– Спустился. – Он искоса глянул на Анну, а потом улыбнулся совершенно по-мальчишески, сказал: – Я ж был молодой, глупый, сунулся и вот… – Он похлопал себя по ноге. – Думал тогда, все, конец мне пришел, уже и смирился. Если бы не Федор, твой отец, не сидел бы я сейчас перед тобой. Он меня спас, рискуя собственной жизнью, вытащил из той пещеры, на лодке отвез в город. Это я тебе, Анютка, сейчас рассказываю не затем, чтобы ты знала, каким я был дураком по молодости, – дядя Витя снова улыбнулся, – а затем, чтобы понимала, каким удивительным человеком являлся твой отец. Я горжусь тем, что он называл меня своим другом, что доверил мне свою сестру.

А ведь дядя Витя и в самом деле гордился и про Аниного папу говорил с большим уважением, несмотря ни на что, несмотря даже на тот проступок, на то страшное клеймо…

Про то, что граф Федор Шумилин – государственный преступник и беглый каторжник, Анне рассказала тетя Настя. Давно рассказала, наверное, сразу после того неприятного инцидента с соседками. Видно, решила, что о вещах таких мучительных и страшных узнавать лучше не от чужих людей, а от самых близких и любящих. Тогда, в далеком детстве, Анну пощадили, рассказали далеко не обо всем, опустили самые мучительные подробности. Их она выяснила уже сама, когда стала взрослой, разузнала все, что смогла, о прошлом своего отца, графа Федора Шумилина. Или далеко не все? Чем больше Анна углублялась в изучение истории своей семьи, тем крепче становилось убеждение, что настоящая жизнь у ее отца началась уже в Чернокаменске, где он повстречал свою будущую жену, где подружился с дядей Витей и где отец с мамой погибли…

Про то, как ушли из жизни ее родители, Анна узнала от деда Кайсы.

– Они ушли, – сказал он строго. – Ушли туда, где им сейчас хорошо.

– На небо?

– Может, и на небо. Главное, они сейчас вместе.

Тогда такой ответ удовлетворил девочку, но чем старше становилась Анна, тем больше вопросов у нее появлялось. Ушли – это не ответ. Как ушли? Почему ушли? Вот на эти-то вопросы ответить ей так никто и не смог. Дядя Витя попытался, но получилось у него не слишком хорошо.

– Понимаешь, Анютка, – он всегда называл ее вот так ласково, – есть вещи, которые простому человеку не дано понять.

Она хотела возразить, что давно уже выросла, и ей можно сказать правду, какой бы горькой эта правда ни была. Ее не нужно оберегать, потому что неведение для нее куда болезненнее даже самой горькой правды. Не сказала, заглянула в глаза дяди Вити и не нашла правильных слов, как-то сразу поняла, что ему от этого разговора едва ли не больнее, чем ей.

– Они умерли? – спросила шепотом.

– Они ушли.

– Разве это не одно и то же? – К боли прибавилась злость.

– Не всегда, Анютка. – Дядя Витя больше не смотрел ей в глаза. – Не всегда…

– А их могилы? – Если есть смерть, должно быть и ее вещественное доказательство, должно остаться место, на которое она когда-нибудь, рано или поздно, сможет принести цветы.

– Могил нет.

Больше дядя Витя ничего не сказал, а Анна, уже совсем взрослая, растерявшая детские иллюзии, пришла к выводу, что ее родители утонули в Стражевом озере. Они утонули, и их так и не нашли…

– Я хотела бы поехать в Чернокаменск.

Чай в ее чашке уже давно остыл, а яблоневые лепестки, точно затонувшие кораблики, опустились на дно.

– Тебе нельзя, – сказал дядя Витя неожиданно резко, а потом добавил уже совершенно другим, ласковым, тоном: – Анютка, это плохое место для такой, как ты.

– Почему? – Может быть, сейчас, во время доверительной беседы, он скажет ей правду, развеет все ее сомнения.

– Почти пять лет ты жила в Чернокаменске, сначала со своей мамой, потом, после ее смерти, со своей прабабушкой. Ты не можешь этого помнить, но в те годы ты болела так сильно, что тебя пришлось увезти из города. Наверное, тебе не подходил тамошний климат, или было еще что-то… – он замолчал, подбирая правильные слова, – необычное.

Необычное… Да все ее прошлое было необычным! Настолько необычным, что о нем даже боялись говорить правду. Ведь дядя Витя сейчас ей врал, а врать у него никогда не получалось.

– Как бы то ни было, чтобы сохранить тебе жизнь, нам пришлось уехать.

А сейчас он говорил правду. Из Чернокаменска они с тетей Настей уехали из-за нее и ради нее, вот только была ли тому причиной загадочная болезнь, которая совершенно бесследно исчезла в суровом климате Петербурга? Анна вообще не могла припомнить, чтобы болела чем-то серьезнее обычной простуды. Даже Венька и тот болел чаще.

– Анютка, – дядя Витя погладил ее по волосам, заправил за ухо выбившуюся из прически прядь, как делал с раннего детства, – я понимаю, что тебе хочется разобраться, хочется побывать на своей родине, но не надо. Поверь, там нет ничего, что заслуживало бы твоего внимания. Там никого не осталось.

Ей хотелось возразить, что там остался Август Берг, человек, с которым – она была в этом уверена! – дядя Витя до сих пор поддерживал связь. И только там могли найтись ответы на ее многочисленные вопросы. Но Анна ничего не сказала, лишь накрыла широкую дяди-Витину ладонь своей ладошкой. Она ведь любила своих близких ничуть не меньше, чем любили ее они, и не хотела причинять им боль. Но и отказываться от принятого решения она тоже не собиралась.

Решение было простым. Ей придется соврать, чтобы осуществить задуманное, но, возможно, ложь во благо не так страшна. Тем более что обстоятельства складывались наилучшим для Анны образом. Этим летом поездка к Черному морю откладывалась. У дяди Вити был проект в Адмиралтействе, который требовалось закончить до осени. Федя решил непременно стать офицером и готовился к поступлению в Кадетский корпус. Разумеется, ни тетя Настя, ни Ксюша не могли оставить такое важное событие без внимания. А Анна была совершенно свободна, и свободой этой решила воспользоваться по собственному усмотрению: поехать на Черное море.

Ее решение неожиданно напугало тетю Настю. Выяснилось вдруг, что Анна, несмотря на совершеннолетие, еще слишком юна для дальних поездок. Пришлось напомнить, что сама тетя Настя была едва ли не моложе ее, когда впервые отправилась к бабушке в Чернокаменск. От встречного аргумента, что путешествовала она не в одиночку, а под присмотром Трофима, Анна отмахнулась, как от несущественного. Времена нынче другие, просвещенные, да и дорога на курорт совершенно безопасна, если не сказать, комфортна. Анне очень хотелось добавить, что у нее тоже будет спутник, но здравый смысл удержал ее от этого опрометчивого заявления. Конечно, Миша во всех отношениях чудесный и особенный, и Аниным родным бы он непременно понравился, но знакомить его с ними накануне отъезда очень неблагоразумно. У тети Насти да и дяди Вити наверняка возникли бы тысячи вопросов к ее новому другу. Или уже не просто другу, а сердечному другу? А Венька тот и вовсе мог бы устроить Мише какое-нибудь преглупое испытание на вшивость. С Веньки бы сталось. Да и реакции Трофима Анна сильно опасалась. Помнится, никого из ее малочисленных приятелей Трофим не жаловал, а кое-кому так и вовсе грозился пообрывать уши. Поэтому Анна решила, что познакомить Мишу с семьей можно и после возвращения. Так всем будет спокойнее.

Всей семьей ее и провожали. Даже вечно занятой дядя Витя сумел вырваться с работы, даже Федя отложил свои учебники, чтобы проститься со старшей сестрицей. Трофим с Венькой тоже пришли, выглядели они строго и грозно, окидывали подозрительными взглядами всех проходящих мимо Анны молодых людей. Что уж говорить про тетю Настю и Ксюшу? Ксюша едва сдерживала слезы, словно провожала Анну не на курорт, а на войну, а тетя Настя улыбалась и бодрилась изо всех сил, но про напутствия не забывала, наверное, в пятый раз проверила, на месте ли багаж и не забыла ли Анна деньги и документы. Потом, когда посадочная суета наконец закончилась, они все дружно махали вслед отходящему от перрона поезду, а Ксюша, кажется, все-таки расплакалась. Никогда Анна так остро не чувствовала себя лгуньей и предательницей.

Она вышла из вагона на ближайшей станции. Там ее уже ждал Миша. Вот и все, мосты сожжены, Рубикон пройден…

* * *

Обратно в Петербург возвращались на скрипучей, готовой вот-вот развалиться пролетке. Извозчик, хитроглазый, вислоусый мужичок, клялся и божился, что его Ласточка домчит их в лучшем виде. Ласточка, пегая лошадка, молодость которой закончилась, наверное, еще до рождения Анны, лишь горестно вздыхала и мотала хвостом, отгоняя гнус. Шла она неспешной трусцой и на крики хозяина не обращала никакого внимания. Зато у Анны от этих воплей очень быстро разболелась голова. А еще комары. С наступлением сумерек комары не давали покоя не только несчастной Ласточке, но и людям. Сорванная Мишей ветка черемухи совсем не помогала, места комариных укусов зудели, и с каждой минутой Анна чувствовала себя все несчастнее. Но ни роптать, ни жаловаться она не собиралась. Впереди ее, возможно, ждали куда более серьезные испытания, чем какие-то там комары. А Миша и без того переживал. Он то и дело поглядывал то на Анну, то на часы, из чего она сделала вывод, что времени у них в обрез. Миша никак не рассчитывал, что Ласточка окажется такой… неспешной. А еще никто из них не мог представить, что на середине пути случится непредвиденное…

Сначала Анна услышала громкий хруст, а потом пролетка опасно накренилась и просела. Ласточка вздохнула, кажется, с облегчением и встала как вкопанная. Закричал, забранился извозчик, спрыгнул с козел, принялся осматривать колесо.

– Все, приехали! – сказал и в сердцах бросил себе под ноги шапку. – Ось сломалась!

– Так чини! – Миша снова посмотрел на часы, успокаивающе обнял Анну за плечи. – Все будет хорошо, – сказал он уверенно. Вот только в том, что уверенность его имеет под собой почву, Анна очень сильно сомневалась, потому что понимала, поломанную ось так просто не починишь.

– Сколько у нас осталось? – спросила, спрыгивая на землю следом за извозчиком и отмахиваясь веткой от ненавистных комаров.

– До отправления поезда успеем, – успокоил Миша и добавил: – Я надеюсь. Эй, любезный! – Он похлопал склонившегося над колесом извозчика по плечу: – Как быстро ты починишь свою колымагу?

– А скоренько! Вот сейчас прямо возьмусь чинить, барин!

– Как? – Анна, стояла, упершись кулаками в бока, разглядывала повреждение, которое, на ее скромный взгляд, починить в походных условиях не представлялось никакой возможности.

– А с божьей помощью, барышня! – Мужичок зыркнул на нее с явным неодобрением. – С божьей помощью!

Где-то высоко в небе громыхнуло. Флегматичная Ласточка обреченно мотнула головой и потянулась губами к Аниной ладони. Извлеченный из корзинки Ксюшин пирожок пришелся лошадке по вкусу. Съев угощение, она снова вздохнула и устало прикрыла глаза. На возню людей она не обращала никакого внимания, вынужденная передышка ее весьма устраивала. А вот Анна переживала все сильнее. Заминка в пути означала только одно: они рискуют опоздать на поезд и ждать следующий им придется, возможно, не один день. Последовав примеру Ласточки, она тоже съела пирожок. Ксюша любила повторять, что на голодный желудок решения всегда принимаются поспешные и неправильные. Вот только и на сытый желудок ничего хорошего не придумывалось. А небо тем временем затягивало тучами, неминуемо приближалась гроза.

– А сколько тут до ближайшей деревни? – Анна тронула извозчика за рукав.

Тот посмотрел на нее рассеянным взглядом, а потом ответил, но не ей, а Мише:

– Версты четыре будет.

– Может быть, пешком? – спросила она с надеждой. – А там найдем новый экипаж.

Извозчик обиженно засопел, а Миша многозначительно посмотрел на багаж. Не то чтобы у Анны с собой была целая пропасть вещей, в дорогу она взяла лишь самое необходимое, но этого «самого необходимого» вдруг оказалось неожиданно много.

Снова громыхнуло, на сей раз близко. Так близко, что Ласточка испуганно шарахнулась в сторону и чуть не сшибла Анну с ног.

– Осторожно! – Миша бросился к ней на помощь, попытался оттащить подальше от пролетки, в то время как извозчик обхватил лошадку за морду, зашептал что-то ласковое, успокаивающее.

– Все хорошо… – Ей была приятна забота Миши, но для объятий не время и не место. Гроза вот-вот начнется.

Гроза началась почти тут же. Первая капля дождя ударила Анну по носу, вторая, третья и бессчетная сыпанули на землю, прибивая дорожную пыль, вмиг превращая ее в грязное месиво. В одночасье стало темно, мокро и холодно. Старая липа, под которой они спрятались, от грозы не спасала. В ее ветвях стонал и буйствовал ветер, срывая и швыряя в людей мокрые листья и обломки веток. Привязанная к соседнему дереву лошадка металась и жалобно ржала. В наступившей вокруг темноте Анна могла видеть лишь ее беспокойный силуэт да бесполезную пролетку. Мужичок одновременно ругался и крестился, порывался выбежать из укрытия к лошадке, но ливень и ветер всякий раз загоняли его обратно. Дорожный костюм Анны почти мгновенно промок и вместо того, чтобы дарить тепло, теперь крал его остатки. От холода застучали зубы. Объятия Миши тоже не помогали. Наверное, оттого, что и сам он вымок до нитки. Он стоял молча, не пытаясь ни утешить, ни успокоить. Да и что ее утешать, когда совершенно очевидно, что затея их потерпела фиаско, на поезд уже не успеть! Лишь сердце его ухало громко, зло стучало о ребра. И этот отчаянный и одновременно беспомощный стук передавался Анне, вышибал из глаз злые слезы. Плакать можно было смело. Из-за грозы и ливня никто и не догадается, что она, графиня Шумилина, беспомощная плакса, не способная ничего сделать самостоятельно.

А гроза не собиралась стихать, наоборот, дождь и мгла, кажется, только усиливались. Наверное, из-за этой круговерти они не сразу заметили приближающийся экипаж. Просто с новой силой заржала и заметалась Ласточка, а потом к ее голосу присоединились еще два, более громких, и из пелены дождя вырвалась пара лошадей. Охнул извозчик и, тут же позабыв про страх, бросился спасать свою Ласточку, оказавшуюся на пути у черных как ночь, рослых жеребцов. Непонятно, кто оказался проворнее: он или правивший парой человек, но жеребцы встали как вкопанные, а грязь из-под их копыт окатила Анну и Мишу с ног до головы.

Воспитанные барышни не ругаются, это Анна усвоила с детства, но на сей раз не выдержала. Слова, за которые хулигана Веньку Ксюша непременно отходила бы мокрым полотенцем, вырвались сами собой. Получилось витиевато и неожиданно громко. Наверное, из-за того, что в этот самый момент грозовые раскаты так некстати стихли.

Дверца экипажа тем временем приоткрылась, но тот, кто ее открыл, выходить под дождь не спешил, как не спешил он и уезжать. Анна кожей чувствовала, как ее изучают и разглядывают. Своей бедной, перепачканной в грязи кожей чувствовала! И злилась так, как не злилась даже тогда, когда поняла, что на поезд им с Мишей уже не успеть. Наверное, из-за злости и зрение ее, и слух обострились почти до животных пределов. А иначе, чем объяснить, что даже пелена дождя не помешала ей разглядеть руку в черной перчатке, которая сделала кучеру знак трогаться. Трогаться и оставить их грязных и беспомощных! Злость же сунула Анне в руку весьма увесистый булыжник и скорректировала траекторию его полета таким образом, чтобы булыжник достиг-таки цели.

Экипаж, уже тронувшийся было с места, снова остановился, вороные жеребцы в нетерпении забили копытами, но подчинились. А дверца вновь распахнулась, выпуская под колючие струи дождя темную тень. Тень была такой же стремительной и такой же нетерпеливой, как и жеребцы, перед Анной она возникла в мгновение ока.

– Ну, кому тут руки поотрывать? – спросила тень почти ласково голосом одновременно бархатным и стальным.

Мужичок-извозчик испуганно спрятался за ствол липы, а Миша вздохнул и шагнул вперед, прикрывая Анну своим телом от незнакомца.

– Прошу прощения. – Его голос звучал решительно и дрожал лишь самую малость, да и то не от страха, а от холода. – Случилось недоразумение…

– Недоразумение?..

Незнакомцу ненастье, кажется, нисколько не мешало. Он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Капли дождя скатывались по его лицу, очерчивая высокие, почти азиатские скулы, пытались смягчить излишне жесткую линию подбородка, по жилистой шее стекали за ворот белой сорочки.

– Мы ехали на вокзал… наш поезд отбывает через три часа. Экипаж сломался… А тут еще эта гроза… – Миша говорил и пытался задвинуть Анну уже не просто себе за спину, но и вовсе за дерево.

– И в связи с этим прискорбным обстоятельством вы решили сломать и мой экипаж тоже? – В голосе незнакомца звучала угроза, которую он даже не пытался скрывать. – Вы швырнули камень. Ладно, экипаж, но вы могли попасть в одну из лошадей.

– Я попала именно туда, куда целилась! – Анна отмахнулась от рук Миши, мокрым рукавом отерла с лица грязь. Красоткой ей, конечно, после этого не стать, но и замарашкой выглядеть не хочется.

– Ты?.. – А он удивился, совершенно по-детски приподнял брови. Брови его казались особенно черными на фоне неожиданно светлых, почти белых волос. – Это сделала ты? – Теперь в голосе его слышалось едва ли не восхищение.

– Попрошу вас! Не «ты», а «вы»! – Миша сжал ее руку так крепко, что стало больно. – Вы разговариваете с дамой! – В отличие от незнакомца, чтобы его расслышали, Мише приходилось кричать. Так уж получалось.

– Никогда раньше не слыхал, чтобы дамы изъяснялись так витиевато и многозначительно.

– Это оттого, что ваш экипаж окатил нас грязью. – Анна едва удержалась от желания еще раз запустить в незнакомца камнем. На сей раз не в экипаж, а именно в него. Если бы получилось попасть в лоб, было бы просто замечательно!

– Говорите, вы опаздываете на поезд? – Пошлое любопытство вместо извинений! А что еще можно ожидать от человека, готового бросить ближнего в беде?!

– Уже и не надеемся, – за нее ответил Миша и руку сжал покрепче. А куда уж крепче, если и так больно? Руку Анна освободила и еще раз провела ладонью по лицу, пытаясь стереть грязь.

– В таком случае считайте, что вам повезло. Нам по пути.

Больше незнакомец не сказал ни слова, широким шагом направился к их пролетке, принялся отвязывать багаж. Миша, бросивший на Анну встревоженный взгляд, взялся ему помогать. Она же осталась стоять под проливным дождем, подставив горящее от злости лицо под холодные струи.

– Барышня, а что вы там стоите? – послышалось с козел. – Полезайте внутрь, а то еще простынете чего доброго. – Этот голос был сиплый, с трещинками.

– Так разрешения не получили-с… – проворчала она сердито. – Боюсь карету вашу грязью запачкать.

– Да бросьте вы глупости говорить! – Тот, кто сидел на козлах, явно усмехался. – Клим Андреевич, конечно, горячая голова, но чтобы даму в беде оставить, так ни-ни…

– Только что едва не оставил. Или вы забыли?

– А кто ж знал, что вы в беде? Стоите себе с мужем под деревцем, отдыхаете.

– Миша мне не… – Договорить Анна не успела, даже удивиться не успела, что оправдывается перед незнакомым мужиком.

– Не муж, вы хотели сказать… – Тот, кого кучер назвал Климом Андреевичем и горячей головой, вырос словно из-под земли. В руках он держал Анины чемоданы. – А что ж вы, барышня, путешествуете с посторонним мужчиной? Вы же, как я понял, особа совершенно особенная. Может быть, даже дворянских кровей, а тут такой моветон…

– Не ваше дело, с кем и как я путешествую!

На мгновение ей показалось, что горячая голова Клим Андреевич швырнет ее чемоданы прямо в грязь, заберется в экипаж и бросит их с Мишей на произвол судьбы, таким мрачным у него сделалось лицо. Но ничего страшного не случилось, наоборот, он улыбнулся этакой залихватской, бандитской какой-то ухмылкой и распахнул дверцу экипажа:

– Я закончу с багажом, а вы со своим… – он сделал многозначительную паузу, – спутником пока устраивайтесь поудобнее.

Устроиться поудобнее не получилось. Только снаружи экипаж казался большим, но внутри было тесно и сумрачно. Анна плюхнулась на обитую красным бархатом скамью и не без злорадства подумала, что бархат впитает влагу и сохнуть потом будет очень долго. Она и сама наверняка сохнуть будет очень долго. Одежда промокла насквозь, вода с нее стекала резвыми ручейками, и в мгновение ока на полу образовалась грязная лужица. Отворилась дверца, впуская внутрь Мишу, такого же растрепанного, грязного и несчастного.

– Повезло! – сказал он, пожалуй, излишне радостно и заглянул Анне в глаза. – Глядишь, еще и успеем.

Ответить Анна не успела, потому что дверца снова распахнулась. Их обидчик – или теперь уже спаситель? – уселся на скамью напротив, шумно, совершенно по-лошадиному вздохнул, а потом заорал во все горло:

– Митрич, трогай!