оружия. Но зато он металлический, а металл обладает обережной силой. Скажи мне кто что-то подобное пару месяцев назад, я бы с удовольствием высмеяла его.

Вот теперь давай, посмейся над собой…

Я поджимаю под себя ноги, хотя еще сильнее сжаться в комочек уже невозможно. Но кто тут говорит про законы физики, про логику?

Сколько там, по ту сторону двери, бродит людей, не имеющих возможности вернуться, не понимающих, что они не здесь. Или понимающих, что еще хуже. И большинство из этих потерянных – дети. Подростки. Кому-то удается найти выход. Им никто не верит. Но это ладно. Пусть. Главное, что они вышли.

Иногда они выходят совсем не там, где изначально зашли. Так непросто… Они бывают очень сильно напуганы. Или разгневаны. Или думают, что вокруг по-прежнему монстры, и защищаются. Хотя монстры – это они сами.

Я тоже буду защищаться. Глупо было верить тому ребенку, который вышел из-за шифоньера и утверждал, что играл в прятки у себя дома.

Он спросил: «Ты тоже пропала?»

Он ущипнул меня за руку, чтобы доказать, что он – не игра моего воображения. Он решил, что моя мама – чудовище, и юркнул обратно быстрее, чем она смогла убедиться, что я не вру и не ору из-за страшного сна.

Монстр, который доказывал, что он не монстр, а монстры – мы. Или это был мальчик, вышедший не там, где вошел, и не верящий, что вышел обратно. Он реальный и хочет быть в реальности.

Но я больше никому не позволю доказывать свою реальность. Я не сумасшедшая. Я в своем уме и никогда не стану причинять сама себе увечья, даже случайно.

Никто не верит. Но теперь у меня есть нож. Утром я верну его на кухню.

Вчера ночью из-за шифоньера выглянула девочка…

Как только сумерки сгустились до темноты, включился единственный тусклый фонарь на столбе у самого въезда в деревню. Вообще-то фонарных столбов здесь гораздо больше, штуки три, но даже летом они ухитрялись освещать только строго ограниченное пространство прямо под собой. А сейчас, зимой, очевидно, электричество экономили настолько, что его хватало только на один-единственный фонарь.

Радио изрыгнуло парочку жалких звуков, напоминающих отдаленную музыку, и тоскливо зашипело. Так что пришлось его выключить, потому как от этого полузадушенного пришепетывания аж зубы начинали ныть. За окном стояла такая чернильная темнота, какой не бывает, даже когда закроешь глаза. Просто провал. Зато, если приблизить лицо к самому оконному стеклу, твое собственное отражение выплывало из мрака настолько пугающе искаженным, будто ты смотришь в кривое зеркало или речную воду, подернутую рябью. И только если проморгаться и сощуриться, узнаешь собственное лицо, бледным пятном выплывающее из ночи, но все равно поневоле шарахнешься обратно в комнату, к свету.

Все это время я пыталась отмахнуться от назойливого ощущения чего-то лишнего, постороннего. И только когда Соня уткнулась в телефон, а Лера принялась рассматривать квитанции, обнаруженные в бельевом ящике комода, я отчетливо разобрала в наступившей тишине то, чего быть в дачном доме, разумеется, не могло. Шаги сверху.

Точно так наш сосед этажом выше, мужчина довольно грузный, топал из кухни в гостиную, чтобы громко бухнуться в кресло. Ножки несчастного предмета мебели всегда отчаянно скребли по паркету. Мама как-то даже предположила, что сосед плюхается в кресло с разбегу.

Вот и сейчас шаги были точь-в-точь как у соседского дядьки и к тому же точно в «соседское» время, только раздавались они на чердаке дачного домика, а там никак никто не мог разгуливать. Я минуту прислушивалась и окончательно пришла к выводу, что мне это чудится, о чем немедленно решила сообщить девчонкам:

– Слушайте, я настолько привыкла жить в квартире, что мне даже сейчас кажется, что соседи сверху ходят.

– О, и мне тоже! – обрадовалась Лерка, которая явно ничего стоящего в бумажках не нашла. – Фантомный звук. Ну, бывают же фантомные боли. А вот сейчас…

Соня, оторвавшись от бесполезного телефона, прислушалась, посмотрела на нас странно и сказала:

– Фантомные? Вот сейчас шаги. Идут к печке. То есть к печной трубе.

Мы вытаращились друг на дружку. Может такое быть, чтобы всем одновременно казалось одно и то же?

– Там кто-то реально ходит! – Соня прижала к груди телефон, будто защищая его, и уставилась на потолок. – Зря мы одни приехали!

Как всегда, она говорила с такой убежденностью, что мы с Леркой тоже замерли и задрали головы. Но стоило нам насторожиться, как все пропало. Лично я даже испугаться не успела. Никаких шагов, никаких необъяснимых звуков. Тихо, хотя я теперь прислушивалась изо всех сил.

Лерка специально поднялась по лестнице на чердак, до конца залезать не стала, только голову просунула в проем, чтобы убедиться, что там никого и ничего постороннего нет. Темнота, холод и тишина.

Удивительный феномен. Я о таком нигде не слышала. Знаю, что после долгой поездки на поезде тебя еще какое-то время качает и кажется, будто продолжают постукивать колеса. А вот про фантомные, как сказала Валерия, шаги над головой что-то не в курсе.

Как бы то ни было, больше никто по чердаку не расхаживал, даже в нашем воображении, так что мы довольно быстро этот странный эпизод забыли, разумеется, сначала высмеяв Соньку. Что нам теперь, из-за ее глюков домой возвращаться, что ли?

Из стопки на растопку

Живем с родителями в двушке. Они в отпуск уехали, мне одному кайф. Я не сильно общительный, девушки нет. Приятели не зависают у меня, и сам тоже уже не испытываю ближе к ночи ничего, кроме горячего и искреннего желания пожрать и выспаться как следует.

И вот со вторых примерно суток без родичей стал просыпаться ночью в одно и то же время. Читал как-то историю, что у одного мужика сосед после ночной смены входной дверью хлопал и будил. И типа он как понял, что это было, так и перестал просыпаться напрасно.

А я решил на время обратить внимание, поставил будильник на десять минут раньше, чтобы, значит, подкараулить момент. Проснулся по звонку, лежал, пялился в потолок, борясь с дремотой. Даже телефон брать не хотелось, хотя только руку протяни. Уже опять начал засыпать, но встрепенулся, потому что дверь в мою комнату вдруг открылась. А я по привычке всегда закрываюсь, даже когда совершенно один в квартире. Дверь тугая, надо усилие приложить. Видимо, от какого-то звука и проснулся окончательно.

В городе никогда не бывает совсем темно, поэтому я с легкостью разглядел высокий, сутулый или даже горбатый силуэт. Он тоже заметил меня:

– С-с-спиии, с-с-спиии!

Присвистывающий шепот, будто половины зубов нет. И пошел, шаркая чуть слышно, вдоль стены, мимо шкафа, к комоду, который рядом с моей кроватью стоит.

Лежал я в непонятном ужасе и молился: лишь бы это был вор. Слушал с закрытыми глазами, даже стараясь дышать через раз, как он там в комоде возится. А у меня и нет ничего такого ценного, барахло одно.

И присвистывание это жуткое.

А потом он присел на мою кровать. Меня словно паралич сковал. Ни откатиться, ни увернуться, ни ударить. Он склонился над самым моим лицом, даже его холодное гнилостное дыхание чувствовалось. И вдруг обхватил лицо ледяными руками, щеки сжал и в самое лицо дыхнул: «Вот и я! Узнал?»

– Ус-с-снал?

Я чуть не разрыдался. От страха, как ребенок. И беспомощный, как ребенок. И совершенно одинокий. Ни родителей позвать, никого.

А он мне щеки все сильнее сжимает и прямо в лицо свое это:

– С-с-спиии, с-с-спиии!

Думал, окочурюсь, но сам не заметил, как отключился. Банально заснул. Или сознание потерял. Я просто раньше никогда не падал ни в какие обмороки. И проснулся, опять как от толчка, когда уже рассвело и в комнате все было видно до мелочей. Сначала подумал: «Сон какой неприятный». Только щеки горят, как наждачкой прошлись по ним. А потом смотрю – дверь-то открыта в спальню. Значит, все-таки вор. Честно, обрадовался. Вызову сейчас полицию, разбираться не мне.

Прошелся по квартире. Но все на месте, дверь входная заперта. Никаких следов постороннего присутствия. У родителей тоже ничего не пропало. Рассказать некому. Разве что психиатру, ага. Вот он поверит, верняк.

До приезда родителей изучил все круглосуточные забегаловки, все ночные клубы. На ночных сеансах в кино тоже ничего так. Беруши – в уши, и сиди себе уютненько, хочешь – развлекайся, хочешь – дрыхни.

При таком режиме реально чуть не свихнулся, да и накладно, конечно. Но дома стал спать, только когда родичи вернулись. При них все нормально, как обычно. Но замки мы с отцом сменили. Наплел ему, что ключи посеял.

Нас никто не гнал спать, не требовал соблюдать режим и питаться нормально. Однако довольно быстро мы сообразили: если вечером нечего делать, самое лучшее – это лечь пораньше спать. Особенно когда лампа в люстре начала мигать, трещать, а потом и вовсе сдохла. Где лежат запасные лампочки, Лерка не знала, а вывернуть лампочку из комнаты-холодильника нам как-то не пришло в голову. Да и зачем напрягаться, когда настольная лампа горела. Мы вывернули плафон так, чтобы она светила, как прожектор. В общем, получилось даже уютно. Если бы еще не было так зверски холодно.

Всю одежду, все мало-мальски приличные покрывала и даже чистые тряпки, какие смогли найти по всему дому, мы притащили на разложенный диван и устроили из них настоящее гнездо. Если забраться внутрь в одежде, то было даже совсем не холодно. Главное, не высовывать нос наружу. Почему-то он сразу становился ледяным, а из-за этого мерзло все тело.

Лера жаловалась, что не может нормально заснуть в такой тишине. Могильная какая-то. Сразу ясно, что никого нет в деревне. Летом окно откроешь – слышен далекий рокот тракторов, музыка, местные хохочут, собаки лают (хотя теперь я в этом сомневаюсь, про лай). Жизнь. Лерка уверяет, что лучше всего в городе засыпается, под общий шум.

А мне, наоборот, любые посторонние звуки мешают. Я и так плохо засыпаю, а тут еще то соседи музон врубят, то машина с ревом проедет. И не уснуть. Поэтому я терпеливо дожидалась, когда Лерка перестанет ворчать (Соня к тому моменту уже свернулась калачиком и дрыхла). Наконец наступила блаженная тишина. Мысли поплыли, меня начала окутывать дрема.

И тут тихий скрип половиц заставил меня встрепенуться. Сна будто не бывало. Только раздражение. Я и не заметила, как кто-то из девчонок встал и шатался в полной темноте по комнате. Или по коридору? Подруга старалась ступать аккуратно, но деревянные половицы противно скрипели, что раздражало еще больше. Сколько можно мотаться туда-сюда?

Кажется, я так увлеченно прислушивалась, что высунула нос из вороха тряпья, потому что по позвоночнику будто протекла волна холода. Неприятно.

Только представить себе, что мы сейчас в маленькой деревеньке, совершенно одни во всем доме, и вокруг нас снега́ и за много километров никакой цивилизации… Ладно, с километрами я загнула. Но до ближайших населенных пунктов надо идти пешком. И, случись что, ночью никуда не доберешься в этой полной темноте и никого не дозовешься. Я живо представила нетронутые поля без конца и края, погребенные под снегом… Да там даже летом, если лечь в траву и замереть, тебя никто не найдет. До самой осени…

Странно, что все эти мысли пришли мне в голову только сейчас, а не дома, в городе, когда мы с Леркой так воодушевленно обсуждали самостоятельную поездку на дачу. Да почему, собственно, должно произойти что-то из ряда вон выходящее? Зачем вообще об этом думать, причем именно сейчас, ночью?

В печи потрескивало как-то тревожно. И Соня начала похрапывать довольно жутковато. Нет, так дело не пойдет. Если я сейчас начну прислушиваться к каждому скрипу и думать, будто это кто-то ходит, и во всяком звуке слышать опасность, то вообще до утра глаз не сомкну.

Я сжалась поуютнее и сунула нос в ладонь. Так точно было теплее. И заснула.

Из стопки на растопку

Зима в том году была особенно суровой. И началась рано, и так яростно набросилась, что, казалось, даже природа не успела как следует подготовиться. Птицы замерзали на лету, деревья почернели и скрючились. Людей охватывала апатия, сковывающая не меньше льда. В деревне вымерзали целыми домами, иногда люди так и оставались лежать на лавках до весны. В земле невозможно было выдолбить могилы, да и зачем? Те, кто побогаче, свозили своих мертвецов в божедомки далеко за пределы деревни. Кто-то сваливал своих покойников в сараи, в подполы. На слезы сил уже не хватало.

У Калячиных только бабка умерла, да ей и так срок пришел. Однако же с уходом бабки места в избе прибавилось. Семья-то небогатая была, хотя и не бедствовали. Той зимой, как и все, со смирением жили себе, пока жилось.

Когда ночью в сенях раздались чужие, чуть слышные шаги, проснулись все. Хозяин ружье прихватил, а баба его лучину зажгла, чтобы сподручнее было чужака отогнать, если с недобрым пришел.

Но в сенях некого было отпугивать. Только на лавке лежала, вытянувшись, сложив окостеневшие руки на груди, мертвая женщина. Платок старенький, заиндевелый сарафан, ноги голые, даже без лаптей. Видать, кто-то из бедняков решил свою покойницу пристроить. Надеялся, что не бросят, по-божески поступят. А обувка… Обувка живым пригодится, мертвым она без надобности.

Жуткое было что-то в этой подкинутой покойнице. Не христианское, не человеческое. Женщина незнакомая. Может, приблудная пришла к кому да окочурилась, а те решили Калячиным «подарочек» снесть. Мало ли недоброжелателей. В лицо улыбаются, за спиной плюют.

Ничего не стали с мертвячкой делать – до света, авось, не случится ничего. Только дверь хозяин понадежнее закрыл, сам не осознавая зачем. Детей утихомирили, а сами с бабой лежали без сна, ворочались. Кто мог в дом труп подкинуть, что за дела такие? Не по-людски это.

Калячин решил с утра лошадь запрячь, в божедомку свезти этого жуткого подкидыша.

Малые за ночь раза три с криком просыпались, дурные сны мучили. Хотя никто из семьи, кроме отца с матерью, мертвую в сенях не видел, а те не болтали особо о находке, все же отчего-то являлась им в снах страшная баба, тянула закостеневшие руки, утащить хотела.

Как рассвело, Калячин с парнем своим тетку мертвую в сарай перетащили. Хозяин хотел было сразу в телегу да лошадь запрячь, но бедная животина испугалась, на дыбы встает, хрипит. Не дело рабочую скотину мучить. Калячин решил повременить с божедомкой, подождать, пока лошадка успокоится.

Лошадь, умное животное, что-то чуяла. А вот мыши трупу сразу нос отъели, поди ж ты, не испугались.

Калячин принялся у соседей спрашивать про тетку эту мертвую, но все отнекивались, дескать, не знаем ничего. Кто-то врал, но поди разберись. Да и следов утром никаких не нашли. С какой стороны пришел, притащил, кто в сенях топал, куда потом ушел – неизвестно, снег нетронутый. А ведь не сыпало ночью совсем. То ли ветер все смел? Одним словом, не нашли концов. Будто ветром ее принесло и на лавку кинуло.