Подружки встречались и после больницы – оказалось, они живут недалеко друг от друга, и в местном санатории «Лесная сказка». Общительная Юля заводила новых друзей, а верная Лиза ждала, когда та вспомнит о ней – Лизе больше никто не был нужен и ни с кем не было так интересно. На процедурах Юля демонстрировала терпение, которому вот-вот придет конец, и грозилась, что «скоро вся эта ерунда кончится, и я поеду поступать в театральное училище». Она и думать не хотела, что может оказаться там, откуда не забирают домой. К ней это тоже не имело отношения. У нее тоже был свой смысл. А потом она с семьей в самом деле уехала и сначала писала Лизе, а потом переписка оборвалась.

Доктор Лончинский, похожий на Чехова, возник перед Лизой с Пушкиным на устах:

– В синем небе звезды блещут, в синем море волны плещут! Ну что, Лиза Бурматова, хочешь поехать на море? Ты ведь та самая Лиза, которая не боится уколов и никогда не плачет? Стало быть, в больнице незачем лежать, будешь приходить на уколы и ЭКГ делать, договорились? Придется потерпеть, а вот летом поедешь на море!

Лиза внимательно смотрела на человека, не похожего на остальных врачей, понимающего, что свобода – это главное.

– Почему вы ездите на вызовы, Леонид Борисович? Вы же кардиолог.

– Почему, почему? Теперь все ездят на вызовы. Терапевтов не хватает. Или в поликлинику давно не заглядывали? Так как самочувствие? Почему не отвечаете? – И доктор привычным движением взял Лизу за руку и стал слушать пульс. – А это что такое? – Нахмурился, достал часы. – Это что, я вас спрашиваю? Стометровку бежали?

Лиза молчала, доктор снял пальто и повесил его на вешалку.

– Вы тут отдыхаете? Давайте-ка пойдем в вашу комнату, я вас послушаю.

Лиза без слов повиновалась. Спорить с Леонидом Борисовичем было бесполезно. Не изменились ни его интонации, ни манера обращения. Правда, он уже не говорил, как маленьким пациентам: «Ах, какая у тебя красивая рубашечка! Что же это там нарисовано, не разберу – цветочки или грибочки?» Но движение, когда доктор задержал в ладони стетоскоп, чтобы согреть его, прежде чем металл прикоснется к коже, было таким знакомым.

Сам Леонид Борисович, однако, не улыбался. Наоборот, становился все серьезнее и слушал долго, очень долго.

– Что же это такое, Лиза? – наконец выговорил он. – Вы хоть раз за это время проверялись? Были у врача? Кардиограмму делали? Или обрадовались, что мы вас отпустили, и напрочь забыли о том, чего нам стоило вас вытащить? Нам с вашей мамой, которая, насколько я помню, своей научной работой и вообще половиной жизни пожертвовала ради вашего здоровья? Что вы все молчите, как заколдованная? Стыдно сказать, что старый Леонид Борисович прав? – И продекламировал:

– «Я убежал от эскулапа, худой, обритый, но живой! Его мучительная лапа не тяготеет надо мной!» Сознавайтесь – убежали?

Лиза улыбнулась и кивнула.

– Ну вот, диалог с пациентом налаживается. А теперь рассказывайте по порядку, что с вами было. Мне не все равно, что вытворяют мои пациенты с предоставленной им жизнью!

– Что же рассказывать? Я поступила в институт, и все было так здорово – правда, я отлично себя чувствовала.

Студенческие годы стали настоящей, полноценной жизнью, когда ее ничего не беспокоило, когда она попала в совершенно новое окружение, где была такой же, как все.

– А потом, – продолжил Леонид Борисович, – какой-нибудь стресс – скорее всего, неудача в личной жизни – спровоцировал осложнение, которое вы к тому же запустили, так?

Ироничная дама-кардиолог, к которой Лиза обратилась, тоже сразу угадала причину. Радость освобождения от тупикового романа с Димой сменилась глухой тоской так же, как яркое начало осени – ее промозглым и беспросветным продолжением. Сердце болело не в метафорическом, а самом прямом смысле, постоянно, как никогда раньше.

– Ведь этому есть причина? Какая-нибудь потеря? Развод? Разрыв с молодым человеком? – предположила ироничная докторша. – Ну вот видите. Если у вашего сердца есть все основания болеть, чего вы от него хотите? Это еще не конец света. Попейте валокординчика.

Когда же на работе сообщили о сокращении, Лиза почти не удивилась – безработица уже стала главной темой в новостях, а в строительной отрасли кризис был особенно заметен. Вчерашняя студентка ценным специалистом не являлась. Лиза не паниковала, старалась найти положительные моменты, вроде того, что зато с жильем все в порядке – хозяину заплачено за год вперед, – и уже собиралась начать поиски новой работы.

Плохо ей стало внезапно, без всякого повода, в той самой ее одинокой квартире. Приехавшая скорая сделала укол, от которого стало не намного легче. Навидавшись в больницах всякого, Лиза тем не менее не представляла себя в таком состоянии. И вообще такого состояния не представляла.

Она перестала быть собой. Ее собственный мир исчез. Враждебная гнетущая среда заполнила ее изнутри. Не осталось ни чувств, ни мыслей. Прежде стоило представить места, где она была счастлива, – и это всегда помогало, но теперь, наоборот, воображаемые цвета, яркие краски резали по живому. От Лизы остался только организм, который лежал на диване и не знал, как правильно существовать в незнакомом измерении, как внутренне себе помочь.

Какое-то время она оставалась растением. А первая картина, которая возникла в голове и оказалась не мучительной, – зимний черно-белый лес, и она бредет на лыжах. Лиза не стала отгонять ее и осторожно продолжила идти по этому нейтральному, бесцветному, застывшему лесу. И это было почти хорошо. И она осталась в черно-белом мире – хоть что-то вместо пустоты.

А специалисты сказали прямо противоположное ироничной даме. Что все запущено, что «пропустили» – как старшая медсестра о безнадежном Толике.

– В общем, пациент скорее мертв, чем жив.

– Погодите, – заволновался Леонид Борисович. – А на основании чего? С какой стати делать такие выводы? Какое они предложили обследование? Эхограмму, мониторинг…

– Всё делали, – отозвалась Лиза. – Я так рада хотя бы такому состоянию – я ведь уже и на людей реагирую с их разговорами, и выгляжу почти нормально. Уже читать могу. Понимаю, что теперь это в прямом смысле мертвому припарки, но гуляю каждый день в любую погоду, по вашим заповедям, – смотрите, вот шагомер. Кофе пить бросила.

– Теперь вы вспомнили о заповедях. – В речи доктора проскользнули сварливые нотки. – И о шагах, и о бассейне. А до этого небось сидели сиднем в каком-нибудь офисе да волновались по пустякам, из-за каких-нибудь пустых мальчишек! А теперь похоронили себя заживо! Что это еще за мрачное одеяние? Раньше как выглядели замечательно – цветочки, грибочки… С какой стати, я вас спрашиваю? Куда вы вообще обращались? Мало ли где еще можно показаться! У меня сын работает в очень приличной клинике. Ну-ка, дайте-ка я вас послушаю еще раз с нагрузкой. Походите по комнате… или спуститесь и поднимитесь по лестнице.

Внизу уже сидел читатель «Коммерсанта». И что он только будет делать, когда у газет начнутся каникулы? Лиза спустилась, поднялась, опять спустилась, поймала удивленный взгляд Логинова. Наплевать.

– Ага, так-так… Ну, теперь я узнаю свою Лизу, которая никогда не плачет и не боится уколов. Послушайте, – проговорил Леонид Борисович, выходя из комнаты, – главное – прекратить вешать нос. Вы же понимаете, что результаты любого обследования – это две составляющие: объективные параметры и их субъективная интерпретация, а она зависит от квалификации врача и его интуиции, от технической точности… Давайте еще раз пройдем обследование. Рядом с нами военный госпиталь, там прекрасное оборудование. Даже коронарографию делают. Вы еще не все потратили?

Лиза хотела сказать, что в клинике, где ей вынесли приговор, оборудование было тоже прекрасное. Но только кивнула – и кивнула еще раз в сторону Логинова.

– Сразу после Нового года, я договорюсь. Позвоните мне, телефон прежний, – коротко завершил Леонид Борисович, подходя к вешалке.

– А вы только младшего мальчика посмотрели у Кочубеев? – переменила Лиза тему. – А старшего, Васю, не заметили?

– Ну да, тихий такой Вася, весь в себе, как будто стихи про себя читает.

– Вот именно, про себя. Он у них замолчал в годик и теперь совсем не говорит. И ничего не помогает. Вам такое не встречалось? Можно тут что-то сделать?

– Тяжелый невроз, должно быть. Сразу не скажешь. Очень жаль.

– Очень жаль? Разве у врачей не притупляется чувство жалости? – раздался вопрос из-за газеты.

Леонид Борисович не удивился.

– Врач, у которого отсутствует чувство сострадания, – это не врач, – отрезал он и вышел.

– А вы, Лиза, не врач, а сострадаете, – со скрытой насмешкой констатировал Логинов. – Неужели верите в чудеса?

Лиза хотела уйти без ответа, но в холл ввалились Кочубеи, и Алла, в мучительно-оранжевой, почти светящейся кофточке, облегающей еще больше, чем обычно, окликнула:

– Что ж ты в бассейн не пришла? А наш врач из Белогорска, представляешь, еще не ушел, про Васю сейчас спрашивал.

– Кажется, это хороший Лизин знакомый, – снова подал голос Логинов. Что-то он часто стал его подавать. А раньше слова было не вытянуть – каждое Алла клещами тащила. – Или вы провинциальных специалистов всерьез не принимаете?

– Ну почему? – смутилась Аллочка. – Лиза, он тут у вас какой-нибудь знаменитый?

– Он настоящий врач. Это лучше, чем знаменитый.

– Тогда надо было с ним поговорить, наверное. Но я уже разуверилась в них – во всяких, понимаешь! Мы их столько уже обошли. Хоть бы какой-то толк! Я вот, Лиз, с тобой посоветоваться хотела, ты же все тут знаешь… А ты вообще как, в знахарей, в целителей веришь?

– Надо же, и я только что спрашивал, верит ли Лиза в чудеса, – ввернул Логинов. – А она ничего не ответила.

– Верю, – сказала Лиза, подумав.

– Ну слава богу! – с облегчением воскликнула Аллочка. – А я прям боялась, что смеяться начнешь, вроде господина Логинова.

– Почему? – пожала плечами Лиза. – Аристотель, классифицируя насекомых, описал такие жилочки, какие без микроскопа не увидишь, а в его времена и простейших линз не делали. Ученые считают, что просто у него было очень острое зрение – какое встречается у одного человека на тысячу. И ум такой же острый. И если он видел то, чего мы не видим обычным зрением, почему бы некоторым людям не видеть еще чего-то, скрытого от других?

– Да, почему бы ясновидящим не ясно видеть, а яснослышащим не ясно слышать? – Логинов уже не скрывал иронии. – Странно это звучит из ваших уст – вы кажетесь рациональным человеком.

– Но этот дар у одного на тысячу, – продолжала Лиза, обращаясь к Алле. – И не обязательно у тех, кто ворожит, снимает порчу. А о чем ты хотела спросить?

– Да о вашем местном знахаре! Или колдуне. Мне горничная сказала, что есть тут такой. Как по-твоему, можно ему доверять? Такой старик с бородой, пчел держит.

– Ах, пасечник?

– Так ты знаешь!

Лиза еще школьницей слышала об этом старике. Как раз из тех, кто ворожит и снимает порчу – а может, и наводит. О нем говорили шепотом. Она уже хотела сказать, что пасечник – специалист не по хворобам, а по житейским вопросам, как Логинов ее опередил:

– Признавайтесь, Алла, ведь вы у него наверняка уже побывали.

Аллочка слегка покраснела.

– Ничего от вас не скроешь. Ну вот я и хотела у Лизы спросить – можно верить тому, что он сказал?

– А что он сказал? – хором спросили Логинов и Лиза.

Кочубей засмеялся над их унисоном и снисходительно махнул рукой:

– Ну блажь такая у Аллочки – сходить к Берендею, подумаешь. Вы оба люди ученые, так сразу ученые разговоры завели. А там ничего особенного: зарабатывает дремучий человек чем может – мед продает, лапшу людям на уши вешает. Платят же, он и вешает. И мы заплатили – и нам навешал. Хотя глазищи у него, скажу вам, как ножи. Так нас и пронзил насквозь, особливо Ваську бедного…

– И ничего не лапшу, – сердито перебила Аллочка. – Если бы лапшу, он бы сказал – придите на заре, да умойтесь водицей, да попейте отварчика. А он прямо заявил: не по моей части. Вам с ним надо бы к шептунье, она бы помогла. Если это какая его коллега или напарница, так сказал бы, как найти. А он ведь не сказал!

– К кому, к кому вам надо бы? – переспросила Лиза.

– Да к шептунье какой-то.