3 глава. Нинка, почтальон, тропинка

Моё сердце разбито. Нет, не Лилей. Лиля никогда бы так не поступила. Сейчас могу об этом написать и даже размышлять, а не просто выть на луну от обиды. Неужели я настолько не понимаю людей, что не смог распознать притворство Нины? Мама говорит, что я о людях думаю лучше, чем стоит, слишком уж доверчивый. Наивный простачок, блин! Лошара, проще говоря. Реально, даже имбецилу понятно, что для неё это было летним приключением, ничего серьезного, а я себе напридумывал, чуть в любви ей не признался. Хорошо, папа потом охладил мой пыл и пояснил, что гормоны и не такие мысли могут подкинуть. В его интерпретации это, конечно, звучало грубее: «Ты просто повёлся на бабу, как кобель. Возраст такой».

Вот почему одно и то же событие так по-разному видится с разных точек зрения? Что там у другого человека в голове – хрен поймешь. А он и не скажет. Догадайся по жестам, взглядам. Как говорит папа: если женщина убеждает, что она не обиделась, сто пудов обиделась. Прав ты или виноват, на всякий случай проси прощения. Да и не в женщинах дело. Их я реально не понимаю, рано мне, видимо. Зато теперь я целованный. Жаль, что это была не Лиля.

Вспомнил, как в первом классе учительница попросила маму задержаться и, когда все разошлись, отчитала меня. Рассказала, что после столовой, я выкидываю на улицу хлеб. Вот такой я неблагодарный и невоспитанный засранец. Я тогда глупо таращился и понять не мог, за что меня ругают. Маме было жутко стыдно, способность тотально краснеть мне досталась от неё. Она и стояла перед учительницей, алая и пристыженная, каясь за мои прегрешения, кивала и обещала, что обязательно проведёт со мной душеспасительную беседу.

По дороге домой она сокрушалась, что я её опозорил, и вообще, выкидывать хлеб нельзя. Я не спорил. Нельзя, конечно. Но я не выкидывал. Собирал в столовой тот, что не доели, и кормил собак при школе. Жили у нас две дворняжки, их даже охранник не гонял. Лохматые, игривые, а в глазах – вселенская тоска. Я их подкармливал. Котлету и макароны в карман не положишь, а хлеб вполне. Мама выслушала меня и сразу же перестала ругать, даже потрепала по макушке – а у неё это однозначный жест одобрения.

Вот я и задумался, с точки зрения учительницы – я гадёныш, разбрасывающий хлеб по двору, с точки зрения мамы – сострадательный ребёнок, а с точки зрения собак – вообще лучший друг, может, даже божество с безграничными запасами хлебных корок.

Вот так и с Ниной. Я влюбился, а она поиграла с доверчивым щенком. Ладно, по порядку. Маме на работе выдали путёвку в детский лагерь. Не «Артек», конечно, попроще, «Кавказ» под Сочи. Но такой же затерявшийся во времени и лесах с советским духом и обязательной зарядкой по утрам. Мама так осторожно предложила, сразу начала уговаривать, будто я мог отказаться.

А я даже не раздумывал! Отдых на море, почти месяц? Конечно, да! Несмотря на историю с Ниной, я ни о чём не жалею. Такие яркие впечатления, наверное, и с годами из памяти не вытравишь. Причём то, что меня там раздражало, спустя три недели видится офигенным. Все эти ежевечерние театральные постановки, соревнования отрядов, купание в море по свистку… А Баян Баяныч? Это же мамадорогая! Чуть ли не каждый день мы пели песни про дружбу, море и этот самый «Кавказ» под аккомпанемент баяна. Хором! Казалось, Баяныч следит за нами, и стоит появиться свободной минутке, выскакивает словно из-под земли. Весь такой восторженно-оглушительный и внезапный.

– Пока стоите, давайте вспомним нашу любимую про «Кавказ»!

И мы вспоминали. Нехотя, порой перевирая слова, но пели. А к концу смены я выучил весь его репертуар наизусть и вдохновенно орал громче всех. Дикое ощущение общности, да и возможность покричать офигенная.

Я боялся, что кормить будут тушёной рыбой и киселем, лагерь-то оздоровительный. А кормили вкусно, и порции такие были, что даже у меня впалости превратились в выпуклости. Ещё нас водили на процедуры. Тоже, как оказалось, ничего страшного, прикольнее всего было дышать фиолетовым воздухом, ну и массаж. Балдёж это, хотя сначала, увидев тётку с ручищами-кувалдами, я напрягся, приготовился ползти в сторону выхода. Она цапнула меня за ногу и заставила лежать смирно. Оказалось, не страшно. Поначалу напрягало, что меня касается посторонний человек, а потом я прибалдел и чуть не уснул.

Меня так пёрло от всей этой общественной лагерной суеты, что я сам вызвался рисовать стенгазету, хотя в школе своих художественных способностей едва наскребал на тройку. Ну и Нина. Я участвовал везде ещё и для того, чтобы быть рядом с ней. Она выделила меня в первый же день. Тогда уже нужно было задуматься. Были в нашем отряде пацаны «папиной» разновидности с бицухами и даже почти усами. Что-то у них там колосилось под носом и кололось на подбородке. Я до сих пор не бреюсь и не строю иллюзий насчёт своей конопатости. Почему же я?

Нина, кстати, на свои двадцать тоже не тянула. Ростом с меня, никаких выдающихся объёмов, ещё и стрижка короткая. Полная противоположность Лили. Та такая девочка-девочка. Даже сравнивать их странно и как-то стыдно. За себя стыдно. Словно я предал свою большую любовь к Лиле, так легко и просто влюбившись в другую девушку. Не ожидал от себя такого. А ещё говорят, что люди, даже когда притворяются, в душе всегда знают, на что они способны. Я себя удивил, конечно. Буду знать, что я, оказывается, очень влюбчивый.

Нину с однокурсниками отправили в «Кавказ» проходить летнюю педагогическую практику. Она это называла «сослали в лагерь» и часто жаловалась, что не купила себе оценку, а реально сунулась в эту тюрьму. Блин, да ей, походу, скучно было, вот она и поиграла со мной. Спустя время кое-что видится яснее и почти не больно, скорее обидно.

Она говорила, что я прикольный и смешной. Что со мной весело. Прикольный? Игривая собачка, что ли? Она щекотала меня и все время спрашивала: есть ли у меня девушка? Нет бы соврать, а я все вывалил. Больше всего её позабавило, что я в шестнадцать лет ни с кем не целовался. Да с кем бы я целовался? Она же видела меня. Рыжий и щуплый, а после первых же дней на пляже – повсеместно красный, фрагментами без шкуры. Если бы не Нина, может, я бы до тридцати лет проходил нецелованным. Естественно, я опозорился. В первый раз стукнулся с ней зубами, все не мог пристроить руки. Казалось, если сдвинусь немного, она посчитает меня слишком наглым, ещё шорты вздулись, что Нина, конечно, заметила.

После первого поцелуя мы стали уединяться везде, где можно и где нельзя. Я приходил к ней в комнату, когда там не было других вожатых, поджидал за поворотами коридоров, а как только темнело, поцелуйным становилось любое место. Мы рисковали и, честно говоря, обнаглели. Флиртовали и касались друг друга чуть ли не под носом у старшей вожатой и начальника смены. Её могли уволить, и ничем хорошим соблазнение пионера бы не закончилось. Тем более её однокурсники догадались довольно быстро. Скорее всего, сами были заняты тем же – соблазняли пионерок. Не знаю, как они отреагировали на нас с Ниной, мне ничего не говорили, только смотрели многозначительно и, как мне теперь кажется, с жалостью.

Как я не хотел, чтобы все это заканчивалось! Не буду хитрить, я надеялся на большее. Нина точно не вела себя как скромная барышня, позволяла пощупать и сама распускала руки. Какие же у неё холодные пальцы и острые ногти. Брр. Но дальше ничего не случилось. Правда, вчера во дворе я сказал совсем другое. Когда Саня стал хвастать рассказами о тренировочных сборах футболистов, я не сдержался и выложил краткий пересказ на тему: «Как я провёл лето». Соврал. Сказал, что с Ниной мы переспали.

А про позорную поездку не сказал ни слова. Когда смена закончилась, Нина уехала, а накануне ночью потискала меня до искр в глазах. Вот тогда я чуть не признался ей в любви. Придурок. Я уезжал в этот же день, но позже. Несколько часов бродил в трансе, прокручивая в голове все, что было с Ниной. Страдал, скучал, выл.

Оказавшись дома, совсем расклеился. Только о Нине и думал. Папа это заметил и вызвал на мужицкий разговор. А мне так хотелось о ней поговорить, что я все и выложил. Ещё и добавил, что влюбился.

Разница в возрасте папу не смутила. Он вообще про это ничего не сказал. Сразу перешёл к делу.

– У тебя адрес есть?

– Есть. Перед отъездом Нина написала его на фотке. Но, пап, это так далеко.

Папа фыркнул.

– Далеко? Не смеши меня. Километров двести, не больше. Только скажи, точно прям торкнуло, хочешь её увидеть?

Я не сомневался.

– Хочу!

– Собирайся. И цветы купи. Какие она любит?

– Понятия не имею.

– Значит, купим красные розы – классика.

И мы реально поехали в тот же день, сначала заскочили в музыкалку, предупредили маму. Папа в этот раз меня не сдал, про Нину не упомянул. Что-то наплёл про друга и срочную поездку за деталями. Цветы купили по пути. Чем ближе подъезжали, тем сильнее меня трясло от нетерпения и едва сдерживаемой радости. Папа поглядывал в мою сторону и многозначительно цокал языком. Немного полечил мозги насчёт того, как следует с ней говорить и как себя вести. У него, правда, советы не слишком отличаются разнообразием, всё в рамках «удивляй, наглей и тащи в пещеру».

Нужный дом нашли быстро, станица небольшая. Только вот меня ждало вселенское разочарование. По адресу, что дала Нина, жила пара пенсионеров и ни о какой Нине они не слышали. Я не сразу поверил в такой охрененный облом, обошел ближайшие дома, надеялся, может, она ошиблась или я неправильно прочитал цифры. Но нет. Не ошиблась. Она намеренно дала другой адрес, потому что для неё все уже закончилось, ещё там, в лагере. Она не планировала продолжения и даже не хотела, чтобы я ей писал. Представляю лица старичков, если бы они получили моё письмо. А я себе напридумывал большую любовь, воображал, как она удивится и обрадуется моему приезду. Преодолел расстояние и сделал сюрприз – настоящий мужицкий поступок.

Не могу сказать, что мир рухнул, и рухнула моя вера в женщин, но я был ошарашен. Папа, конечно, молодец. Это я без сарказма. Он не стал злорадствовать или, что ещё хуже, утешать. Купил мне бутылку пива. Приняв мою взрослую мужскую печаль, предложил самое действенное лекарство, с его точки зрения. И, конечно, рассказал очередную историю из своей шальной юности. У него подобных баек целый чердак. Некоторые со временем меняются, в них появляются детали, которых не было раньше. Если сначала он спасал одноклассницу от собаки, то спустя пару лет – от своры собак. Это же была очередная история о качельных отношения родителей. Сначала я не сильно прислушивался, главное, что он так был занят собственными воспоминаниями, что от меня требовалось только кивать.

Чтобы поразить маму, папа одолжил у друга байк и подкатил к ней, когда она выходила из консерватории. Такой весь крутой, в кожанке и с цепями. А мама отказалась сесть на мотоцикл и при всех его отшила. Для папы это было ударом по самолюбию и вообще жутко обидно. Он так старался, а она унизила его и показала, что он ей не пара. Тут я прислушался, потому что знал эту историю от мамы. В тот день она была в коротком платье и постеснялась при всех садиться на мотоцикл, потому что пришлось бы задирать ногу. Вот и всё. А папа придумал себе грандиозную обиду. И это ещё один повод задуматься, что чужая душа не то что потёмки, а битумный мрак.

Потом он рассказал про гормоны. Добавил, что если я пошёл в него, то мне суждено порой путать секс с любовью. Я не в него, кстати. Внешне очень похож на маму, и вообще, нет во мне этой самоуверенной простоты. Я Рыжий. Наивный, доверчивый и влюбчивый придурок. Права Лопата.

На обратном пути я уснул. Сначала притворялся, чтобы не обсуждать свое фиаско. А потом на самом деле задремал.

Цветы подарили маме, не пропадать же добру. Она в сотый раз напомнила папе, что любит белые хризантемы, но букет взяла и выглядела довольной. Покраснела в этот раз от затаенной радости.

Вот такой я лошара. Мне реально казалось, что я нравлюсь Нине. Разве можно так целовать и обнимать, если пофиг? Она и нежности всякие говорила. В основном подшучивала, называла меня апельсином, считала веснушки на носу и до засосов целовала в шею. Зачем всё это было? Разве можно так достоверно притворяться? Нинка-скотинка! Ненавижу девушек с короткими волосами!

Наташа отложила дневник и, проведя пальцами по стриженому затылку, усмехнулась. Нинка-скотинка потрепала Рыжему нервы, а на самом деле ничего особенно не случилось. Для Нинки так точно. Действительно, летнее приключение с забавным пареньком. Она себе явно представляла щенячий восторг влюбленности, который горел в его глазах. На такое нельзя не купиться, и для Наташи точно не было секретом, почему эта бессердечная Нинка выбрала Рыжего. Правда, разница в возрасте её смущала, она бы вряд ли обратила внимание на мужчину младше. Желательно старше и лет так на пять. Слишком древней и уставшей она себя порой ощущала. Даже ровесники последнее время ей казались незрелыми и слишком восторженными.

Наташа взяла дневник и уже собралась уходить в дом, когда увидела на дороге мужчину с сумкой через плечо. И он явно шёл в её сторону. Даже издалека его пламенеющая шевелюра выделялась на фоне сочной изумрудной зелени полей. Надо же, Рыжий!

Наташа спустилась по ступеням во двор, не забывая выглядывать индюка. Это уже вошло в привычку, как проверять время на телефоне или заправлять за уши несуществующие пряди. Где-то ходит её сердечный приступ, а значит, осторожность не помешает. Она подошла к калитке и остановилась. Упираясь сложенными руками в перекладину, молча смотрела, как приближается рыжий незнакомец. Высокий, плечистый и в очках. Последняя деталь придавала его несколько медвежьему облику налёт интеллигентности.

Он остановился у соседнего дома и принялся копаться в сумке. Не поворачивался, хотя пристальное внимание к своей персоне, конечно же, заметил. Сунув корреспонденцию в ящик, наконец развернулся, сияя широкой улыбкой.

– Привет.

– Привет, – Наташа впервые забыла о своём нежелании знакомиться с местными и даже улыбнулась в ответ, хотя несколько напряженно. А вдруг этот тот самый Рыжий?

Он приблизился к калитке. Остановился в двух шагах и немного смущенно попросил:

– Угостишь холодной водичкой? Жарко сегодня.

Наташа отмерла, чуть отступила.

– Угощу. Только у меня не холодная. Обычная.

– А в колодце холодная, – незнакомец показал взглядом куда-то за её спину. – Кузьма.

Наташа недоуменно переспросила:

– Кузьма?

– Меня так зовут. Я местный почтальон. А тебя Наташа, я уже знаю. Все о тебе знают. Как тебе дом, кстати, деревня?

Наташа пожала плечами.

– Нормально. Тихо, спокойно.

– Спокойно?

– Ну да. Дом последний на улице, впереди сплошные виноградники, сзади лес, а сосед в отъезде. – Она спохватилась: – Погоди. Ты же воды просил. Сейчас.

Оставив Кузьму у забора, она вернулась в дом. Взяв на кухне ковш и эмалированное ведро, обошла веранду. Колодцем явно пользовались, но вот крышка ему бы не помешала, а так ещё непонятно, что там плавает. Может, это кладбище рассеянных индюков, и раньше их тут стадо бродило, стался один, обозлённый одиночеством. Подцепив ведро, Наташа опустила его вниз на верёвке, услышав гулкий всплеск, немного подождала и подняла. Набралась всего треть воды, но, слава богу, чистой и, судя по запотевшему ведру, ледяной. Зачерпнув ковшом, она оставила ведро у колодца и вернулась к калитке. Кузьма ждал её, обмахиваясь листом лопуха. Смотрел, как она приближается, склонив голову, явно любопытствовал и не скрывал этого.