– Ин-де-кс, – по слогам повторила Алиса и расплылась в довольной улыбке счастливого ребенка, от которой у меня защемило сердце. Я не понимала, что эта девочка делает со мной, и как всего за пару встреч мне удалось к ней прикипеть.

– Верно. Ты умница. Только давай договоримся об одной вещи: мы ничего не расскажем об этом твоему папе. Хорошо?

– Почему вы не хотите, чтобы я говорила об этом папе? – Алиса насупилась, как воробушек на морозе.

– Ты просто пойми: твой папа хотел, чтобы ты здесь занималась уроками, а не писала письма подружкам. Вдруг он разозлится и будет ругаться?

Это было низко, но я решила сыграть на дурном характере Ильи. Наверняка малышка не захочет его злить и согласится держать все в тайне… Но я ошиблась.

– Папа не будет ругаться. И я папе все рассказываю.

– Ну раз так… – мне осталось только развести руками. В конце концов, я узнала, где живет мать Марины Поляковой.

Илья пришел за дочерью вовремя и, не удостоив меня даже простым «спасибо», попросил поскорее дать ему счет.

– И это все? – нахмурился он, глядя на чек, где значилась куда меньшая сумма, чем следовало.

– Считай, что это скидка моим первым клиентам, – ответила я, подмигнув Алисе.

– Она съела морковный торт и корзиночку, а ты посчитала только корзиночку. Не надо нам твоей благотворительности. – Илья вынул бумажник и оставил на три сотни больше, чем значилось в счете. – А с тобой мы поговорим дома, договаривались только об одном десерте, – строго сказал он Алисе.

– Это было за счет заведения. Алиса не заказывала торт, я сама дала…

– Давать будешь кому-нибудь другому, – кинул он и, развернувшись к двери, потащил за собой Алису.

– До свидания, Эви! – только и успела крикнуть малышка.

***

Ирина Павловна, мать Марины Поляковой, жила в квартире, доставшейся ей от дочери. Это был новый район Романовца, где когда-то в советское время располагался мемориал революции с огромным памятником вождю пролетариата, а позже, в девяностых – парк; сейчас только название «улица Ленина» напоминало о былом. Всю дорогу я пыталась придумать, как начать разговор с Ириной Павловной, и не придумала ничего иного, как сказать правду. У меня не повернулся бы язык обманывать женщину, потерявшую дочь. Она открыла мне, но нахмурилась, не узнав, явно ожидая увидеть кого-то другого.

– Чем могу помочь? Вы ко мне? – спросила пожилая женщина невысокого роста в старом застиранном домашнем платье, с черным платком, свидетельствующем о трауре, на седых волосах.

– Ирина Павловна, добрый вечер. Вы меня, наверное, не помните… Я Эвелина Маркова.

– Эвелина?! Дочь Анатолия? – она нахмурилась еще сильнее, и у меня по спине пробежал холодок, но отступать уже было поздно.

– Да, простите, что вас тревожу, но мне очень нужно поговорить с вами.

Ожидая, что Ирина Павловна немедленно меня прогонит, я не сразу сообразила войти, когда она посторонилась и открыла дверь шире, приглашая в квартиру. В узкой прихожей было прибрано. Никакого беспорядка или нагромождения ненужных вещей, вот только слой пыли на тумбочках и полках говорил, что убираются тут нечасто. Глядя на немощную хозяйку, я задалась вопросом, как же она справляется с хозяйством сама, особенно теперь, когда на ее плечах лежит забота о внучке?

– Лина, проходи на кухню. Я вскипячу чайник.

Ирина Павловна, шаркая тяжелыми ногами в заношенных до дыр тапочках, поплелась по коридору в сторону раздвижных витражных дверей, за которыми, как можно было догадаться, располагалась кухня. Не знай я всей истории и окажись в этой квартире случайно, я бы скорее всего приняла мать Марины за старую экономку. Ее нищенский вид никак не вязался с размахом жилья дочери, и мне даже стало как-то неловко за нее.

На современной кухне, которую наверняка оформляла по своему вкусу Марина, совершенно неуместно разместилась утварь Ирины Павловны. На плите громоздился большой алюминиевый чайник, какой еще кипятила Тося Кислицына в «Девчатах», рядом с ним шкворчала чугунная сковорода. Кухонное полотенце то ли с кроликами, то ли с котятами висело на ручке духовки, в которой что-то томилось. На мраморной столешнице, бережно укрытой клеенчатой скатертью, лежала деревянная доска с нарезанной морковкой, а рядом валялся видавший виды нож.

Ирина Павловна казалась тут совершенно чужой: гостьей, пришедшей на временное житье со своими вещами. Она будто боялась воспользоваться дорогими ножами из нержавейки, торчащими из деревянной подставки с выжженным известным брендом, не трогала хромированные кастрюли, бережно убранные на дизайнерский шкаф, не прикасалась к профессиональным разделочным доскам, красовавшимся на полке.

– Извините, я помешала вам готовить… – проговорила я.

– Ничего. Сейчас морковку в сковородку закину, и пусть еще потомится, – ответила Ирина Павловна и ловко счистила с доски нарезку в сковороду, – ты чай какой будешь? Есть черный, есть душистый, который Ками пьет.

– Давайте черный, – ответила я, хотя чая совершенно не хотелось.

Ирина Павловна разлила по кружкам заварку, залила кипятком и поставила на стол – одну передо мной, вторую – у пустого стула, куда, видимо, собиралась сесть, но так и не села, оставшись у плиты помешивать поджарку. Она ничего не спрашивала, явно давая мне возможность начать разговор…

– Спасибо, что согласились поговорить и не выгнали меня, – боясь поднять глаза, начала я.

– У меня есть время, Камилла занимается с учителем. А выгонять тебя у меня и мысли не было.

– В городе ходят слухи, не знаю… дошли ли они до вас. Говорят о моем папе и Марине.

– Это небылицы. Этим бездельникам только бы языком молоть.

– Так вы слышали?

– Конечно.

– Но не верите? Клянусь, мой отец не причастен к тому, что случилось с Мариной.

– Знаю. Он бы никогда такого не совершил. Тебе не надо передо мной отчитываться. Анатолий Леонидович был одним из немногих, кто всегда к нам хорошо относился. Марину в чем только ни обвиняли. Ей нужно было начать зарабатывать, чтобы получить уважение, но и так она его не добилась. За спиной вечно шушукались. А твой папа не верил сплетням, он знал мою дочь и уважал по-настоящему. За это все так и ополчились на него. Ты об этом хотела поговорить? Пришла сказать, что отец невиновен в Марининой смерти? Пустое. Мне это известно так же, как и тебе.

– Не совсем об этом. Может быть, вы не поддержите меня в этом, но все же скажу. Моего папу убили, сам он бы никогда… – слова застряли в горле, и я сделала маленький глоток обжигающего чая. – Мне сказали в полиции, что у него в машине нашли Маринины вещи. Те, что были у нее в день нападения.

Ирина Павловна отошла от плиты и опустилась на стул, схватив обеими руками горячую кружку и быстро их отдернув. Я не могла оторвать взгляда от ее старческих рук, на которые она стала отчаянно дуть…

– Давайте под холодную воду?

– Нет. Нормально, – Ирина Павловна опустила ладони на прохладную столешницу, прикрыла глаза и прошептала: – Я не знала про вещи.

И тут я растерялась, будто сама только что обвинила отца. Как теперь доказать его невиновность? Какие слова можно сказать, чтобы все исправить?

– Их подкинули, – наконец произнесла я, и Ирина Павловна, широко распахнув глаза, вперилась в меня диким взглядом. – Поверьте мне, я прошу вас!

– Кто подкинул?

– Тот, кто напал на Марину, а потом убил папу, чтобы замести следы и скинуть на него свою вину.

– Откуда ты это знаешь?

– Вы сами сказали, мой папа не мог убить Марину. И любовниками они не были. Я уверена, что папа узнал, кто сделал это с вашей дочерью, за что и поплатился жизнью.

Ирина Павловна медленно встала из-за стола, подошла к плите, выключила огонь под сковородой и помешала свою поджарку. Я смотрела на ее тщедушную сгорбленную спину и ждала, когда она обернется, чтобы вынести свой вердикт. Но она молчала, убивая меня тишиной, заставляя теряться в догадках.

– Ирина Павловна…

– Так зачем ты пришла ко мне? – холодно вопросила она, взглянув на меня через плечо.

– Мне нужна ваша помощь. Я собираюсь доказать невиновность отца и найти убийцу Марины.

***

Мне нужно было срочно вернуться в пекарню, где я забыла свою тетрадь, куда записывала все, что относилось к расследованию. Ирина Павловна все-таки мне поверила. Она рассказала о своей дочери столько, что теперь я видела Марину совсем в ином свете. Слишком многое складывалось из слухов и домыслов, а сейчас у меня в руках была информация: адреса, контакты, даты… Я резко затормозила перед пекарней, вышла из машины и бросилась к двери, даже не заметив темную фигуру, отделившуюся от стены в тот момент, как я повернула ключ в замке. Кто-то схватил меня за руку, а в следующий миг резко втолкнул в пекарню с такой силой, что я отлетела на пол. Его лица я не могла разглядеть, но резкий запах одеколона был узнаваем.

– Что ты творишь, Илья?! – закричала я.

– А что творишь ты?! – процедил он и щелкнул выключателем. Его лицо было искажено гримасой злости, глаза цвета темного шоколада казались черными, на шее пульсировала вена.

– Не понимаю тебя… – я не решилась подняться на ноги и отползла вглубь пекарни.

– Алиса мне все рассказала. Про письмо Ками.

– И что?! Твое какое дело?

– Что тебе надо от моей дочери?! Ни за что не поверю, что ты все учудила только чтобы ее порадовать.

– Ничего мне от нее не надо, – выпалила я и резко поднялась на ноги. – Это ты приводил ее сюда и бросил на два часа.

– Слушай, Лина, – Илья шагнул ко мне, и я бросилась к стойке, обежала ее и схватила со стола большую деревянную скалку. – Этим меня не напугать.

– Убирайся к черту!

Скалка его действительно не напугала. Илья решительным шагом направился в мою сторону, зашел за стойку и резко перехватил мое оружие. Он был значительно сильнее меня. Потянув скалку сначала вниз, Илья завел мою руку за спину и больно заломил. Я вскрикнула, но не выпустила ее из рук.

– Пусти, не то сломаю руку, – прорычал он, но я не послушалась и со всей силы ударила его по ноге. – Сука!

Разозлившись окончательно, Илья повернулся к стойке и одной рукой смахнул все, что на ней лежало, включая мою тетрадь. Она упала на пол, распахнувшись на той самой странице, где красовалось его имя как первого подозреваемого в деле Марины Поляковой.

– Что за черт?! – он поднял тетрадь и стал читать мои записи.

– Верни немедленно! – прокричала я, но он никак не отреагировал, тогда я снова замахнулась скалкой и даже была готова его ударить, но не успела. Илья кинулся на меня и перехватил мою руку. От неожиданности я выпустила скалку и теперь была безоружна.

– Поговорим об этом? – Илья махнул перед моим лицом тетрадкой.

– Убирайся!

– И не подумаю! Ты выложишь мне все, если не хочешь неприятностей.

Романов навис надо мной, как гора, и я прикрыла глаза, ожидая, что сейчас последует удар. Но не случилось. Послышался скрип входной двери и звон колокольчика. Кто-то зашел в пекарню. Я распахнула глаза и увидела на пороге Игоря. Уже в следующий момент он был рядом. Илья отступил от меня.

– Убери. От нее. Руки, – отчеканил Игорь, заводя меня себе за спину.

– Руки?! – ухмыльнулся Илья и, убрав мою тетрадку под свою куртку, продемонстрировал ладони. – Я ее не трогаю. Да и вообще, мне пора.

– Еще раз увижу тебя рядом с Линой…

– И что?.. Ты мне ничего не сделаешь, – толкнув Игоря в плечо, Илья прошел мимо и как ни в чем ни бывало вышел из пекарни.

Филатов повернулся ко мне, он взял мое лицо в ладони и посмотрел в глаза, словно ища ответа на вопрос, что здесь произошло. Но мой взгляд говорил о другом… о той любви, что жила во мне в юности, а сейчас, пройдя испытание забвением, окрепла с новой силой. Как когда-то раньше все слова потеряли смысл, чувства оказались сильнее любых буквенных символов. Я закрыла глаза и позволила Игорю себя поцеловать.