– Ну и что? Одурели… я-то при чём? – волосы упруго упали ему на лоб. – У Гриши значит.

Мы с Вальтером переглянулись:

– У какого ещё Гриши?

– Придёт завтра и спросите, что ко мне-то пристали? Заметили, тоже мне. Она уж месяц к нему сбегает по ночам, вы все ничего не знаете, – он посмотрел на нас. – Всё, отстаньте. Придёт, будете расспрашивать… И выключите свет, устроили…

Он упал обратно на подушку, всем видом показывая, что разговаривать больше не намерен.

Я посмотрела на Вальтера, который потянул руку к выключателю. Он мотнул головой на дверь, ясно, что нам нечего больше делать здесь.

Пока мы шли с Вальтером до спальни, я думала о том, что испытываю некое дежа вю, только будто… с противоположной стороны. Так было и в моей семье, когда никто не видел и не интересовался, чем я живу, чем мы с Ю-Ю живём.

Но разве я не знаю и не интересуюсь жизнью моих детей? Мне казалось я знаю всё, я знаю, их любимые школьные предметы и имена учителей, и друзей, я знаю, какие фильмы они смотрят и какую музыку любят, какие мальчики нравятся Ларе и какие девочки – Саше, мы могли даже поспорить о вкусах, причём весело смеясь и подшучивая друг над другом. Они рассказывали о своих влюблённостях и даже поцелуйных романах, никогда не думала, что такое пройдёт мимо…

Мы с Вальтером вошли в нашу спальню, он открыл дверь на балкон.

– Что это такое, Майя? Ты знала, что… что… наша дочь… – он посмотрел на меня с упрёком.

Мне стало обидно, неужели не очевидно, что я удивлена и обескуражена не меньше его? Поэтому я ответила, сердясь:

– Строго говоря, Лариса совершеннолетняя.

Но зря, потому что мгновенно Вальтер взорвался:

– Вон что?! Значит можно шляться?.. – воскликнул он. – Хотя, конечно, ты раньше начала! Когда он тебя? В шестом классе? Или в седьмом? Когда… распечатал?!.. У шлюхи шлюха дочь!

У меня побелело пред глазами, будто всё моё спокойствие, моё терпение, которое я копила и сохраняла в себе, взращивая, как другие растят сад, шарахнуло мне в лоб. Так вот весь этот сад внезапно охватил пожар. В один миг, словно спичка, что он бросил попала в порох.

– Пошёл к чёрту! – я подскочила. – Пошёл ты к чёрту! Обо мне можешь думать и говорить, что хочешь, но дочь ругать не смей! Не смей, слышишь, я не позволю тебе сказать ей хоть что-то такое!

– Ишь ты? Профсоюз б… ей организуете?! – он подлетел ко мне.

– Ещё одно слово…

– И что? Что ты сделаешь мне?!..

Я слушал приглушённые стенами и расстоянием вопли моих родителей. Я привык к этому, привык к вспышкам непонятной мне ревности у отца и тому, что мама всегда смиренно и невозмутимо воспринимала их и не отвечала криками никогда. Это впервые, чтобы и она кричала на него. И всё из-за Ларки.

Ларка, конечно, обнаглела, вот так сбегать, потому что не попалась ни разу и зарвалась. Я говорил ей, чтобы она поговорила с мамой и рассказал ей об этом Грише, с которым она познакомилась на Новый год и с тех пор встречалась, вначале вполне невинно, но потом все произошло уже по-взрослому. Он и сам взрослый, на десять лет старше неё, Ларка влюблена как кошка, странно что мама не замечала, обычно всегда всё чувствует в нас, прямо будто насквозь видит. И спрашивает мягко: «Влюбился? Расскажешь? Или потом?..»

Но так всегда и бывает, самое важное люди и пропускают. И теперь орут друг на друга. Мама в первый раз отвечает отцу. «Не смей ругать её!» – это мне понравилось. Мама защищает её. Всё же ссорятся из-за Ларки, чёрт бы её побрал! Могла бы рассказать всё нормально и законно ходила бы встречаться с этим своим Гришей, пусть и его чёрт возьмёт! Утром скажу ей, всё, что я о ней и её соулмейте думаю.

Я хотел было накрыться с головой и заснуть снова, но услышал, как что-то упало, мамин вскрик и испугался, что отец ударил её. От этой ужасной мысли я вскочил с кровати и бросился в их спальню…

Но я напрасно поспешил с выводами, распахнув дверь с намерением убить отца немедля, если он и правда ударил маму, я застал их…

Я застал их за тем, за чем заставал, впрочем, не раз. Отец дурел и слепнул от страсти, поэтому нередко подхватывал маму в свои руки, целуя и заваливая или прижимая, где придётся. Я знал, как и Ларка, до чего он маму любит и за это одно мы ужасно любили и его самого, за его взгляд на неё, за улыбку, которая неизменно рождалась в его глазах и лице, когда он смотрел на неё или просто думал о ней. Можно сказать, мы гордились этим, ими обоими. Может быть поэтому даже их ссоры не пугали нас, мы всегда были уверены, что они никогда не разведутся.

Вот и сейчас, я увидел их целующимися, и от сердца отлегло, слава Богу, всё, как всегда, и мамин крик тоже ничего не значил.

Саша прав и не прав. Вальтер всё же ударил меня. Никогда не поднимал руку, мог схватить за руку, за плечо, даже синяки оставались, но ни разу не ударил, как бы ни злился. Потому, что я ни разу не противоречила, никогда за все годы. Это впервые, когда я ответила на его упрёки. Но я ответила не из-за себя, всё, что он может сказать, я себе говорила сто сотен раз, меня это не трогало и не обижало, но Ларису я не позволю ругать площадными словами, тем более ему, её отцу.

– Что сделаю?! Увидишь!..

– Увижу? Интересно, что? Чего я ещё не видел? Или есть что-то, что ты показываешь ему, но не мне?

– Господи, при чём здесь он?! Что ты всё время вплетаешь его!

– Причём?! Да при всём! При мне, потому что при тебе! Мой сын как две капли – он! Может он его и заделал!?

– Конечно он! Жаль, что ещё пятерых не сделал!

Вот здесь оплеуха и настигла меня, пальцами вскользь, но ладонь такая, что попади по-настоящему, плашмя, у меня, должно быть, и голова оторвалась бы… а так мотнулась только и губы зажгло, и стало солоно во рту…

А дальше, пока я собирала искры, посыпавшиеся у меня из глаз от этого удара, он схватил меня за плечи и потащил к кровати, рыча:

– Дура! Чёртова ты дура… что ты…

Голос его начал таять, губы, зубы впились мне в спину, в затылок, за ними и горячий шепот:

– Как я люблю тебя… как же я люблю тебя… люблю… тебя… – шепот, огнём обжигающий мне кожу, прожигающий до живота, распаляющий и сам живот и всё, что внутри…

… Майя повернула голову:

– Вэл… ты… Я поговорю с Ларой. Сначала я. Потом… вместе послушаем, что она скажет.

Я вздохнул и уставил взгляд в потолок, иначе не могу собрать мысли и снова думаю о том, встать попить, прежде чем снова притянуть её к себе или попить после…

– Я не могу спокойно думать о том, что Лара… что… Она ещё школьница. Какая сволочь могла школьницу…

– Вэл, не мы придумали держать людей в школе до восемнадцати лет… Не сходи с ума, наши дети взрослые, мы просто не заметили, как и все предки не замечают, как вдруг из хорошеньких пупсов получаются целые мужчины и женщины.

– Особенно женщины! – зло пыхнул я. Моя дочь женщина? И я должен к этому привыкнуть?!

Но я тут же и осадил себя: моя старшая дочь взрослая женщина уже давно, ей скоро двадцать семь и она, как была для меня чужая, так и есть. Она давно живёт своей жизнью, вышла замуж в восемнадцать, развелась через год и занимается тем, что учится и учится. То я оплачивал один институт, то другой, то третий. Но наши с ней отношения всегда сводились к тому, что я что-то оплачивал. Она ненавидела меня всей душой до того, что едва терпела моё общество, когда мы встречались, но терпела, чтобы получить то, на что рассчитывала. Но и меня вполне устраивало, что я не должен участвовать в её делах.

Уже много лет я хотя бы не должен был содержать и её мать. Марина вышла замуж вполне удачно, родила мужу ещё детей, уезжала с ним на несколько лет жить за границу, теперь они снова жили в Москве. И теперь наседала на меня, настаивая, что я должен купить квартиру Луселии.

– Если ты считаешь, что я миллионер, ты ошибаешься, в нашей стране врачей миллионеров никогда не было, – сказал я ей на это требование.

– Рассказывай! В частной клинике оперируешь и всё денег нет!

– В частной клинике я бываю один день в неделю…

– О, ну, конечно, всё свою Майю стережёшь, мог бы и побольше работать! – произнося имя Майи, она противно скривилась.

– Тебя это не касается, – отрезал я. – Короче, Марина, с ипотекой помочь могу, но на большее не рассчитывайте.

Вот и выплачивал я теперь Люсину ипотеку за квартиру в Митино. Может быть я и мог бы купить ей эту квартиру, но мне не хотелось этого делать. Мне не хотелось тратить сразу так много денег на неблагодарную девчонку.

А вот Ларочка всегда была славной, открытой девочкой. И что, вдруг стала взрослой и скрытной? Ох… я снова посмотрел на Майю, протянул руку к ней, к её груди, с неё – на талию, которая всё такая же тонкая как была всегда. Удивительно, я не понимаю, как ей это удаётся, как ей удаётся не стареть, даже не меняться? Постарели все, мама, её муж Володя, Агнесса Илларионовна, Волков, ставший завкафедрой, потому что Ник Сестрин так постарел, что ушёл на пенсию, Таня, как ни старается, просто из кожи вон, в самом буквальном смысле: недавно сделала подтяжку, а всевозможные липосакции, ботоксы и прочие ухищрения современной косметологии, доступные ей, как редактору моды в «Vogue», как и лучшие парикмахеры, но несмотря на это и ей не удаётся скрыть свои пятьдесят. И только Майя по-прежнему кажется юной и нежной, гибкой, как зелёная ветка. И не кажется, она такая, она даже пахнет молодостью.

Только Илья, сволочь, в этом тоже похож на неё. И он мало постарел. И он почти не изменился, даже стал лучше, красивее как-то, он в молодости не был таким интересным, как теперь, я замечал, как женщины реагируют на него… Я вижу его время от времени на конференциях, симпозиумах, иногда в клиниках, где мы оказываемся участниками консилиумов. Но даже разговаривая при посторонних и обсуждая больных и их истории, я не могу не думать каждый миг как я его ненавижу и как хочу убить его.

Я не знаю, как часто он встречаются с Майей, я не знаю, занимаются они сексом они всякий раз, когда видятся или вообще не делают этого давно, ходят они в кафе или в кино, и вообще я ничего не знаю об их отношениях, я уверен только, что он никуда не делся из её сердца и мыслей. Что он присутствует в её жизни. Так же, как и я. И что нет и дня, когда она не жалела бы, что она каждый день просыпается со мной, а не с ним.

И во сне я вижу нередко, что он рядом. Будто живёт с нами в одном доме…

Это, его вечная тень около неё, ещё подогревает моё чувство к ней. Как дополнительное, и жаркое топливо. И ничто не гасит моё пламя. Ни многочисленные и разнообразные связи, ни Таня, которая до сих пор не оставила попыток заполучить меня, хотя выходила замуж уже два раза и снова разводилась. Ни время, ни возраст, ничто не охлаждает меня. Даже больше. Чем старше я становлюсь, чем больше пресыщаюсь другими, тем сильнее и жарче люблю её. Тем сильнее чувствую, всё, что чувствует она.

Поэтому то, что она вспылила сегодня и кричала на меня, защищая Ларису, которую, я конечно, не обижу никогда, как бы не рассердился этой ночью из-за неожиданного открытия, этот её твёрдый отпор немного озадачил меня. Выходит, я всё же не так хорошо знаю мою жену.

И мне стало страшно от этого. Чего ещё я не знаю? Мы опять не равны: она всё знает обо мне и меня, даже знает, как взглянуть, чтобы я понял, её без слов. А я натолкнулся на неожиданность.