БУБНОВА ОЛЬГА

Дочь о маме

В детстве мы особо не переживали из-за того, что мама – глухая. Это воспринималось как должное, мы ведь и не представляли, как может быть по-другому. И мамина глухота не мешала ей нас воспитывать. У нас было нормальное счастливое детство. Я помню, как мы с мамой и сёстрами рисовали, писали сами книги (в меру своих детских способностей) и иллюстрировали их, ставили домашние спектакли; как мама нас учила вышивать и плести поделки из бисера. Это очень хорошие воспоминания.

Сейчас я понимаю, что маме было тяжело с нами, маленькими. Дети ведь существа шумные. Мы постоянно бегали, кричали, болтали. А маму это напрягало, так как она часто не могла понять, что происходит. Что делают дети – ссорятся и кричат друг на друга или это просто игра такая шумная? Без слуха этого не понять.

И поныне, когда все бегают вокруг мамы, «дёргают», она напрягается и начинает раздражаться. В такие моменты нужно оставлять её в покое и давать отдохнуть. Но это мы сейчас поняли, когда повзрослели. А в детстве нас было сложно угомонить. Хорошо, что рядом всегда была бабушка, которая успокаивала маму и поддерживала её. Она и нас тоже быстро успокаивала, могла заниматься с нами, маленькими, часами, не раздражаясь при этом. Мне кажется, что она стала такой терпеливой из-за всего, что ей пришлось пережить с глухим ребёнком.

Есть и другие сложности, вызванные недопониманием. Например, если мы с сёстрами болтаем в быстром темпе, нечётко артикулируя, и маме тяжело разобрать слова, то она начинает подозревать, что мы держим от неё какие-то секреты. И, хотя чаще всего такие разговоры ведутся о какой-нибудь ерунде, маме кажется, что она пропускает что-то важное. Она обижается, и сложно объяснить, что мы от неё ничего не скрываем.

БУБНОВ ФОМА

Сын о маме

С мамой у нас всегда были отличные взаимоотношения и понимание. Её глухота никак на это не влияла. Ещё с раннего возраста я хорошо её понимал и понимаю сейчас. На самом деле мне, как её ребенку, в этом плане намного легче. У них с папой общение складывается немного сложнее: кто-то что-нибудь не так поймёт. Но позвать маму издалека я не могу – не слышит. Приходится подходить, потрогать за плечо или постучать чем-нибудь (у неё сильная реакция на вибрацию, ведь осязание развито сильнее, чем у неглухих людей).

Также я заметил, что у детей, воспитанных глухой мамой\папой, жестикуляция развита немного лучше, чем у других. У нас в семье у всех неплохо проглядывается актерское мастерство и, опять-таки, развита жестикуляция. Думаю, что это как-то взаимосвязано.

А вот при конфликтах нам приходится несладко. Возможно, это лишь моя позиция, но кажется, что все глухие люди сильно эмоциональны. Также мама может просто выключить аппарат и не обращать на тебя внимания, ведь услышать не сможет. Вот вам и минусы.

Не знаю, только ли у моей мамы это, но у неё плохое обоняние. С этим тоже есть небольшие проблемы, ведь она не может учуять, где испорченная еда, а где нет. В основном этим занимаемся мы, папа.

Хочу поделиться интересным фактом. Моя мама слышит музыку, но её восприятие различается с нашим. Если у нас всех разный вкус, всем нравится разная музыка, то для мамы важно, чтобы это было что-то спокойное, не резкое. Чаще всего это классика… Я пытался включать ей что-то другое, например рок, – совсем не нравится…

Вот и всё. Я думаю, что моя жизнь не сильно отличается от жизни обычных детей, растущих со слышащими родителями. Я люблю свою маму и принимаю её такой, какая она есть!

ВОЛОХ ЕЛЕНА

Обезьянка

Мои родители развелись. Мне, маленькой, было трудно понять, почему так: в старом доме жили вместе, а теперь отдельно. В новую квартиру нас поселили с мамой и бабушкой, её мамой. Папе дали комнату в небольшой коммуналке, он только приходил к нам в гости. Я любила и маму, и папу, мне не хотелось расставаться. Когда папа появлялся у нас, я с радостью бросалась к нему. Он меня подхватывал, прижимал к себе, и мы шли в комнату разговаривать. Папа старался говорить чётко, чтобы я понимала. Иногда он возил меня в школу.

Я училась в школе-интернате для слабовидящих, хотя слух у меня был слабее зрения. В понедельник меня привозили, в субботу забирали. Мама по понедельникам работала. Обычно возила бабушка. Но иногда вёз папа, и я радовалась этим поездкам.

Однажды папа попросил нас с мамой зайти к нему. Жил он недалеко. Был тёплый летний день. Мы пошли через парк.

В папиной комнате было чисто, уютно. Пока мама с папой разговаривали, я изучала обстановку. Под стеклом на письменном столе я увидела наши с мамой фотографии. На полке этажерки стоял мой портрет. Это было приятно. А рядом с портретом сидела пушистая обезьянка. Я взяла её в руки. Она была такая милая, тёплая, подвижная – совсем как живая.

– Пап, – предложила я, – подари мне эту обезьянку!

– Нет, – отрезал он, – мне самому её подарили.

– Ну па-а-ап! – захныкала я.

Но он отобрал зверька и воздвиг на верх этажерки, куда я не могла бы дотянуться.

– Не хочешь – не надо, – обиделась я.

Мама освободилась, и мы пошли обратно той же дорогой через парк.

– Вот видишь, – сказала мама, – а ты: «Поцелуйтесь!..»

Я вспомнила: папа был у нас, уходил, и я вдруг потребовала: «Поцелуйте меня!» Они охотно меня чмокнули: мама в левую щеку, папа – в правую. «А теперь поцелуйте друг друга!» – скомандовала я. Но они не выполнили эту команду, стояли, понуро глядя в пол…

Я поняла мамину мысль и попыталась оправдать отца:

– Но ведь ему подарили обезьянку…

Мама остановилась, внимательно на меня посмотрела. Произнесла:

– Я тебе всё отдала – время, силы… Кровь свою отдала… Когда ты лежала в больнице, я приходила каждый день, делала всё, что велели врачи. А папа уезжал в свои походы. Ему это было важнее, чем твоё здоровье. И сейчас игрушку тебе пожалел… «Подарили!»

Мама сердито вырвалась, зашагала вперёд. Я догнала её, взяла за руку. Мы сели на лавочку. Мама плакала…

Невдалеке росли какие-то цветочки. Я собрала небольшой букет, вручила маме. Она улыбнулась, обняла меня.

– Ты слышала, о чём мы говорили с папой?

Я покачала головой.

– Он предложил нам снова пожениться, жить вместе.

– Вот здорово! – обрадовалась я.

– Я спросила, – продолжала мама: – «Ты будешь так же ездить в походы?» Он ответил да. И тогда я сказала нет.

– Мам, ты его любишь? – разволновалась я.

– Да, люблю, – она глубоко вздохнула. – Но твоя жизнь, твоё здоровье мне дороже всего. Пойми, дело тут не только в папиных походах. Я бы смирилась с ними, если бы ему были небезразличны наши трудности. А он не хочет помогать, мало уделяет нам внимания. Главное для него – походы.

– Но он же возит меня в школу! – напомнила я.

– Редко, – уточнила мама, – и каждый раз надо просить. А ведь он свободен по понедельникам. Знает, что бабушке это тяжело…

Я не нашла, что ответить. Мне было очень грустно.

Через несколько дней к нам пришла другая бабушка, папина мама. Она работала продавщицей в «Гастрономе» и приносила нам свежие молочные продукты. Меня это почему-то раздражало. Бабушка доставала из сумки разные упаковки, и я сердито роняла:

– Не надо! Я не люблю творог.

– А это ты любишь? – весело спросила бабушка и вытащила другой пакет. Из него выпрыгнула обезьянка. Та самая, папина!

Я схватила мохнатую красавицу, закружилась с ней по комнате. Подбежала к оторопевшей маме:

– Вот видишь, папа не такой плохой!

Эта обезьянка долго была моей любимой игрушкой. Напоминала о папе…

К сожалению, мои родители не помирились. Встречи с папой были редки. Однажды он проводил меня в школу и больше не появлялся. А спустя время погиб в результате камнепада в горах. За два месяца до своего 35-летия…

ГАЛАН АЛЕКСАНДР

Юный пенсионер

Он неторопливо шёл, щурясь от яркого летнего солнышка, по пыльной, местами заросшей мелкой травой дороге своего родного Печёрского проезда. Видавшие виды сандалии, надетые на босые ноги, с лёгкостью поднимали клубы придорожной пыли, которая, кружась в воздушном танце, приятно ложились на загорелые ноги мальчугана. Если кто ещё не догадался, то разъясню: это был мой старший брат Юрка. Но сегодня ему было не до глупых развлечений.

Он важно шагал, прижимая ладошкой оттопыренный карман серых, местами протёртых до белизны, широких не по возрасту штанишек. Они висели на нём так, что, казалось, вот-вот спадут и Юрка останется только в одной невесть чем перемазанной майке. Но перекинутая через плечо лямка с большой синей пуговицей на животе не позволяла этого сделать.

Вид у Юрки был действительно серьезный, и никто из соседей не мог догадаться, в чём причина. Ведь через два дня ему исполняется четыре года, и этим событием он очень гордился. Мой брат медленно прошагал мимо малышни, возившейся на огромной песочной куче, вываленной пару дней назад у соседского забора. Не задумываясь, вспомнил, что на такое знаковое событие сбежалась детвора со всей округи, но это сейчас ничуть не заботило Юрку. Даже на призывные окрики друзей он не обратил никакого внимания. Прошёл мимо копошащихся соседских кур в придорожном кустарнике, озираясь по сторонам, чтобы не получить очередной взбучки от петуха Петьки – грозы местных ребятишек. Затем, просунув руку между деревянных штакетин забора, сдвинул ржавую задвижку калитки и быстро вбежал во двор нашего дома под восторженный лай любимца семьи Дозора. Дома никого не оказалось, кроме спящего на пригретом солнцем подоконнике кота Васьки.

Юрка, опустившись на колени, бережно достал из-под шкафа картонную коробку от недавно купленных маминых туфель. В ней оказались мятые разноцветные конфетные фантики, обрывки старых газет, исписанные чернилами листы школьных тетрадей, небрежно вырезанные детской рукой картинки из журналов и множество подобной бумажной всячины. Юрка достал из кармана мятую пачку такого же утиля и начал, бережно разглаживая каждую бумажку, убирать всё в коробку. Долго рассматривал картинку от пачки папирос «Казбек», она ему очень нравилась. Затем аккуратно закрыл коробку и задвинул обратно под шкаф. Потоптался на месте, размышляя, что делать дальше. Стремление покопаться в песочной куче пересилило, и Юрка с чувством выполненного долга сломя голову помчался из дома.

Он проснулся рано утром от направленного прямо в лицо яркого солнечного лучика. Отражённый от стоящего в углу трюмо неугомонный солнечный зайчик то и дело скакал по потолку, стенам и вновь возвращался на лицо мальчика, словно зазывая поиграть с ним. На кухне спозаранку суетилась мама, растапливая непокорную печь и гремя посудой. Рядом вертелся полуторагодовалый Юркин младший брат, будущий создатель этих строк.

Юрка соскочил с кровати и заглянул под шкаф. В изумлении замер. Картонной коробки с драгоценным содержимым на месте не оказалось. Он, как ветер, ворвался на кухню. Рядом с потрескивающей от невыносимого жара печью, на сложенных берёзовых поленьях, лежала разорванная коробка с остатками Юркиного добра. От неожиданно нахлынувшей обиды у него задрожали губы и потекли слёзы. Потирая кулачками раскрасневшиеся щёки, только и смог произнести: «Я-я-я-я, мы-мы-мы, а ты всё в печку!»