Похороны папы назначили на субботу – послезавтра. До этого необходимо было оповестить его коллег, бывших и нынешних учеников, их родителей и других знакомых о месте прощания. Наверняка с ним захочет проститься огромное количество людей. Для папы было бы важным, чтобы я никого не забыла. Однако сначала предстояло сообщить страшную новость тете и бабушке. Я решила, что будет лучше рассказать все тете Миле, чтобы та сама поговорила с бабулей и была рядом, если ей вдруг станет нехорошо.

Это был еще один до невозможности тяжелый разговор за день. Сквозь громкие всхлипы тетя осыпала меня вопросами, но я ничего не могла толком объяснить. В какой-то момент мне самой захотелось закричать, что я ничего не знаю, что мне также нестерпимо больно, но я постаралась сохранить спокойствие. Тетя Мила, в отличие от своего брата, никогда не умела ставить себя на место другого человека, ее страдания стояли выше переживаний других. На какой-то миг я даже пожалела, что решила именно ее попросить поговорить с бабушкой, но тетя пообещала справиться с этой трудной задачей.

Мне казалось, что я выжата, как апельсин, пущенный на фреш. У меня не было больше сил. Хотелось уехать куда-нибудь на окраину города, припарковаться там, где меня бы никто не увидел, и просто рыдать, через слезы давая выход невыносимой боли. И все же, если бы я так поступила, то не смогла бы собрать себя обратно, я бы окончательно рассыпалась. Жалость к себе следовало оставить на потом, а сначала нужно прояснить вопросы с участковым.

Наш отдел полиции располагался в центре города. Я с детства помнила это тусклое серое здание с большими зарешеченными окнами. Никогда раньше я не входила внутрь и теперь, глядя на обшарпанную железную дверь, почувствовала какой-то необъяснимый страх, словно меня привели сюда на допрос. Я перевела дыхание, гордо подняла голову и вошла. Первое, что я увидела, была регистрационная стойка, отгороженная от посетителей потертым плексигласом. За ней сидела молодая девушка, показавшаяся мне смутно знакомой, хотя в таком маленьком городке невозможно было не знать друг друга.

– Вам кого? – обратилась она ко мне.

– Добрый день. Мне нужен участковый Волков Сергей, – отчеканила я, давая понять, что пришла с самыми серьезными намерениями.

– Сергей Николаевич занят, вам придется подождать. Представьтесь, пожалуйста, и скажите по какому вопросу.

– Маркова Эвелина Анатольевна.

– Ой… – вдруг заволновалась девушка, – так вы?..

– Дочь Анатолия Леонидовича. И, полагаю, вы знаете, по какому я вопросу.

– Да, да… конечно. Сейчас. – Девушка сняла телефонную трубку, набрала какие-то четыре цифры и крутанулась на кресле, чтобы я не видела ее лица, пока она разговаривает. Ее беседа не заняла много времени. Не прошло и минуты, как она повернулась ко мне, и ее лицо разительно изменилось. На нем не было и тени улыбки, она смотрела на меня сурово, если не сказать зло, – вы можете пройти. Кабинет четырнадцать. Прямо по коридору, четвертая дверь слева.

– Спасибо, – в тон ей ответила я и направилась в указанном направлении.

Нужная дверь оказалась открыта, и я тут же заметила нашего участкового. Огромный рыжеволосый полицейский сидел за маленьким столом, напоминавшим школьную парту, и сверлил взглядом темное пятно на потолке. Мне показалось, что он специально для меня принял такой несуразный вид, чтобы лучше продемонстрировать, насколько я неважна. Я не знала, какую игру он затеял, но совершенно точно не собиралась принимать его правила. Громко хлопнув за собой дверью, я прошла в кабинет и без приглашения опустилась на стул напротив его стола.

– Добрый день, Сергей Николаевич. Полагаю, вы осведомлены, кто я такая, и наверняка догадываетесь, зачем к вам пришла.

– Да-да, – бросил он, даже не взглянув в мою сторону. – Вы – дочь жертвы, а пришли, должно быть, чтобы дать показания до того, как мы бы вас вызвали.

– Дать показания?! О чем?! Я приехала в город сегодня днем, когда мама рассказала о том, что случилось. А к вам я пришла прояснить некоторые недопонимания. Мама сказала, будто вы обвинили моего папу в совершенно невообразимых вещах. Очень надеюсь, она поняла вас неправильно, – процедила я.

– Вопросы здесь задаю я.

– Но я пока вас ни о чем не спросила.

– Вам известно, какие отношения были между вашим отцом и Поляковой Мариной Алексеевной?

– Да. Теплые, приятельские отношения. Мой папа заботился о Марине с ее детства, за что она была ему признательна.

– Приятельские, говорите? Слишком уж приятельские. – Волков откинулся в своем кресле, и оно жалобно заскрипело. – Вам известно, что они регулярно виделись?

– Конечно. Марина бывала и у нас дома. Моя мама также хорошо с ней общалась.

– Сейчас мы говорим не о вашей матери.

– С чего вы вообще решили, что у моего отца был роман с Мариной?! Только потому, что они хорошо общались?! Ну так она и с моей мамой тоже прекрасно ладила! Или, может быть, скажете, что мои родители любят пригласить к себе третьего?! – вспылила я. Мне дико хотелось вцепиться в его наглое, покрытое рыжими веснушками лицо, расцарапать его до крови, требуя извинений за глупые, оскорбительные подозрения.

– Попрошу вас, Эвелина Анатольевна…

– Это я вас попрошу… попрошу не марать память моего отца! Лучше займитесь своей работой и узнайте, что произошло на самом деле!

– Если вы будете себя вести подобным образом, я вас задержу за оскорбление представителя власти.

– А если вы продолжите оскорблять честь моего папы и причинять маме боль своими тупыми домыслами, я подам на вас в суд за оскорбление чести и достоинства.

– У нас есть серьезные основания полагать, что мои, как вы выразились, «домыслы» – чистая правда. Кроме того, что Анатолий Марков…

– Анатолий Леонидович, – перебила участкового я.

– Что?

– Для вас он Анатолий Леонидович.

– Хм… Кроме того, что Анатолий Марков, – участковый специально выделил голосом имя и фамилию папы, – регулярно виделся с Мариной Поляковой, он проявлял явный интерес к ее личной жизни. А именно, настаивал, чтобы она порвала связь со своим гражданским мужем.

– Марина не была замужем…

– Официально – нет, но она состояла в отношениях с Ильей Романовым. Они длительное время жили вместе, но вашему отцу он не нравился. Анатолий Марков неоднократно советовал Поляковой порвать отношения с гражданским мужем.

– Боже мой! И вы еще зовете себя представителем власти? Могли бы знать, что гражданский муж – это официальный супруг, с кем заключен гражданский, а не церковный брак.

– Это дела не меняет. Ваш папаша не мог спокойно жить, зная, что Полякова с другим. Ни для кого не секрет, что он терпеть не мог ее сожителя.

– Илья Романов, – протянула я, – это не тот, случайно, который учился со мной в параллельном классе? У него еще отец рюмочную держит?

– Держал. Сейчас там бургерная.

– Ах вот оно что… Тогда понятно, почему папа был против. Любой здравомыслящий человек был бы против, чтобы девушка, к которой хорошо относишься, встречалась с таким.

Я знала Илью по школе и отлично помнила его издевки, грубость, агрессию. Мы ненавидели друг друга, точнее ненавидел он, а я – боялась. Каждый раз, стоило Илье меня увидеть, он громко, чтобы все слышали, кричал «крокодилиха!». Как-то раз, возвращаясь домой из школы, я наткнулась на него и его дружков в переулке. К сожалению, они меня сразу заметили, поэтому мне не удалось сбежать. Рядом с ними лежала куча гравия… Илья надоумил приятелей закидать меня маленькими камушками. Его мерзкий голос я никогда не забуду: «…только выбирайте самые мелкие, чтобы сделать больно, но не прибить крокодилиху». Они гнали меня целую улицу. Обливаясь потом, до дрожи в ногах я пыталась от них оторваться, но из-за моей комплекции мне не удавалось от них убежать. Камни врезались мне в ноги, спину, голову, надолго оставляя мелкие, болезненные синяки…

– Ваши умозаключения мне ни к чему. Мы сейчас о фактах. Значит, вы отрицаете, что знали о связи Маркова с Поляковой.

– Да не было никакой связи!

– Ясно. Что ж, сейчас я запишу ваш номер, чтобы связаться, если понадобится. Вы же пока будете в городе?

– У меня выходные до среды. Номер девятьсот шестнадцать, триста восемь, семьдесят три, тринадцать.

– Значит, почти неделя… – записав мой номер в блокнот и спрятав его в нагрудный карман форменной рубашки, сказал Волков. – Ну мы закроем дело раньше. Все факты неоспоримы.

– О чем вы? Результатов вскрытия даже нет.

– Уверен, они нас не удивят. Марков наглотался таблеток, потому что не вынес груза вины за убийство, – довольно произнес этот остолоп.

– Я могу засудить вас! Дело не закрыто, решения судьи нет. И вы просто не имеете права бросаться подобными заявлениями.

– В машине вашего отца найдены вещи, которые были отобраны у Поляковой в момент убийства. Другие доказательства не нужны.

– Я все поняла. Говорить с вами бесполезно.

Я не собиралась ни секунды оставаться в этом душном кабинете и тратить время на мерзавца Волкова. Да кто он такой?! Простой участковый! Нужно написать жалобу выше, подать на него в суд, раздавить как мелкую букашку. Чему меня научила самостоятельная жизнь, так это драться за свое. Вместо неказистого подростка я давно стала взрослой женщиной, способной постоять за себя и близких.

В некотором смысле гнев на Волкова пошел мне на пользу. Я была на взводе, и моя злость придавала сил. Выбежав из отдела полиции, я села в машину, вырулила на дорогу и выжала газ. Я понимала, что еду с непозволительной скоростью, но мне нужно было скорее добраться до своей старой школы.

Это место навсегда останется связанным с самым отвратительным и с самым прекрасным временем в моей жизни. Здесь я сполна познала, что такое быть изгоем, чувствовать свою ненужность, ощущать презрение других. Но здесь же я обрела первую любовь, научилась вновь видеть хорошее как в других, так и в себе. После выпускного я ни разу сюда не возвращалась. За девять лет школа сильно изменилась: вырос новый корпус, старые окна заменили на новые, отремонтировали крыльцо и лестницу, стены перекрасили. Так школа стала выглядеть по-настоящему современной, и, может быть поэтому, мне было не так сложно в нее войти.

Я помнила, что папиным заместителем была наша физичка Фаина Михайловна, поэтому направилась прямиком к ней. Ее класс я нашла по памяти и саму ее узнала сразу. За девять лет Фаина Михайловна заметно постарела: ее некогда рыжие волосы разбавила седина, лицо изрезали морщины.

– Фаина Михайловна, можно? – спросила я с порога.

– Да… А вы, простите, кто? – спустив на нос очки и прищурившись, поинтересовалась она.

– Вы меня не узнали. Я Эвелина. Эвелина Маркова, – ответила я и прошла в класс.

– Эвелина! Как ты изменилась! Совсем не узнать. Как ты похудела. И личико такое чистое, от прыщиков ни следа.

Видимо, я забыла со школьных времен, что физичка никогда не обладала чувством такта. Будь сейчас другая ситуация, я бы нашла что ей ответить.

– Фаина Михайловна, я пришла, чтобы сообщить о папиных похоронах. Все состоится в субботу. Прощание будет в зале ДК в двенадцать. Вы сообщите об этом учителям и ученикам? А еще я хотела попросить вас дать контакты бывших папиных учеников. Думаю, многие тоже захотят прийти и…

– Эм… Эвелина, – перебила меня Фаина Михайловна и вдруг взяла в свои костлявые ладони мою руку. – Дело слишком деликатное.

– О чем вы?

– Сегодня на большой перемене приходила полиция, мы побеседовали… – Фаина Михайловна замялась, словно кассета в старом магнитофоне. На ее щеках появились красные пятна, а ладони вспотели. Я догадывалась, к чему она клонит, но ждала, чтобы она сама об этом сказала. – Видишь ли, Эвелина, кончина твоего отца безусловно трагедия. – Фаина Михайловна наконец отпустила мою руку и как бы невзначай вытерла ладони о свою юбку. – Это невосполнимая утрата для всех нас, но в сложившихся обстоятельствах мы не можем себе позволить пышное прощание с Анатолием Леонидовичем.

– То есть как? Из-за каких-то несуразных домыслов придурочного участкового?! – вспылила я.

– Эвелина, что за выражения? В школе ты такой не была! – воскликнула Фаина Михайловна, демонстрируя праведный гнев.

– В школе я была крокодилихой, а сейчас стала человеком. Вы можете никому ничего не говорить – дело ваше. Тогда просто дайте мне контакты папиных коллег и родителей учеников.

– Не могу. Персональные данные – это конфиденциальная информация. И потом, не думаю, что кто-то осмелится прийти на похороны Анатолия Леонидовича. Послушай моего совета: устройте все тихо, не афишируя. А когда полиция докажет, что он не имеет отношения к тому, что случилось с Мариночкой, мы проведем церемонию, чтобы почтить память любимого директора…

– Мой отец не имеет никакого отношения к смерти Марины. И если это не докажет полиция, тты поо докажу я. И вы, Фаина Михайловна, будете горько жалеть, что так о нем думали.

Физичка хотела еще что-то сказать, но так и не смогла. Она осталась стоять в своем классе, сверля меня злым взглядом, который я чувствовала спиной, когда уходила. Но пусть я шла с гордо поднятой головой, в душе у меня что-то сломалось. Я никак не ожидала, что доброе имя папы, которое он заработал благодаря честности, справедливому отношению к ученикам и огромному доброму сердцу, можно растоптать в один день. В горле встал ком, а глаза защипало от слез, но я отчаянно старалась их удержать. Если и плакать, то точно не здесь.

Я не заметила, как быстрый шаг превратился в почти бег. Распахнув входную дверь, не обращая внимания на оклики охранника, который не заметил, когда я приходила, но увидел меня уходящую, я вылетела на крыльцо и обо что-то споткнулась. Время словно замерло. В голове пронеслась мысль: «сейчас разобьюсь», однако я так и не упала. Меня успели поймать.

Подняв взгляд, я увидела знакомые до боли синие глаза. Игорь крепко держал меня за талию, а я вдруг обмякла в его руках. Все вокруг закружилось, но перед тем, как наступила темнота, я услышала его низкий с легкой хрипотцой голос:

– Лина…